Исторический форум: история России, всемирная история

Статья из журнала "Новая и Новейшая история", 1998, №3. Стр. 3-26.
___________________________________________________________

© 1998 г.

Л. А. БЕЗЫМЕНСКИЙ

СОВЕТСКО-ГЕРМАНСКИЕ ДОГОВОРЫ 1939 г.:
НОВЫЕ ДОКУМЕНТЫ И СТАРЫЕ ПРОБЛЕМЫ

История советско-германских отношений 30-40-х годов писалась в нашей стране под несчастливой звездой. Не говоря о том, что над исследователями довлел строжайший политический и идеологический контроль, даже те из них, кто излагал официальную точку зрения, были лишены возможности использовать советские архивы. Архивные источники были не в моде и не в чести, а самое главное - недосягаемы для исследователей. Все, что касалось советско-германских договоренностей 1939 г. было строго засекречено. Это и сделало возможным многолетнее упорное опровержение самого факта наличия секретных соглашений августа и сентября 1939 г. Печальная история этого отрицания, принявшая под конец анекдотические черты, закончилась лишь в 90-е годы, когда все же были опубликованы оригиналы секретных протоколов, хранившиеся в "закрытом пакете" Л*34 в бывшем общем отделе ЦК КПСС (ныне - Архив Президента Российской Федерации)1.

Когда нет возможности познакомиться с первоисточниками, рождаются легенды. Как некий "летучий голландец" по публикациям кочует текст речи, якобы произнесенной генеральным секретарем ЦК ВКП(б) И.В. Сталиным 19 августа 1939 г., содержавшей обоснование советско-германского пакта. Этот текст впервые появился осенью 1939 г. в варианте французского телеграфного агентства ГАВАС, затем в швейцарском журнале "Ревю де друа энтернасьональ"2. Недостоверность текста еще в 1958 г. была доказана немецким историком Э. Йекелем3. Однако он вновь был напечатан в 1994 г. в журнале "Новый мир"4, затем повторен в немецких изданиях. На этот раз "новооткрывательница" Т.С. Бушуева сослалась на вполне солидный источник - фонды бывшего Особого архива (ныне - Центр хранения историко-документальных коллекций). К сожалению, публикатор не захотела рассказать, какой именно фонд попался ей в руки. Это фонд № 7, содержавший документы второго (разведывательного) бюро генерального штаба французской армии; к материалам Сталина и политбюро ЦК ВКП(б) он имеет лишь косвенное отношение. Эти документы в 1940 г. были захвачены гитлеровскими войсками и хранились в Германии до 1945 г., когда и стали трофеями советских войск. В архиве второго бюро находилось донесение о речи Сталина от 19 августа 1939 г., полученное из источника, близкого к французской коммунистической партии5. Донесение не привлекло внимания германских инстанций, т.к. осталось непереведенным на немецкий язык. Все это не прибавляло подлинности очередной версии "речи Сталина". Тем более, что, согласно этому варианту, речь была произнесена на совместном заседании политбюро ЦК ВКП(б) и исполкома Коминтерна (ИККИ), а таких заседаний вообще не было, в дневнике же секретарей Сталина пребывание у него 19 августа 1939 г. руководителей Коминтерна не зафиксировано6.

Всестороннее и основанное на достоверных источниках исследование столь важного события, каким явилось заключение советско-германского пакта о ненападении от 23 августа 1939 г. и секретного дополнительного протокола к нему еще не окончено. Труд немецкого историка И. Фляйшхауэр7 был написан с использованием материалов советских архивов, но еще до появления XXII тома "Документов внешней политики"8. Ныне опубликована новая работа российского историка международных отношений В.Я. Сиполса9, наиболее квалифицированного и сведущего в архивах приверженца традиционного советского взгляда на пакт. Эта книга, достойная самостоятельного анализа, побуждает вновь и вновь ставить "проклятые вопросы" о драматических событиях того времени, ответы на которые до сих пор не получены. Пожалуй, центральным из них является вопрос о датировке поворота в советско-германских отношениях. Если большинство исследователей едины в установлении немецкой инициативы поворота, то его время, равно как и момент принятия советского решения в его пользу, продолжают быть спорными. Известно суждение российского историка В.И. Дашичева, который предложил считать точкой отсчета 10 марта 1939 г., знаменитую речь Сталина на XVIII съезде ВКП(б), в которой генсек обратил свою критику не столько в адрес Германии, сколько в сторону "провокаторов войны, привыкших загребать жар чужими руками". Эта речь получила в западной литературе название "каштановой", так как переводчик употребил выражение "таскать каштаны из огня". В подтверждение мнения В.И. Дашичева обычно приводит запись немецкого дипломата А. Хенке. Будучи на банкете в честь рейхсминистра иностранных дел И. фон Риббентропа в Кремле в ночь с 23 на 24 августа 1939 г., Хенке записал тост рейхсминистра, в котором тот сказал, что Гитлер воспринял эту речь как сигнал. На это Сталин заметил: "Именно таков был замысел"10. Правда, другие документы не подтверждают, что Гитлер таким образом сразу оценил речь Сталина11. Поворот Гитлера лицом к Москве датируется то апрелем, то маем; поворот Сталина лицом к Берлину - даже августом.

Работая над архивными материалами, автор статьи попытался выяснить проблему датирования принципиальных изменений в советско-германских отношениях 1939 г., причем автор с благодарностью воспринял рекомендацию В.Я. Сиполса обратить особое внимание на место советско-германских торгово-кредитных переговоров в общем комплексе двусторонних отношений. Когда же с любезного разрешения Администрации Президента РФ и с помощью сотрудников АП РФ А.В. Короткова, А.Д. Чернева и В.А. Лебедева автор смог ознакомиться с фондами архива бывшего общего отдела ЦК КПСС, то он заметил, что документация по торгово-кредитным и экономическим отношениям занимает в архиве особое место. Подавляющее большинство документов, которые поступали Сталину из Берлина, а также из наркоматов внешней торговли (НКВТ) и иностранных дел (НКИД) касалось не политических, а экономических проблем. Любая информация на эту тему немедленно оказывалась на столе Сталина; через него проходила и вся документация, составлявшаяся в НКВТ у наркома А.И. Микояна. На многих документах есть пометки, сделанные рукой Сталина: "В мой архив" или "Личн. арх. И. Ст.". Тем самым важная сама по себе, эта документация приобретает особо важный характер.

Из материалов сталинского архива видно, что идея нормализации пришедших с 1933 г. в полное расстройство советско-германских отношений возникла у Сталина давно. Иначе как можно понять до сих пор бывшее неизвестным исследователям постановление политбюро ЦК ВКП(б) от 21 января 1939 г. за № 67/187, гласившее: "Обязать т.т. Микояна, Кагановича Л.М., Кагановича М.М., Тевосяна, Сергеева, Ванникова и Львова к 24 января 1939 г. представить список абсолютно необходимых станков и других видов оборудования, могущих быть заказанными по германскому кредиту"12. Если учесть, что речь шла о руководителях наркоматов: путей сообщения - Л.М. Кагановиче, авиапромышленности - М.М. Кагановиче, судостроения - И.Ф. Тевосяне, боеприпасов - И.П. Сергееве, вооружения - Б.Л. Ванникове, машиностроения - В.К. Львове, то, как можно было допустить, чтобы "абсолютно необходимое" для СССР военное оборудование заказывалось в гитлеровской Германии, противостояние с которой было незыблемо для советской внешней политики? Какие реальные шансы могли быть в начале 1939 г. для выполнения столь необходимых для укрепления советской обороноспособности заказов? Да еще на предприятиях Германии - страны, которая активно готовилась к развязыванию крупной войны в Европе?

Ответы на эти вопросы заложены, разумеется, не в текущей дипломатической переписке 1939 г., а в исторически сложившемся своеобразии советско-германских экономических отношений, которые, в свою очередь, были частью общего комплекса отношений СССР с капиталистическим миром. Этот комплекс начал складываться в специфической обстановке 20-х годов, в которой Советская Россия, только вышедшая из потрясений гражданской войны и разрухи, видела во внешних экономических связях возможность восстановления своего хозяйства. "Рапалльский период" в отношениях СССР и Германии подробно, хотя и не до конца исследован, а материалы архивов политбюро и секретариата ЦК ВКП(б) дают возможность увидеть, насколько внимательно следило руководство коммунистической партии и советского государства за всеми нюансами политических и экономических контактов Москвы и Берлина. Об этом свидетельствует и тот факт, что в личном архиве Сталина находится подробная документация, касающаяся экономического и военного сотрудничества СССР с Германией. Хотя принято считать, что первые годы своего пребывания на посту генсека Сталин занимался преимущественно внутриполитическими и внутрипартийными делами, внешняя политика, в частности отношения с Германией, постоянно находилась в поле его зрения. Первый из свидетельствующих об этом документов относится к 1921 г. Это переписка Сталина с В.И. Лениным по поводу использования немецких экономических миссий для противодействия английскому влиянию в Средней Азии13. И в дальнейшем задолго до подписания Рапалльского соглашения Сталин был в курсе как торговых переговоров, так и военного сотрудничества с германской армией14. И в последующие годы информированность Сталина была высокой, равно как и его ставка на торговые связи с Германией. 31 мая 1929 г. он писал наркому иностранных дел Г.В. Чичерину: "Я думаю, что несмотря на ряд бестактностей, допущенных нашими людьми в отношении немцев (бестактностей немцев по отношению к СССР имеется не меньше), дела с немцами пойдут у нас хорошо. Им до зарезу нужны большие промышленные заказы, между прочим для того, чтобы платить по репарациям. А они, т.е. заказы, конечно на улице не валяются, причем известно, что мы могли бы дать немаловажные заказы. Дела с немцами должны пойти"15. И это писал осторожный Сталин, который еще в 1921 г. предупреждал Чичерина, что "для серьезных деловых комбинаций с немцами или англичанами время еще не настало (оно только настает)"16. Но и тогда, в 1921 г., Сталин чувствовал всю перспективность "деловых комбинаций с немцами". 12 декабря 1921 г., беседуя с немецким экономистом Г. Клейновым, генсек записал слова гостя: "Для укрепления советского строя вы нуждаетесь в более или менее продолжительном спокойствии... Для того, чтобы обеспечить вам внешнее положение, Германия может служить могущественным политическим фактором"17. Рапалльский период положил конец сомнениям и стал выразительным аргументом в пользу концепции использования Германии как политического и экономического фактора. Тем интереснее свидетельства сталинского архива по поводу активных попыток советской стороны после прихода Гитлера к власти сохранить как минимум уровень экономических связей, а как максимум - достичь политического компромисса с новым правителем Германии. В литературе описаны эти попытки: так называемая "миссия Канделаки" в 1934-1936 гг.18 Однако не были известны документы политбюро, которые выводят переговоры торгпреда СССР в Германии Д. Канделаки с главой Рейхсбанка Я. Шахтом и премьер-министром Пруссии Г. Герингом на значительно более высокий политический уровень. Как явствует из документов, все зондажи Канделаки проводились в соответствии с постановлениями политбюро и его миссия находилась под личным контролем Сталина. Торгпред, лично известный Сталину с дореволюционных времен, практически выполнял функцию секретного эмиссара генсека. Насколько большое значение Сталин придавал миссии Канделаки, видно из того, что боясь неопытности торгпреда, нарком иностранных дел М.М. Литвинов поставил перед Сталиным вопрос о подготовке письменных инструкций для Канделаки при его "рвении мирить нас с Германией". Сталин согласился. Канделаки получил от Литвинова подробную инструкцию: "Секретно. 5 мая 1935 года. Я передал содержание Вашего разговора со мною товарищам, руководящим нашей внешней политикой, и я хочу поделиться с Вами впечатлениями, вынесенными из моих бесед с ними. Ни у кого из них я не заметил абсолютно никакой враждебности к Германии и к ее интересам. Они все утверждают, что изменение взаимоотношений с Германией в течение последних двух лет произошло отнюдь не по инициативе СССР, Советское правительство не вмешивается во внутренние дела других государств и не внутренний режим этих государств определяет отношение к ним совпра(вительства). Оно поэтому готово было по-прежнему развивать с Германией наилучшие отношения, в особенности экономические, которые оно очень ценит. К сожалению, определенные угрозы по адресу СССР, исходившие из весьма авторитетных германских источников, не могли не побудить советское правительство принимать меры предосторожности.

Мы пытались получить гарантии от самого германского правительства, но это не удалось. Отсюда и заключение советско-французского пакта о взаимной помощи, когда одно из этих государств будет в состоянии самообороны. Мы ограничили свою помощь только французской территорией. Так как Германия на Францию нападать не собирается, то пакт не может вредить Германии. Среднеевропейская и другие проблемы, которые могут интересовать Германию без прямого ущерба для СССР, пактом не затронуты, как известно. Мои товарищи считают, что заключенный пакт не только не должен мешать, а, наоборот, может помочь установлению более спокойных и наилучших корректных отношений с Германией, а также дальнейшему развитию экономических отношений. Мое правительство всегда будет готово внимательно рассмотреть и обсудить предложения о расширении экономических отношений. На очереди сейчас вопрос о заключении Восточного регионального пакта о консультации, ненападении и неоказании помощи агрессору. Германское правительство как будто официально заявило англичанам о своем согласии участвовать в этом пакте, и если этот пакт действительно будет реализован, то несомненно будут созданы условия для значительного улучшения советско-германских отношений во всех областях"19.

Что в Москве с этим зондажам связывались серьезные расчеты, видно из примечания в директиве Литвинова, в котором считалась возможной даже личная встреча Канделаки с Гитлером. В 1935 г. миссия торгпреда не увенчалась успехом. Гитлер не пошел ни на расширение экономических связей, ни тем более на политическую разрядку отношений с Москвой20. Но это не остановило советскую сторону. С ведома политбюро Канделаки продолжал свои контакты. В январе 1936 г. он сообщал, что Шахт "является одним из самых горячих сторонников развития нормальных отношений и больших экономических дел с Советским Союзом и заявил, что соглашение о кредите может привести к некоторому очищению политического горизонта в советско-германских отношениях. После, несколько задумавшись, Шахт проронил следующую фразу: "Да! Если бы состоялась встреча Сталина с Гитлером, многое могло бы измениться". На докладе Канделаки Сталин написал: "Интересно. И. Ст." и ознакомил с ним К.Е. Ворошилова и Л.М. Кагановича21.
Документы сталинского архива открывают еще одну, особенно интересную сторону советских зондажей намерений Берлина: уже в 1935-1936 гг. рассматривались возможности развития торговли с Германией для укрепления советской обороноспособности. Когда Шахт заговорил о новом, 500-миллионном германском кредите, Канделаки в беседе с ним 16 декабря 1935 г. заявил, что СССР примет это предложение в том случае, если на половину суммы сможет разместить военные заказы, в частности на военные суда, подводные лодки, самолеты и оборудование для химической промышленности22. И снова в 1936 г. был получен отказ. Но какая поразительная проявлялась последовательность: уже после отзыва Канделаки из Германии и его отъезда в СССР, где он вскоре был репрессирован, в феврале 1938 г., когда рассматривался вопрос о кредитах, политбюро дало директиву, что в случае удачного исхода переговоров все наркоматы, связанные с военной промышленностью, обязаны "в 15-дневный срок представить перечень специальных заказов для возможной реализации в счет кредита"23. В 1938 г. "реализация" снова не состоялась. Однако в 1939 г. давние расчеты Сталина упали на иную, более благодарную почву.

Еще с 1938 г. германская сторона давала понять, что она заинтересована в увеличении советских поставок сырья. Об этом свидетельствует записка НКВТ от 9 апреля 1938 г.24 В февральской директиве политбюро наркомвнешторгу давалось согласие на начало переговоров; торгпредство в Берлине указывало, что немцы заинтересованы в увеличении завоза сырья и настаивают, чтобы "мы приняли в учет их потребности в сырье"25. Статс-секретарь министерства иностранных дел рейха Э. фон Вайцзеккер задал 6 июля 1938 г. полпреду А.Ф. Мерекалову вопрос, имеет ли он "какие-либо конкретные планы и предложения относительно расширения экономического сближения СССР и Германии"26. Таков был, видимо, первый зондаж немецкой стороны, который позволил 6 декабря 1938 г. политбюро принять постановление о разрешении НКВТ продлить прежнее соглашение о торгово-платежном обороте между СССР и Германией на 1939 г.27 21 января 1939 г. последовало упомянутое решение о подготовке списков необходимых для СССР станков и оборудования.

В начале 1939 г. произошли и некоторые важные события в германской политике, имевшие непосредственное отношение к тогда уже возможному, но еще не происшедшему сдвигу в отношениях "третьего рейха" с СССР. В Берлине видели, что мюнхенское соглашение Германии, Англии и Франции нанесло тяжелый удар по советскому курсу коллективной безопасности, вплоть до того, что в октябре 1938 г. германское посольство в Москве предсказывало скорую отставку Литвинова и пересмотр советской политики в отношении Германии, Италии и Японии, в частности возвращение Москвы к традициям внешнеэкономической ориентации на Германию28. Одновременно представители министерства экономики рейха, ведомства по четырехлетнему плану и министерства иностранных дел высказывались за выяснение возможности увеличения советских поставок сырья для выполнения новых задач, поставленных перед военной промышленностью в речи Геринга в октябре 1938 г. на заседании генерального совета "четырехлетки".

Исследователь советско-германских экономических отношений из ФРГ Г. Швендеман отмечал, что с ноября 1938 г. сложился неофициальный блок промышленников, экономических ведомств и министерства иностранных дел Германии, выступавший в пользу расширения экономических связей с СССР29. Первым результатом и явилось германское предложение от 19 декабря 1938 г. о возобновлении переговоров о продлении на год торгово-кредитного соглашения. 10 января 1939 г. это предложение было принято СССР, включая выражение готовности принять в Москве немецкую делегацию для переговоров, что само по себе уже было фактом сенсационным, так как последний раз такая немецкая делегация приглашалась в Советский Союз в 1932 г., т.е. еще во время послерапалльского сотрудничества.
Принципиальное решение начать серьезные переговоры с Германией было реализовано январской 1939 г. директивой политбюро для наркоматов внешней торговли, авиапромышленности, путей сообщения, вооружений, боеприпасов, машиностроения и судостроения. Наркоматы 24 января 1939 г. должны были представить свои заявки. На их базе были составлены два списка: "А" - станки на 125 млн., военное оборудование на 28,4 млн., оборудование для системы производства синтетического бензина Фишер-Тропша на 13 млн.; "Б" - станки на 42 млн., химическое оборудование на 10,5 млн., военное оборудование на 30 млн. марок. Заявки были вручены германской стороне 11 февраля 1939 г. во время встречи Микояна с германским послом в Москве Ф.В. фон дер Шуленбургом30.

Так началась сложная дипломатическо-политическая процедура, которая завершилась лишь в конце августа 1939 г. Она, внешне имевшая экономический торгово-кредитный характер, шла на фоне запутанных политических переговоров: СССР с Англией и Францией, а также Германии с Польшей и Польши с Англией и Францией. Порой дело доходило до прямых разрывов переговоров. Это было, когда Риббентроп в январе 1939 г. внезапно отменил выезд в Москву руководителя восточноевропейской референтуры отдела экономической политики министерства иностранных дел К. Шнурре, которому было поручено вести переговоры с Микояном. Но советская сторона проявляла исключительную выдержку. Ее причины можно понять, если обратить внимание на одну записку из личного архива Сталина - документ особо примечательный, если учесть, что он написан от руки. Он не датирован, хотя по косвенным признакам можно сказать, что он был составлен 7 или 8 июня 1939 г.: "2. Нашему поверенному в Берлине или - еще лучше - Хильгеру в Москве сообщить через Микояна, что хотим прежде всего знать - согласен ли Берлин с нашим проектом (проект Микояна), и лишь только после такого согласия Берлина можем пойти на приезд Шнуре (так в тексте. - Л.Б.), ибо мы не можем допустить, чтобы переговоры еще раз были прерваны немцами неожиданно и по неизвестным причинам"31.

Если отвлечься от явного недовольства Сталина инцидентом со Шнурре, то ясен категорический характер тех требований, которые Москва выдвинула в "проекте Микояна", как его назвал Сталин. Они касались, конечно, не советских поставок, объем которых Микоян в ходе переговоров менял, а принципиального характера тех расчетов, которые связывались Сталиным с немецкими поставками оборудования и материалов прямого военного значения.
Рукописный текст Сталина, для которого принятие немцами советских заказов было показателем возможности улучшения советско-германских отношений, был одним из немногих сталинских "рукотворных" документов. В одном из них сопоставлялись взаимные возможности экономик:

"В течение года:
Мы
1) нефть
2) зерно
3) хлопок
4) железная руда
5) лом
6) апатиты
7) цв. металлы32.
Немцы
1) самолеты
2) Лютцов (название крейсера. - Л.Б.)
3) металлы (по списку)
4) мелочь
5) угля на 20"

Другая сталинская записка гласит:

"У Германии не хватает
1) марганца (хорошего - грузинскаго)
2) хрома
3) меди (которую отчасти заменяет цинком)
4) олова
5)никеля
6)ванадия
7) молибдена
8) вольфрама
У Германии много и можно у нея купить:
1) цинк
2) магний (для авиапром.)"33.

Эти документы следует рассматривать в общем контексте значения внешнеэкономических связей СССР для выполнения пятилетних планов и укрепления обороноспособности Красной Армии. После того, как с приходом Гитлера к власти советский импорт промышленного оборудования из Германии упал с 46% в 1932 г. до 4,7% в 1938 г., место Германии в торговле СССР заняли Англия - 16% и США - 26%34. Но с началом войны в Европе рассчитывать на британские и американские поставки Советскому Союзу уже не приходилось. Тем решительнее мог делаться расчет на немецкую промышленность, которая хотя и была загружена собственными военными заказами, но нуждалась в советских поставках сырья и должна была соглашаться на условия СССР. Этот расчет оправдался: после подписания пакта Молотова-Риббентропа советские хозяйственные и военные делегации заполонили чиновничьи кабинеты и конторы крупнейших фирм рейха. Немцы, скрепя сердце, должны были принимать советские заказы.

Исследование архивов наркоматов тяжелой промышленности, вооружения, боеприпасов, судостроения, самолетостроения еще должно выявить весь объем немецких поставок для советской индустрии и ее военных отраслей - как запланированных, так и фактически осуществленных. Особое место в этом исследовании очевидно займет анализ сталинской программы строительства "большого флота". Эта гигантская программа должна была превратить СССР в ведущую военно-морскую державу мира. Впервые обсуждавшаяся в 1935 г., программа была официально сформулирована в 1936 г., пересмотрена в 1937-1938 гг., и подтверждена уже после заключения пакта Молотова-Риббентропа, а затем и 27 июля 1940 г. Даже в сокращенном варианте она предусматривала строительство до 1947 г. 15 линейных кораблей, 69 линейных крейсеров, 2 авианосцев, 28 крейсеров, 243 миноносцев, 370 торпедных катеров и более 400 подводных лодок35. Фантастически звучащие сейчас, эти цифры определяли масштаб военно-промышленных планов Сталина и, разумеется, заставляли его думать о том, что не только советское судостроение, но и размещение заказов за рубежом могло бы приблизить осуществление грандиозных целей. Нарком судостроения Тевосян энергично принялся за переговоры в Берлине.

Решающую роль в размещении заказов в Германии должны были сыграть фирмы Крупп и Рейнметалл; соответствующая документация шла лично Сталину. Приведем лишь одну страницу из огромного списка заказов, представленных Тевосяном на утверждение Сталину, заявка наркомата судостроения без изменений была подтверждена и включена в список, направленный в Берлин:

"Приложение к перечню заказов по военному кораблестроению
Наименование поставки Характеристика Един. Общее
разде- п/п изм. коли-
ла чест.
I Броня
1 Броня цементованная Толщина 130-150 мм тонн 2240
2 Броня гамогенная Толщина 10-120 мм 8484
II Поковки и отливки для главных трубчатых агрегатов
1 Балы турбинные до 2-х тонн шт. 16
от 2 до 5 тн 40
от 5 до 10 тн 8
2 Валы редукторных колес 13 тонн 8
3 Ободья редукторных колес 6 тонн 16
4 Диски турбинные до 350 кгр 72
от 350-600 кгр 40
от 600-1200 кгр 32
III Коллекторы и котельные трубки
1 Паровые коллектора Д= 1500 мм
Дл. = 5070 мм
Вес 6060 кгр шт. 24
2 Водяные коллектора с днищами Д = 770 мм
Дл. = 5112 мм
Вес 2422 кгр шт. 48
3 Коллектора пароперегревателя Д = 500мм
Дл. = 4452 мм
Вес 1483 кгр шт. 24
4 Экранные коллектора Д = 500 мм
Дл. = 5140мм шт. 24
5 Паровой коллектор ' Д = 770 мм
Дл. = 2816 мм
Вес 1264 кгр шт. 8 36."

В этих документах содержится не только подтверждение глубокой личной заинтересованности генсека в реализации его замысла - использовать пакт 23 августа 1939 г. в интересах обеспечения советских военно-промышленных программ, но и ключ к пониманию того кардинального стратегического просчета, который допустил Сталин в определении сроков войны с Германией. Если обратить внимание на сроки, на которые заключались советско-германские хозяйственные соглашения, то они обозначены как конец 1941 г., весна 1942 г. и даже 1943 г.

Целеустремленность расчетов, которые Сталин связывал с советско-германскими экономическими отношениями, его последовательность в желании добиться от немецкой стороны намеченных выгод, заставляют критически относиться к традиционному взгляду о "вынужденности" для СССР пакта 1939 г. Этой точки зрения до сих пор придерживается В.Я. Сиполс, считающий пакт "фактически вынужденным, но вполне естественным и обоснованным"37. Мы бы сделали акцент на второй части этой формулировки. Для Сталина пакт действительно был вполне естественным и обоснованным, а не вынужденным. В нем он видел явные выгоды для политики СССР, не в последнюю очередь - экономические. Другое дело, насколько эти расчеты оправдались.38

Как бы мы сегодня ни относились к политике Сталина, следует признать, что в тогдашних сложнейших условиях советская дипломатия поставила своеобразный рекорд высшего политического пилотажа. Перед лицом европейской общественности СССР продолжал политику коллективной безопасности, не только ведя переговоры с Англией и Францией по поводу противостояния будущей нацистской агрессии, но и проявляя на них большую активность. Что же касается ставших известными Москве "подводных течений" в германской внешней политике, то они были умело локализованы на рутинных переговорах по экономическим вопросам, факт ведения которых не скрывался и порой даже афишировался, что в Лондоне и Париже воспринималось как допустимое и принятое средство давления Кремля на западных партнеров.

Литвинов и сменивший его 3 мая 1939 г. в должности наркома иностранных дел Ч.М. Молотов придерживались правил этой дипломатии. Полпредство в Берлине - полпред А.Ф Мерекалов, затем поверенный в делах Г.А. Астахов не получали никаких указаний по поводу неоднократных политических немецких зондажей. Предположения ряда западных авторов, что некие секретные советско-германские переговоры велись не дипломатами, а сотрудниками НКВД38, не имеют под сбой реальных оснований. Анализ информации, поставлявшейся Сталину, показывает, что она сводилась к докладам Мерекалова и Астахова, которые получал НКИД. Они пересылались Молотовым Сталину. Кроме того, в конце 1938 - начале 1939 гг. берлинская резидентура НКВД была в результате репрессий настолько ослаблена, что не могла играть самостоятельной политической роли. Резидент НКВД Б.М. Гордон был отозван и репрессирован, его сотрудники в большинстве были людьми неопытными и даже не владевшими немецким языком39. Есть основания считать, что любящий пользоваться неофициальными каналами Сталин решил на этот раз строго ограничить советско-германские связи посольской линией, благо в Берлине работал опытный и знающий дипломат Астахов40.

В конце апреля 1939 г. полпред Мерекалов, вызванный для отчета в НКИД, был 21 апреля заслушан на заседании политбюро. Больше в Берлин он не вернулся. Решение оставить Мерекалова в Москве кажется нелогичным: во время важнейших зондажей и политических намерений полпред исключался из игры. Однако логика Сталина ясна: он хорошо знал ограниченность возможностей своего полпреда, даже не говорящего по-немецки. На заседании политбюро Мерекалов высказал свою оценку политики Гитлера, согласно которой рейх готовился напасть на СССР через 2-3 года. Полпред, убежденный в том, что близилась германо-советская война, не годился для восприятия немецких "авансов"41.
Сталин последовательно старался ограничить круг лиц, причастных к этим "авансам". 13 мая 1939 г. генсеку было представлено сообщение Микояна о посещении торгпредства СССР немецким промышленником Чунке, известном своей активной ролью в советско-германской торговле. Чунке предлагал организовать поездку немецких промышленников в Москву. Микоян получил от Сталина указание: "Предлагаю пока не реагировать никак на предложение Чунке, а Городинскому сообщить, что предложение Чунке считается несерьезным. Ст."42.

Однако среди поступавших Сталину документов особое место занимали доклады о ходе экономических переговоров с рейхом43. Раздражение по поводу срыва поездки Шнурре в Москву в январе 1939 г. нашло своеобразное отражение в реакции Сталина на публикацию английской газетой "Рейнольдс ньюс" заметки о мнимой поездке германской экономической миссии в Москву. По этому поводу в советской печати появилось сообщение под названием "В Наркомвнешторге". Известен традиционный прием советской дипломатии, когда та или иная точка зрения излагалась "косвенно", в виде опровержения. Но на этот раз опровержение оказалось особым: оно было от начала до конца написано рукой Сталина44.

С начала 1939 г., когда открылись торгово-кредитные переговоры, Сталин регулярно получал все сведения об их ходе, в частности он был информирован о неожиданном отказе Шнурре приехать в Москву в конце января45. 6 февраля от Мерекалова был получен отчет о беседе с заведующим отделом экономической политики германского министерства иностранных дел Э. Вилем. Затем наступила пауза, так как с немецкой стороны не было желания принять "проект Микояна". Лишь в начале июня советник германского посольства в Москве Г. Хильгер посетил Микояна. Видимо, во время этой беседы нарком дал понять твердость советской позиции46. Результат скоро стал ясен: в Берлине Шнурре сообщил торгпреду Е.И. Бабарину о готовности принять советские предложения от февраля 1939 г. за основу переговоров. 10 июля Хильгер официально передал это предложение Микояну. Сталин поставил 14 июля вопрос о соглашении на заседании политбюро. Для этого при участии генсека было составлено специальное обоснование. В нем отмечалось, что "германская сторона 10 июля пошла навстречу советским пожеланиям", а именно приняла три главных пункта: срок, процентную ставку и советские списки заказов. В документе говорилось, что "мы готовы пойти навстречу". Положительное решение политбюро было завизировано Сталиным, Ворошиловым, Кагановичем и Молотовым 14 июля 1939 г.47

19 июля Шнурре в Берлине заявил Бабарину: "С этого момента может начаться новая полоса советско-германских отношений". Это сообщение о высказывании Шнурре было продублировано в телеграмме Астахова48. С июля можно начинать отсчет прямых советско-германских переговоров, не разделяя их экономические компоненты. От Микояна генсеку шли донесения обо всех подробностях, в частности о получении в Берлине списков "А" и "Б".

Особую главу в торгово-кредитных переговорах можно отнести к началу августа, когда Берлин особенно активно старался перевести весь переговорный комплекс на политический уровень. Советская же дипломатия упорно уходила от политических ответов, поскольку из Москвы Астахов получал указания больше слушать, чем говорить. Тогда Шнурре предпринял такой маневр: так как подписание торгово-кредитного договора уже было предрешено, он 3 августа в беседе с Астаховым внес на обсуждение предложение о том, чтобы в преамбулу договора внести фразу об улучшении политических отношений. Шнурре предложил даже присовокупить к договору секретный заключительный протокол на эту тему49. Астахов, как отмстил Шнурре, заинтересовался этим предложением, но ответа не дал. 5 августа Шнурре напомнил о своем предложении - об этом Астахов доложил в Москву в тот же день50. Ответ Молотова пришел 7 августа. Он был отрицательным. Упоминание об улучшении политических отношений было сочтено "забеганием вперед", а предложение о секретном протоколе - неподходящим51. Это мнение Шнурре передал Риббентропу. 10 августа Шнурре заявил Астахову, что на своем предложении не настаивает. Этот эпизод важен тем, что здесь впервые появилась идея некого "секретного протокола". Когда автор статьи в 1986 г. имел возможность беседовать в Бад-Годесберге со Шнурре, ветеран германской дипломатии высказал уверенность, что впоследствии как Риббентроп, так и Сталин использовали эту мысль, когда зашла речь о формализации отношений в виде договора и политического протокола.

Поручения торгпредству давались вплоть до подписания соглашения в ночь на 19 августа. Текст коммюнике был отредактирован Сталиным: он сократил некоторые длинноты и повторения. Оптимистическую оценку соглашения, что оно "представляет из себя серьезный шаг" в деле улучшения и политических отношений, он заменил на осторожное "может явиться серьезным шагом"52.

9 мая 1939 г. полпред СССР в Турции А.В. Терентьев прислал отчет о беседе с немецким послом Ф. фон Папеном, который говорил, что "никакие противоречия не разделяют СССР и Германию"53. Видимо, неудовлетворенные содержанием беседы, в которой Папен проявил разговорчивость, Сталин и Молотов направили Терентьеву шифровку: "Вы взяли неправильный тон. Вам надо быть с ним таким же вежливым, как с другим послом, не отворачиваться от него, выслушивать его заявления, если он хочет их сделать. Тогда вы правильно выполните обязанности советского представителя. 9.V. 22.50. Молотов"54. Разумеется, Терентьев ответил, что "принимает указания к точному руководству". В новой редакций доклада он привел слова фон Папена о том, что различия в идеологии не должны служить препятствием к сближению этих государств. Папен сказал, что "надо оставить идеологию в стороне и вернуться к бисмарковским временам дружбы".

Сталин в мае 1939 г. по поступавшим к нему сообщениям мог составить представление о новых намерениях Гитлера. Одно из них пришло по линии разведуправления Генштаба Красной Армии 8 мая и содержало информацию от резидентуры советской военной разведки в Варшаве: "По сведениям, полученным из немецких дипломатических кругов в Польше, Риббентроп 2 мая сообщил Клейсту: "Германия подготовляет теперь большой военный удар против Польши. Этот удар будет проведен в июле или августе с такой быстротой и беспощадностью, с которой было произведено уничтожение испанского города Герника. Германский генштаб считает, что он сломает стратегическое положение польской армии в 8-14 дней. Вплоть до июля или августа Польша должна быть окружена штурмом пропаганды. Этой пропагандой попытаются провести восстание в Польской Украине одновременно с неожиданной польской акцией. С этой целью Волошин55 и Реваи56 сговорятся, чтобы в рамках венгерского государства учредить для Карпатской Украины автономию широкого размера, из Словакии и Карпатской Украины пошлют на Польскую Украину оружие, снаряжение, а также хорошо организованные формирования сечевиков. Это украинское предприятие не состоится только тогда, когда будет преодолена опасность вызова интервенции СССР, так как нейтралитет СССР является предпосылкой для успеха акции против Польши57. Однако все признаки говорят, что СССР останется нейтральным"... Особо важным является благодаря Советскому Союзу нейтралитет балтийских государств. Поэтому попытаются заключить с ними пакт о нейтралитете. Эти пакты должны будут побуждать балтийские государства не соглашаться на советские предложения о помощи... 4 мая Клейст, который был 3 мая в Берлине, рассказал, что при моем приезде в Берлин я нашел положение изменившимся. Военные акции против Польши непосредственно не предстоят... Германия будет завершать военные мероприятия против Польши и одновременно улучшает свою неблагоприятную международную ситуацию. Большие надежды в Берлине соединяются с отставкой Литвинова, в связи с этим на изменение советской внешней политики в желательном для Берлина направлении"58.

Прочитав сообщение разведупра, Сталин написал на нем: "Противоречивая и маловероятная шифровка". При всем желании учесть сверхподозрительность генсека, эта резолюция не однозначна. Во-первых, шифровка действительно противоречива. Во-вторых, руководству разведупра вовсе не обязательно было знать о том, что именно привлекало Сталина в представлявшихся ему донесениях. Начальник разведуправления И.И. Проскуров и в дальнейшем, 4 и 11 июля, представлял "наверх" информацию своего варшавского источника, причем с профессиональной осторожностью указывал, что сведения исходят из одного и того же круга лиц. Было ли это реакцией на резолюцию Сталина - сказать трудно, однако среди документов архива Сталина доклады источника, связанного с немецким дипломатом П. Клейстом, больше не встречаются. Доклады разведупраяления предоставлялись на имя непосредственно начальника Проскурова наркома обороны Ворошилова39. В них Клейст подробно развивал сведения о немецких планах и стремлении Гитлера обеспечить нейтралитет СССР в случае немецких военных действий против Польши. Для Сталина эти сведения Клейста не оставались неизвестными: их воспроизводил в своих отчетах Астахов. Сообщения Клейста, выполнявшего самые секретные поручения министерства иностранных дел, СС и абвера стали непременной составной частью всей советской информации, поступавшей в 1939 г. из Берлина60.

Итак, что же сообщали Сталину? После эпизода с телеграммой Терентьева 9 мая 1939 г. Молотов представил генсеку запись своей беседы с Шуленбургом, а также беседы Шуленбурга с замнаркома иностранных дел В.П. Потемкиным; 30 мая пришел отчет о беседе Астахова с Вайцзеккером (сначала шифровка на 4 страницах, 2 июня - письменный отчет на 6 страницах), присланный заведующим секретариата Молотова С.П. Козыревым со специальным сопроводительным письмом. Поскольку с этого времени определилось, что наиболее важные сведения приходят от Астахова или за его подписью, то сложилась определенная процедура работы с документами: сначала Сталин знакомился с шифровкой, в которой Астахов в кратком виде сообщал о своих беседах. Через несколько дней более подробная запись приходила дипкурьерской связью на имя Молотова, затем пересылалась Сталину. Взаимная информация Сталина и Молотова могла идти и устно.

Среди бесед одной из важнейших была встреча Астахова с Вайцзеккером 30 мая, во время которой желание германской стороны достичь политического компромисса было выражено с максимальной ясностью - есть все "товары в нашей лавке"6. Шифровка была у Сталина уже 30 мая. С надписью "Вне очереди" текст был 31 мая разослан Потемкину, Лозовскому, Деканозову, Молотову, Кагановичу, Ворошилову, Микояну. Письменный отчет прибыл 2 июня и был переслан Сталину 10 июня "по поручению наркома иностранных дел"62.

В задачу нашей статьи не входит анализ всех перипетий советско-германских контактов 1939 г., равно как и их соотношения с советско-англо-французскими переговорами. Мы ограничимся лишь некоторыми конкретными вопросами, касающимися финального этапа этих контактов - их порой трудно назвать переговорами, ибо советская сторона умело обходила немецкие попытки формализовать все политические аспекты диалога. Когда же и как появилась идея заключения пакта о ненападении? Когда и как появилась идея секретных договоренностей к пакту?
Что касается пакта, то проведенные И. Фляйшхауэр исследования архивов Шуленбурга показали, что германский посол в Москве был сторонником оформления нового характера советско-германских отношений в духе договора о нейтралитете 1926 г. Когда в начале мая 1939 г. Гитлер в беседах с Риббентропом высказал намерение "инсценировать новый рапалльский период", а Риббентроп предложил заведующему правовым отделом министерства иностранных дел Германии Ф. Гаусу изучить соответствующие правовые основания, эта идея стала активно разрабатываться Шуленбургом. Посол даже провел консультации по этой проблеме со своим предшественником в Москве Р. Надольным - свидетелем советско-германских соглашений 1926-1931 гг.

Когда это намерение стало известно советской стороне? В беседе с Молотовым 20 мая 1939 г., когда нарком впервые сказал послу, что для новых отношений должна быть "создана соответствующая политическая база", Шуленбург напоминал наркому, что "советско-германский договор действует и в Германии нет намерения его денонсировать". Молотов не стал развивать эту тему, ограничившись замечанием, что о политической базе "надо подумать и нам, и германскому правительству". Текст записи беседы в тот же день был у Сталина63.

Не исключено, что упоминание договора 1926 г. было сделано Шуленбургом по собственной инициативе - в свою запись, составленную 22 мая и направленную в Берлин, посол не включил этой фразы64. Советская же сторона обратила на нее самое пристальное внимание65. 21 мая 1939 г. секретариат Сталина зарегистрировал письмо генерального секретаря НКИД А.Е. Богомолова, приложением к которому были направлены договор о нейтралитете, заключенный между СССР и Германией 24 апреля 1926 г., и протокол о продлении этого договора, подписанный в Москве 24 июня 1931 г. и ратифицированный 5 мая 1933 г. В письме отмечалось, что договор 1926 г. не денонсировался и продолжает действовать. В приложении содержались все тексты, включая постановление политбюро от 25 марта 1931 г. и вся переписка по договору.

Таким образом можно констатировать, что для советской стороны, т.е. для Сталина и Молотова, обращение к идее заключения пакта с "третьим рейхом" датируется концом мая 1939 г. Нельзя исключить, что у Кремля из агентурных источников имелись сведения об особом интересе Шуленбурга к этой идее. В германском посольстве в Москве в это время уже работал советский разведчик Г. Кегель, подробно осведомлявший разведупр о действиях немецкой дипломатии.

При следующей встрече Шуленбурга с Молотовым 28 июня посол был более определенен: на этот раз он вел беседу после визита в Берлин и с одобрения Гитлера и Риббентропа. Среди прочего он заявил, что СССР и Германия связаны договором о нейтралитете 1926 г., продленным Гитлером в 1933 г. Запись этой беседы была направлена Сталину со специальным препроводительным письмом от 6 июля66. То, что говорилось Шуленбургом, действительно отражало официальную позицию: когда 26 июля Щнурре говорил с Астаховым, он напомнил ему, что советская сторона не прореагировала на предложение продлить или освежить договор 1926 г. Запись этой важнейшей беседы была 27 июля у Сталина, после чего Молотов 29 июля в первый раз за все время поручил Астахову выяснить, как "немцы конкретно представляют себе улучшение политических отношений"67. Выполняя это указание, Астахов 8 августа сообщил, что немцы имеют в виду "освежение" рапалльского и других политических договоров в форме ли замены их новым договором или в форме напоминания о них в том или ином протоколе68. Правда, во врученном 15 августа Молотову немецком документе, в котором формулировались основы предстоявшего кардинального изменения отношений, идея нового договора не упоминалась. Зато инициативу проявил на этот раз Молотов: используя сообщения, полученные через полпредство в Италии, он спросил у Шуленбурга, действительно ли заключение пакта входит в немецкие намерения69?
17 августа 1939 г. Шуленбургу был вручен советский меморандум: "Советское Правительство ознакомилось с переданным ему 15-го августа с.г. г. Шуленбургом заявлением Германского Правительства об его желании серьезного улучшения политических отношений между Германией и СССР.

До последнего времени Советское Правительство, учитывая официальные заявления отдельных представителей Германского Правительства, имевшие нередко недружелюбный и даже враждебный характер в отношении СССР, исходило из того, что Германское Правительство ищет повода для столкновения с СССР, готовится к этим столкновениям и обосновывает нередко необходимость роста своих вооружений неизбежностью таких столкновений. Мы уже не говорим о том, что Германское Правительство, используя так называемый "антикоминтерновский пакт", стремилось создать и создавало единый фронт ряда государств против СССР, с особой настойчивостью привлекая к этому Японию.
Понято, по такая политика Германского Правительства вынуждала СССР принимать серьезные меры к подготовке отпора против возможной агрессин б отношении СССР со стороны Германии и, значит, принимать участие в деле организации фронта обороны ряда государств против такой агрессии.

Если, однако, теперь Германское Правительство делает поворот от старой политики в сторону серьезного улучшения политических отношений с СССР, то Советское Правительство может только приветствовать такой поворот и готово, со своей стороны, перестроить свою политику в духе ее серьезного улучшения в отношении Германии.
Если добавить к этому то обстоятельство, что Советское Правительство никогда не имело и не хочет иметь каких-либо агрессивных намерений против Германии, что оно считало и продолжает считать вполне возможным мирное разрешение спорных вопросов в области отношений между Германией и СССР, что принцип мирного сосуществования различных политических систем является давнишним принципом внешней политики СССР - то можно придти к выводу, что имеется налицо не только реальная база для установления новых улучшенных политических отношений между обеими странами, но и условия для осуществления уже теперь серьезных практических шагов в этом направлении.
Правительство СССР считает, что первым шагом к такому улучшению отношений между СССР и Германией могло бы быть заключение торгово-кредитного соглашения.

Правительство СССР считает, что вторым шагом через короткий срок могло бы быть заключение пакта о ненападении или подтверждение пакта о нейтралитете 1926 года с одновременным принятием специального протокола о заинтересованности договаривающихся сторон в тех или иных вопросах внешней политики с тем, чтобы последний представлял органическую часть пакта"70.

Однако в архиве Сталина сохранился другой, видимо предварительный, текст заявления, в котором последний абзац выглядел иначе: "Правительство СССР считает, что вторым и главным шагом, идущим вслед за первым, могло бы быть заключение пакта о ненападении, примерный проект которого прилагается, с одновременным принятием специального протокола о заинтересованности договаривающихся сторон в тех или иных вопросах внешней политики с тем, чтобы последний представлял органическую часть пакта". На тексте - правка рукой Сталина; на полях же он написал: "Не то". В тексте он подчеркнул слова "главным образом, идущим вслед за первым". Как видно, они его не устраивали и были вычеркнуты. Далее у слов "примерный проект которого прилагается" Сталин приписал: "Это было выброшено". Разумеется, слова были выброшены, что свидетельствует, что Сталин не собирался сразу раскрывать свои намерения и не хотел сообщать советский проект. Зато в окончательном тексте появилась ссылка на пакт о нейтралитете 1926 г. В таком виде заявление было вручено германской стороне. На документе помета: "Передано Ш-гу 17/VIII71.
Финальный этап обсуждения идеи пакта состоялся 19 августа. Шуленбург, прибыв в 14.00 к наркому, передал Молотову германские представления о пакте, которые он за день до этого получил от Риббентропа. Договор должен был быть кратким и состоять лишь из двух пунктов:

1) "Германия и СССР ни при каких обстоятельствах не вступят в войну друг против друга и не будут принимать мер, предусматривающих применение силы;
2) договор вступает в силу немедленно после его подписания и будет действовать 25 лет".

Молотов выразил некоторое удивление по этому поводу и напомнил Шуленбургу, что существуют исторические прецеденты, а именно заключенные в 1932 г. договоры СССР о ненападении с Латвией и Эстонией. Судя по всему, советский проект к этому времени уже был готов. Шуленбург 19 августа снова был вызван в Кремль в 16 час. 30 мин., и ему был вручен текст советского проекта договора, о котором еще двумя днями раньше Сталин не хотел сообщать. Этот текст был отправлен в Берлин в ночь на 20 августа и получен в 03 час. 15 мин. Перевод был сделан немцами еще в Москве. Проект утром 20 августа был направлен в Бергхоф Гитлеру, а также в Фушль Риббентропу и в Берлин Вайцзеккеру72. Текст проекта приводится полностью для лучшего понимания последующих поправок:

"Правительство СССР и
Правительство Германии
Руководимые желанием укрепления дела мира между народами и исходя из основных положений договора о нейтралитете, заключенного между СССР и Германией в апреле 1926 года, пришли к следующему соглашению:
Статья 1. Обе Договаривающиеся Стороны обязуются взаимно воздерживаться от какого бы то ни было насилия и агрессивного действия друг против друга или нападения одна на другую, как отдельно, так и совместно с другими державами.
Статья 2. В случае, если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом насилия или нападения со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме подобных действий такой державы.
Статья 3. В случае возникновения споров или конфликтов между Договаривающимися Сторонами по тем или иным вопросам, обе Стороны обязуются разрешать эти споры и конфликты исключительно мирным путем в порядке взаимной консультации или, путем создания в необходимых случаях соответствующих согласительных комиссий.
Статья 4. Настоящий договор заключается сроком на пять лет с тем, что поскольку одна из Договариваюшихся Сторон не денонсирует его за год до истечения срока, срок действия договора будет считаться автоматически продленным на следующие пять лет. Статья 5. Настоящий Договор подлежит ратифицированию в возможно короткий срок, после чего Договор вступает в силу.
ПОСТСКРИПТУМ.
Настоящий пакт действителен лишь при одновременном подписании особого протокола по пунктам заинтересованности Договаривающихся Сторон в области внешней политики. Протокол составляет органическую часть пакта"73.
Сталин уделял большое внимание готовившемуся документу. Даже после того, как проект 19 августа был передан в Берлин, генсек продолжал над ним работать. В архиве сохранился не имевший даты текст проекта, в которой рукой Сталина внесены следующие поправки: во-первых, проставлено название: "Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом"; во-вторых, в статьи проекта были внесены существенные поправки. Статья 1 была перечеркнута. Что имелось в виду - трудно сказать, поскольку в окончательном варианте она сохранилась. Статья 2 осталась в тексте, но нумерация была заменена с арабской на римскую. Слева "насилия или нападения" заменены на "военных действий". Далее были вычеркнуты слова "подобных действий такой державы" и заменены на "эту державу".

Статья 3 была перечеркнута. Статья 4 - нумерация изменена на "VI". Срок был изменен с 5 на 10 лет. На полях были вписаны тексты 4-й и 5-й новых статей. Они, к сожалению, трудно читаемы.
Статья 7 (бывшая 5) изложена так: "Настоящий договор подлежит ратифицированию в возможно короткий срок. Обмен ратификационными грамотами должен произойти в Берлине. Договор вступает в силу после его подписания".
Постскриптум был зачеркнут. Автор правки поставил: "Ст." Однако прямо под этой подписью была дописана фраза: "В подтверждение сего уполномоченные (неразборчиво) подписали..." Поправка не была закончена, т.к. далее с абзаца рукой Сталина вписана другая фраза: "Составлен в двух оригиналах, на немецком и русском языках в Москве 24 августа 1939 года"74.

Характер сталинской правки позволяет предположить, что она вносилась в текст в ночь с 23 на 24 августа, когда Риббентроп находился в Москве. Видимо, тогда и родилась идея преобразовать "Постскриптум" в секретный дополнительный протокол, причем есть все основания считать, что, как мы предполагали, Сталин использовал ранее высказанную мысль Шнурре о секретном протоколе, который тот предлагал добавить к торгово-кредитному соглашению. Тогда, 7 августа, Молотов счел это неуместным. 23 августа было уже вполне логично все политические условия пакта перенести в секретный документ, ставший органической частью договора.

К сожалению, в архиве Сталина нет черновиков и переводов текста секретного протокола. Нет их и в архиве министерства иностранных дел Германии, в частности в том секретном "сохранном" фонде, который Риббентроп приказал создать после начала бомбежек Берлина. В упомянутых выше записях Хенке нет никаких подробностей формулировок протоколов. Но как видно по советским документам, 23-24 августа была проведена работа значительного объема. Уже при первой встрече со Сталиным Риббентроп передал советской стороне свою редакцию текста пакта, которую он привез из Берлина. Эта редакция до сих пор оставалась неизвестной, но материалы сталинского архива дают уникальную возможность ее реконструировать по обратному (и очень неуклюжему, очевидно сделанному в большой спешке) трехстраничному переводу с немецкого на русский, который был вручен Сталину и Молотову. Заметим, что и в нем договор не имел официального заголовка, а лишь был назван "договором между Германским Правительством и Правительством Союза Советских Социалистических Республик", что еще раз подтверждает авторство Сталина в названии:

"ДОГОВОР"
между Германским Правительством и Правительством Союза Советских
Социалистических Республик

Вековой опыт доказал, что между германским и русским народом существует врожденная симпатия. Жизненные пространства обоих народов соприкасаются, но они не переплетаются в своих естественных потребностях.
Экономические потребности и возможности обеих стран дополняют друг друга во всем.
Признавая эти факты и те выводы, которые следует отсюда сделать, что между ними не существует никаких реальных противоречивых интересов, Немецкая Империя (Рейх) и Союз Советских Социалистических Республик решили построить свои взаимоотношения по-новому и поставить на новую основу. Этим они возвращаются к политике, которая в прошлые столетия была выгодна обоим народам и приносила им только пользу. Они считают, что сейчас, как и прежде, интересы обоих государств требуют дальнейшего углубления и дружественного урегулирования обоюдных взаимоотношений и что после эпохи помутнения теперь наступил поворот в истории обеих наций.
Чтобы теперь, тотчас же, дать явное выражение этому естественному развитию во взаимоотношениях этих народов, оба Правительства решили заключить друг с другом консультационный и ненападения пакт и уполномочили с этой целью Германский Рейхсканцлер Рейхминистра Иностранных Дел господина Иоахима фон-Риббентропа - [в тексте оставлено свободное место для имени советского уполномоченного. - Л.Б.], которые после обмена своих найденных в хорошей и надлежащей форме полномочий пришли к соглашению по следующим определениям:
Статья I.
Обе Договаривающиеся Стороны обязуются воздерживаться и именно как в отдельности, так и совместно с другими державами от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга.
Статья II.
В случае вступления одной из Договаривающихся Сторон в военный конфликт с какой-нибудь третьей державой, другая Договаривающаяся Сторона никаким образом не поддержит третью державу.
Статья III.
Правительства обеих Договаривающихся Сторон останутся в будущем в постоянном контакте друг с другом, чтобы информировать друг друга о всех вопросах, затрагивающих их общие интересы.
Статья IV.
Ни одна из Договаривающихся Сторон не будет участвовать в какой-нибудь группировке держав, которая прямо или косвенно не направлена против другой стороны.
Статья V.
Правительства обеих Договаривающихся Сторон войдут сейчас же в переговоры, чтобы интенсивировать на самой широкой основе и на долгий срок свои экономические взаимоотношения за рамки экономического соглашения, подписанного 19 августа 1939 г.
Статья VI.
В случае возникновения споров или конфликтов между Договаривающимися Сторонами по вопросам того или иного рода, обе стороны будут разрешать эти споры или конфликты исключительно путем дружественного обмена мнениями или в нужных случаях путем создания комиссий по урегулированию конфликта.
Статья VII.
Настоящий договор должен быть ратифицирован в возможно более короткий срок. Обмен ратификационными грамотами должен произойти в Берлине. Обе стороны согласны в том, что договор вступает в силу тотчас же после его подписания.
Действие договора не денонсируется в течение 25 лет. В подтверждение этого Уполномоченные подписали и скрепили печатями этот договор.
Составлен в двух оригиналах - на немецком и русском языках в Москве, 24 августа 1939 года"75.

Советская сторона серьезно поработала над текстом: преамбула была отвергнута, она перечеркнута рукой Сталина. По этому поводу Гаус в своих показаниях Нюрнбергскому Международному военному трибуналу писал: "В подготовленный мною проект договора г-н Риббентроп внес в преамбулу пространные обороты, касающиеся придания дружественного характера германо-советским отношениям. На это г-н Сталин возразил, что для советского правительства, на которое национал-соцналистическое правительство рейха в течение 6 лет "лило ушаты помоев", невозможно вдруг выступить перед общественностью с заверениями о германо-советской дружбе. Эти выражения были вычеркнуты или изменены"76.
Но это была не единственная поправка Сталина. Его рукой была возвращена к его версии статья I; у статьи II он написал: "Иначе" и "Другой текст". Статью V он снял, у статьи VII отметил: "Др. текст". В новом тексте было отвергнуто немецкое предложение не денонсировать пакт в течение 25 лет. К прежним советским формулировкам был возвращен ряд статей. Был изменен и срок действия договора - десять лет: первоначально СССР предполагал предложить пять лет, но уже в проекте от 19 августа фигурировала цифра десять77.

Гаус вспоминал, что у немецкой делегации уже был текст дополнительного секретного протокола. Об этом косвенно свидетельствует и переводчик В.Н. Павлов, который вспоминал, что все переговоры Сталина с Риббентропом начались с того, что генсек выразил несогласие с немецким желанием провести разграничительную линию между "сферами государственных интересов" на Западной Двине. Тогда в немецкой сфере оставались порты Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс), которые Сталин хотел сделать советскими военно-морскими базами. На это Риббентроп запрашивал согласие Гитлера и получил его78. Окончательный текст был подписан ночью, в 2 час. 30 мин. 24 августа, однако датой пакта было оставлено 23 августа, что позволяло сразу же поместить его в советской прессе. Текст коммюнике о подписании договора составил Сталин. Как архивный курьез можно охарактеризовать тот факт, что в соответствующем архивном деле ЦК ВКП(б) содержались не оригиналы, а вырезки из "Известий" и "Правды" с текстами договора.
Августовские документы 1939 г., хранящиеся в AП РФ, завершаются записью сообщения Шуленбурга. Вот ее текст:
"Министр Иностранных Дел Германии информировал Поверенного в делах СССР в Берлине о нижеследующем:
Английский Посол выразил фюреру пожелание относительно мирного разрешения польского вопроса и улучшения германо-английских отношений. Фюрер заявил, что польская проблема должна быть разрешена так или иначе. Что касается улучшения отношений между Германией и Англией, то он также этого желает, но при абсолютном соблюдении предпосылки, что это не затронет германо-советского соглашения, являющегося безусловным и представляющего поворотный пункт германской внешней политики на долгий срок. Кроме того, германская сторона не допустит, чтобы был затронут германо-итальянский союз.

После этого разговора Гендерсон отбыл в Лондон, откуда он привез ответ Английского Правительства, согласно которому Англия надеется на возможность разрешения польской проблемы путем непосредственных германо-польских переговоров. Этот ответ в настоящее время подлежит обсуждению, причем германская сторона будет держать Правительство СССР в курсе результатов этого обсуждения; всеми вопросами, касающимися Востока, Германия во всяком случае будет заниматься совместно с СССР и не примет участия ни в каких международных конференциях без СССР.

В заключение Министр Иностранных Дел Германии подчеркнул твердую решимость фюрера в короткий срок так или иначе разрешить польский вопрос. Германская армия выступила в поход".
Таково было официальное уведомление о начале второй мировой войны. На документе рукописная отметка Сталина: "От Ш-га (31.VIII - 1.IX)"79.

Теперь вернемся к вопросам, затронутым в начала статьи. Существуют ли в архиве официальные тексты выступлений Сталина в 1939 г. о советско-германских отношениях? Выступал ли он 19 августа на заседании политбюро? Существуют ли решения политбюро на эту тему?

Удивительно, но в 1939 г. советско-германские отношения прямо или косвенно обсуждались на политбюро не часто80 Так, 7 января было решено сделать представление Венгрии по поводу предполагавшегося присоединения этой страны к "антикоминтерновскому пакту". 21 января было принято решение в связи с возможным получением германского кредита. В феврале вообще интересующие нас вопросы не рассматривались. В марте в Финляндию была направлена миссия советника НКИД Б.Е. Штейна, которая должна была предотвратить усиление германского влияния на Хельсинки. 23 марта политбюро приняло решение о ликвидации советского полпредства в Праге, преобразовав его в советское генеральное консульство. Это решение имело прямое отношение к Германии, поскольку 15 марта немецкие войска вступили в Чехословакию и произошла ликвидация чехословацкого государства: создание на его территории имперского протектората Богемия и Моравия, а также "независимой" Словакии под "опекой" Германии. Это решение политбюро было тем более примечательно, так как советское правительство 18 марта в специальной ноте протестовало против гитлеровских действий, объявив их агрессивными, и не признало включение Чехии в рейх и создание "независимой" Словакии. Однако в письме в ЦК ВКП(б) Литвинов заранее признавал, что, несмотря на отрицательное отношение к акции 15 марта, СССР все-таки будет вынужден иметь "по чешским делам сношения с немецкими властями". Тем важнее было решение политбюро от 23 марта, которое означало шаг к фактическому признанию нацистской акции. Впоследствии в сентябре 1939 г. были установлены дипломатические отношения со Словакией. Навстречу немецким пожеланиям шло и фактическое признание захвата Германией Мемельской области: 14 апреля политбюро решило ликвидировать советское генеральное консульство в Мемеле (Клайпеда).

Советский интерес к Чехии имел прямой экономический и военно-экономический характер, так как заводы "Шкода" выполняли военные заказы для СССР. К этому вопросу политбюро возвращалось 21 мая и 8 августа, подтвердив необходимость выполнения этих заказов. Заметим, что немецкая сторона поняла советскую заинтересованность и в мае - июне использовала вопрос о "Шкоде" как прямой повод к продлению переговоров между двумя странами. В июле обсуждалось торгово-кредитное соглашение, о чем свидетельствует решение от 14 июля 1939 г.
Что же касается политических отношений с Германией, то они не ставились на обсуждение политбюро. Даже поведение советской миссии на августовских переговорах с Англией и Францией официально не обсуждалось. 2 августа политбюро лишь утвердило состав советской делегации. Судя по протоколам решений, в критические для мира августовские дни политбюро собиралось лишь два раза: 11 и 16 августа. Но если обратиться к записям секретарей Сталина81, то в них одновременное пребывание членов политбюро у генсека отмечено лишь 10 августа; 11-го у Сталина были лишь Ворошилов и Молотов; 16 - Молотов, Берия, Деканозов; 19 - Молотов, Микоян, Горкин, снова Молотов и Шкварцев. Присутствие замнаркома иностранных дел Деканозова и будущего полпреда в Германии Шкварцева показывает, что в кабинете Сталина обсуждались отношения с Германией. Но записи дежурных секретарей не могут считаться исчерпывающими, так как в них не фиксировались встречи Сталина на его кунцевской даче.

Так или иначе, исследователь стоит перед разочаровывающим фактом: если политбюро считало необходимым принимать решения о переманивании игроков из футбольной команды "Трактор" или о создании запаса кинокартин на военное время, то вопросы о заключении договора о ненападении с Германией или о разрыве переговоров военных миссий на политбюро не ставились. Очевидно это совершилось не из-за того, что такие вопросы не считались важными. Наоборот: они были слишком важными, чтобы выпускать их из ведения узкого круга членов политбюро. Неофициальные "тройки" и "пятерки" вершили судьбу страны - однако в строгом соответствии с волей генерального секретаря. Эта особенность сталинского режима с конца 30-х годов уже вошла в силу, и в соответствии с ней принимались решения, в частности по советско-германским отношениям.

Документация, которая содержится в личных архивах Сталина и Молотова, представляет собой исключительно важный, но не исчерпывающий источник. Во-первых, нынешние фонды АП РФ и РЦХИДНИ не обязательно содержат все составленные в 1939 г. документы. Архивы могли подвергаться "чистке", причем в различное время как при жизни этих деятелей, так и после их смерти. Фонды общего отдела ЦК не раз преобразовывались. Во-вторых, Сталин и Молотов могли обсуждать ряд вопросов лично при почти ежедневных встречах или по телефону. Но и с этими оговорками обнаруженные документы имеют высокую научную ценность.

Первое безусловное, не подлежащее сомнению заключение, которое следует сделать, состоит в понимании исключительной роли Сталина в определении внешнеполитических решений СССР. Генсек занимался ими даже в мельчайших деталях. Ни одно указание наркома иностранных дел не обходилось без предварительного согласования и обсуждения с генсеком. Литвинов даже в кадровых вопросах не предпринимал ни одного решения без визы Сталина. Со времени назначения наркомом иностранных дел Молотова между ним и Сталиным образовался теснейший тандем, причем Молотову не отводилась второстепенная роль. Важнейшие документы отрабатывались Сталиным и Молотовым совместно, на одном и том же тексте можно обнаружить правку обоих, не говоря уже о совместном визировании. Заметим в адрес ряда зарубежных исследователей, что они напрасно пытаются выделить те решения, которые, по их мнению, принимались Сталиным или при его участии. Участие генсека во всех внешнеполитических решениях СССР было обязательным.

Второе заключение, которое можно сделать на основании изучения документов, касается роли экономического фактора в повороте 1939 г. В отличие от скупой информации о возможном политическом сближении, материалы по возобновлению экономических связей между СССР и Германией весьма обширны. Эти документы появились на столе у Сталина уже в конце 1938 - начале 1939 гг. Наше предположение об инициативной роли экономического фактора еще требует дополнительного исследования, но и сейчас оно должно учитываться при оценке аргумента о "вынужденном" характере договоренностей 1939 г.

Третья констатация касается практической роли Сталина в формулировании и осуществлении самого договора о ненападении. Оставим за скобками правовое значение поправок Сталина к договору. Но и без этого ясно, что для генсека заключение пакта Молотова-Риббентропа не было формальным актом. Сталин предвидел далеко идущие последствия договора. Нельзя считать обоснованным аргумент, будто Сталин "не распознал" всей опасности принимавшегося решения. Нет, он знал, что творил и хотел получить для СССР максимальную выгоду: это видно из документов за период с 23 августа 1939 г. по 22 июня 1941 г. Что из этого получилось - тема, достойная особого рассмотрения.

Теперь о датировании решения о пакте с Германией. Ответ на этот вопрос пока может высказываться лишь о виде рабочей гипотезы. Для ее дальнейшей разработки необходимо провести исследование материалов АП РФ, касающихся информации, поступавшей Сталину и Молотову из Лондона и Парижа. Эти материалы, особенно данные советской военной и политической разведки, безусловно влияли на принятие решений. В качестве сигнала к этому можно расценить фразу из "Очерков истории российской внешней разведки" о том, что "английский фон" решения Москвы о пакте с Германией "до сих пор остается мало известным"82. Если Служба внешней разведки РФ внесет свой вклад в освещение этого фона, то можно будет многое уяснить.

Наша рабочая гипотеза такова: во-первых, предлагается пересмотреть принятое раньше строгое деление советско-германских отношений на экономические и политические. Оно было понятно в 1939 г., когда советское правительство стремилось избежать упрека в двуличии внешней политики, основой которой был объявлен курс на создание системы коллективной безопасности в Европе против опасности германской агрессии. Разделение экономических и политических переговоров было необходимо для советской пропаганды в последующие годы, во время после второй мировой войны, когда в результате трагедии 1941 г. роковые последствия советско-германских договоренностей 1939-1941 гг. стали ясными.

В свете архивных источников, в частности документов из архива Сталина, можно видеть, что решение о пакте вызревало в понятном для советских государственных деятелей комплексе экономических и политических компонентов. Для Сталина этот комплекс был ясен еще с 20-х - 30-х годов; генсек видел, что желаемый сдвиг в экономических отношениях не мог произойти без изменений в политике, а все предпринимавшиеся в 1935-1936 гг. попытки добиться развития лишь хозяйственных связей сорвались. В этом смысле можно согласиться с В.Я. Сиполсом, который пишет, что без "кредитного (от 19 августа 1939 г. - Л.Б.) соглашения не было бы и советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 года"83. Но если это так, то и без пакта от 23 августа не могло быть и соглашения от 19 августа. Все действия по экономической и по политической линии шли синхронно, часто дополняли друг друга. Поэтому невозможно сегодня следовать давней апологетической традиции их разделения. Переговоры по хозяйственным вопросам с самого начала были политическими, политические контакты все время учитывали экономические слагаемые.

Следовательно, начало единого комплекса политико-экономических переговоров между Германией и СССР можно обозначить январем 1939 г., или даже декабрем 1938 г. Этапными следует считать май (беседа Молотова с Шуленбургом, затребование Сталиным материалов о пакте 1926 г.) и, разумеется, сдвиг в немецкой позиции по кредиту в июне-июле, что дало политбюро основание для решения от 14 июля. Июль был отмечен первым прямым указанием Молотова в Берлин по поводу бесед Астахова от 28-29 июля. Параллелизация торгово-кредитной и политической тематики переговоров с небольшими расхождениями имела место вплоть до 19-23 августа, когда в кратчайший срок были подготовлены и подписаны документы исторической важности.

Независимо от изложенной рабочей гипотезы необходимо вести дальнейшую разработку архивных фондов. Даже пережив некоторые разочарования, исследователь обязан продолжать поиск. Новые источники дают возможность по-новому взглянуть на старые проблемы.

_____________________________________________

1 Архив Президента Российской Федерации (далее - АП РФ), ф. 3, оп. 64, д. 675а. Официальные советские тексты советско-германских документов 1939-1941 гг. были впервые опубликованы Г.Н. Севостыновым и Б.Л. Хавкиным. - Новая и новейшая история, 1993, № 1; См. также: Советско-германские документы 1939-1941 гг. из Архива ЦК КПСС. - Новые документы по новейшей истории. М, 1996. с. 151-156; Безыменский Л.А. Секретные протоколы 1939 г. как проблема советской историографии. - Россия и современный мир. 1996, № 1, с. 129-150.
2 Цит. по опровержению сообщения агентства ГАВАС. - Правда, 30.XI.1939.
3 Jackel E. Uber die angebliche Rede Stalins vom 19. August 1939. - Viertelsjahrshefte fur Zeiteschichte, 1958, № 4, S. 381-382.
4 Бушуевa Т.С. "...Проклиная - попробуйте понять". - Новый мир. 1994, № 12.
5 Центр хранения историко-документальных коллекций (далее - ЦХИДК), ф. 7, оп. 1, д. 1223.
6 Долголетие этой легенды имеет свои причины. Если обратиться к единственному и абсолютно аутентичному свидетельству - записи генерального секретаря ИККИ Г.М. Димитрова о беседе со Сталиным от 7 сентября 1939 г., то там излагаются некоторые суждения по поводу ситуации (Коминтерн: опыт, традиции, уроки. М, 1989, с. 21-22). Их суть - использование конфликта между империалистическими державами. Суждения Димитрова могли послужить основой для домыслов и суждений, на которые имеется большой спрос в западной публицистике. Однако это не дает права выдавать версии за факты и превращать их в предмет серьезного историографического исследования. - Другая война 1939-1943. М., 1996, с. 60-79.
7 Fleischhauer I. Der Pakt. Hitler, Stalin und die Initiative der deutschen Diplomatic 1938-1939. Berlin, 1990. Русск. перев.: Фляйшхауэр И. Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии 1938-1939. М, 1991.
8 Документы внешней политики. 1939 год, т. XXII. М., 1992.
9 Сиполс В.Я. Тайны дипломатические. М., 1997. См. также рецензию А.С. Орлова на эту книгу. - Новая и новейшая история, 1998. № 2, с. 209-210.
10 Politisches Archiv des Auswartiges Amtes, Bonn. Buro Reichsaussenminster (RAM). F 11. Bl. 0019-0030.
11 Fleischhauer I. Op. eit. S. 179.
12 АП РФ, ф. 45 оп. 1. д. 665, л. 137
14 Там же, д. 676, л. 1-3
15 Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (далее - РЦХИДНИ), ф. 558, оп. 2, д. 48, л. 23. 16 Там же, д. 4641. л. 1.
17 Там же, д. 5231, л. 1.
18 См. публикацию "Особая миссия Давида Канделаки", подготовленную И.А. Абрамовым на основе материалов "миссии Канделаки" из Архива внешней политики министерства иностранных дел РФ (далее - АВП РФ). - Вопросы истории, №91, № 4-5.
19 АП РФ, ф. 3, оп. 64, д. 663, л. 1-3.
20 После отрицательного ответа германской стороны на предложения торгпреда, политбюро 25 апреля 1935 г. решило сообщить об этом французам, использовав отказ немцев для укрепления советско-французских отношений и изобразив срыв переговоров как доказательство верности СССР обязательствам по договору с Францией. - АП РФ, ф. 3, оп. 64, д. 570, л. 1; д. 663, л. 31.
21 Там же.
22 АВП РФ, ф. 010, оп. 11, п. 68, д. 36, л. 131.
23 АП РФ, ф. 3, оп. 64., д. 665, л. 3.
24 Там же, л. 13.
25 Там же, л. 11-12.
26 Там же, л. 18-19.
27 Там же, л. 23.
28 Akten zur deutschen auswartigen Politik (далее - ADAP), Ser. D. Baden-Baden, 1956, Bd. IV. Dok. 476.
29 Schwendemann H. Die wirtschaftliche Zusammenarbeit zwischen dem Deutschen Reich und Sowjetunion von 1939 bis 1941. Berlin, 1993, S. 35. Трудно попять, почему В.Я. Сиполс, знакомый с материалами Г. Швендемана, критикует авторов, считающих, что Германия качала поиски сотрудничества с СССР сразу после Мюнхенского сговора. - Сиполс В.Я. Указ. соч., с. 47.
30 Schwendemann H. Op. eit., S. 39.
31 АП РФ, ф. 45, oп. 1, д. 28, л. 26. Первый пункт текста документа в оригинале не сохранился.
32 Там же, ф. 3, оп. 64, д. 668, л. 124 об. Дата: 21 января 1940 г.
33 Там же, ф. 45, оп. 1, д. 28, л. 93. На обороте отметка секретариата: 11 октября 1941 г. Однако эта дата едва ли является датой подписания документа.
34 Schwendemann H. Op. eit., S. 25.
35 См. Rohwer J., Monakow M. The Sowjet Union`s Ocean-Going Fleet, 1935-1956. - The International History Rewiew, XVIII. November 1996, p. 858.
36 АП РФ, ф. 3, oп. 64, д. 667, л. 50.
37 Сиполс В. Я. Указ. соч., с. 100.
38 Cordievskii О., Andrew Ch. KGB. Munchen, 1990. S. 313.
39 Очерки истории российской внешней разведки, т. 3. М. 1997, с. 329.
40 См.: Соколов В.В. И.А. Астахов: трагическая судьба дипломата. - Новая и новейшая история, 1997.
41 Автор использовал неопубликованные воспоминания А.Ф. Мерекалова, переданные его родственниками. См. об этом: Новое время, 1996, № 7.
42 АП РФ, ф. 3, оп. 64, д. 665, л. 31.
43 Там же. д. 665,667.
44 Там же, д. 665. л. 32-33.
45 Там же, л. 26.
46 Там же, л. 34-38.
47 Там же, л. 39-41.
47 Там же, л. 42.
49 ADAP, Ser. D. Bd. VI, Dok. 781; АП РФ, ф. 3, оп. 64, д. 673, л. 53-59.
50 АП РФ, ф. 3, оп. 64, д. 673, л. 67.
51 Там же, л. 70.
52 Там же, д. 665, л. 76-80.
53 Документы внешней политики. 1939 год, т. XXII, с. 352.
54 АП РФ, ф. 3, оп. 64, д. 673, л. 3-5.
55 Волошин - глава автономного правительства Карпатской Украины, существовавшего с октября 1938 по март 1939 гг.
56 Реваи - министр автономного правительства Карпатской Украины.
57 Подчеркнуто Сталиным.
58 АП РФ, ф. 45, oп. 1, д. 454, л. 106-108.
59 Российский государственный военный архив, ф. 33987, оп. 3, д. 1235. л. 53. В публикации "Год кризиса" доклад разведуправления от 8 мая 1939 г. приведен в несколько иной редакции и датирован 2 мая 1939 г. - Год кризиса 1938-1939, т. 1-2. М. 1990, т. 1, док. 311.
60 Там же, док. 182, 311, 324. т. 2, док. 414.
61 АП РФ, ф. З, оп. 64, д. 673, л. 10-14.
62 Там же, л. 15-21.
63 Там же, л. 6-7.
64 ADAP. Ser. D. Bd, VI, Dok. 424.
65 АП РФ, ф. З, оп. 64, д. 670.
66 Там же, д. 673, л. 43.
67 В архивном деле №673 этой телеграммы нет. Цит. по: Год кризиса, т. 2. док. 511.
68 АП РФ, ф. 3, оп. 64, д. 673, л. 71.
69 Taм же, л. 87-93.
70 Там же, л. 95-103.
71 Там же, л. 103.
72 ADAP. Ser. D. Bd, VI, Dok. 133.
73 АП РФ, ф. З, оп. 64, д. 673, л. 109-110.
74 Там же, л. 129-130.
75 Там же, л. 70, л. 131-133.
76 Der Prozess gegen die Hauptkriegsverbrechcr vor dem Internationalen Militartribunal, Bd. X. Nurnberg, 1949. S. 355.
77 АП РФ, ф. 3, oп. 64, д. 673, л. 131-133.
78 ADAP. Ser. D. Bd, VI, Dok. 205, 210.
79 АП РФ, ф. 3, оп. 64, д. 673, л. 143. Этот же документ был 29 августа 1939 г. вручен в Берлине советскому поверенному в делах. Его изложение было направлено в Москву и получено 30 августа в 2 час. 30 мин. Однако фраза "Германская армия выступила в поход" в нем отсутствует. - Документы внешней политики. 1939 год, т. XXII, док. 514.
80 РЦХИДНИ, ф. 17, oп. 3, д. 1005.
81 Исторический архив, 1995, №5-6, с. 48.
82 Очерки истории российской внешней разведки, т. 3. М. 1997, с. 9.
83 Сиполс В. Я. Указ. соч., с. 323.

статья интересная, и на самом интересном месте обрывается)
единственно что отредактировал вставил абзацы, моноблоком плохо читается.

Интересная статья. Хотелось бы прочитать её до конца.

В первом сообщении темы привожу статью Л. Безыменского полностью. Текст отсканирован и отредактирован, включая сноски (в основном тексте они даны крупными цифрами, т. к. оформить сноску по правилам тут невозможно). Также, к сожалению, не получилось привести в порядок таблицу. Если кого-то заинтересует именно эта таблица - попробую привести ее в виде рисунка. Кроме того, в печатной версии статьи есть фотографии тех документов, текст которых в нее включен (я впервые увидел собственноручные записки Сталина).

А я считаю секретные протоколы пакта 1939 года липой, созданной на скорую руку, ибо там проставлен гриф строго секретно, он абсолютно глупый, потому что не строго секретного ничего быть не может.

Это протоколы, как минимум, не полны. В том, что мы знаем сейчас, почему-то не говорится об интересах Германии. Что тоже наводит на разные мысли. Например, что когда писали эти протоколы (если их писали уже после событий) просто забыли про Германию. Цель была запачкать СССР, показать его плохим, а Германия просто выпала из поля зрения.

Хорошая статья. Подтверждает мои мысли по-поводу того, что цели у Германии и СССР были разные. Германии был нужен нейтральный СССР. А СССР нужны были технологии немцев.
Только вот трагедия 1941 года, по моему, никак не вытекает из соглашений 1939 г.

интересно что сам СЕКРЕТНЫЙ ПРОТОКОЛ в статье не опубликован.

Safpal,это потому,что Германию с Россией столкнула третья держава,и я думаю не сложно догадаться какая

Safpal,это потому,что Германию с Россией столкнула третья держава,и я думаю не сложно догадаться какая

Во всем виноваты англичане? )

Нет,не все англичане,только Чемберлен напару с Галифаксом.

Нет,не все англичане,только Чемберлен напару с Галифаксом.

Простите, какой Галифакс? Тот который Английский банк создал?

Нет,тот который минист иностранных дел) Неужели не слышали? Зря,очень примечательная фигура в этом деле была

Нет,тот который минист иностранных дел) Неужели не слышали? Зря,очень примечательная фигура в этом деле была

Просто у меня первое образование экономическое, поэтому первая мысль была о выдающемся экономисте.)

Посмотрела сейчас википедии о вашем Галифаксе. Вот что там сказано: Отказался от приглашения в Москву, возможно упустив шанс на достижение договорённости с СССР и открыв Гитлеру и Сталину путь к заключению в 1939 г. советско-германского пакта о ненападении.

Мне нравится это слово:ВОЗМОЖНО А вобщем хотя бы какую нибудь долю правды написали в википедии. Он основательно помутил воду, таких как он можно смело называть виновниками произошедшей катастрофы,и вовсе не стоит всю вину спихивать на Гитлера. Тоже мне,козла отпущения нашли)

Мне нравится это слово:ВОЗМОЖНО А вобщем хотя бы какую нибудь долю правды написали в википедии. Он основательно помутил воду, таких как он можно смело называть виновниками произошедшей катастрофы,и вовсе не стоит всю вину спихивать на Гитлера. Тоже мне,козла отпущения нашли)

Так Гитлера же осуждают не за то, что он войну развязал, а за концлагеря и прочие "прелести".

Не скажите, многие приписывают к его списку преступлений еще и это. Приятно думать,что хотя бы вы не так думаете. Прогресс на лицо,кто знает,может я еще и вас смогу убедить,что главный враг России-это Англия)

Так Гитлера же осуждают не за то, что он войну развязал, а за концлагеря и прочие "прелести".

за войну тоже-война велась ведь с целью уничтожить целые народы...

По-моему, если осуждать лидера за развязывание войн, то придется осуждать всех. Того же Линкольна, к примеру. Чем он в таком случае лучше Гитлера? Против своего же народа воевал.

Хм...американцы и народ...по-моему это разные вещи. А американская гражданская война-это не что иное как экспансия Севера в отношении своего соседа Юга,под красивой вывеской "Освобождение от рабства" Но мы отклонились от темы. Я считаю,что Англия намеренно и целенаправленно вела Гитлера,со всеми его амбициями и отклонениями,на Восток. Таким образом кабинет Великобритании хотел ослабить своих двоих старых геополитических врагов. Пока Германия будет возиться с Россией,тем самым ослабляя и себя и СССР. И Англии потом ничего не будет стоить создать свою гегемонию сначала в Европе,а потом уже и в мире-США в этом ей был бы не конкурент.