В издательстве "Просвещение" вышла книга "Записки из чемодана", в основу которой легли дневники одного из руководителей НКВД-МВД СССР в 1941-1953 гг., первого председателя КГБ СССР в 1954-1958 гг., начальника ГРУ Генштаба в 1958-1963 гг. Ивана Серова
luvida.livejournal.com/1486066.html
Судя по всему, это подлинные рукописи председателя КГБ СССР И.А. Серова. Кроме того, высказывались сомнения по поводу объективности комментариев А. Хинштейна. На мой взгляд, комментарии очень корректные, основаны на рассекреченных документах. Их цель – уточнение дат и фактов, каковыми они представлены в подлинных архивных материалах.
В предисловии А. Хинштейн написал: «Готовя рукопись к печати, мы не ставили целью осуждать или обелять её автора. История не бывает светлой или тёмной. Она многоцветна. Именно поэтому мы обязаны знать правду о своём недавнем прошлом, какой бы тяжёлой и неоднозначной она ни была».
Об авторе.
Родился И.А. Серов в 1905 году в крестьянской семье, рано лишился матери.
Активист, комсомолец, затем член партии в 1925 году был командирован в Ленинградское военное училище. В 1939 году после окончания Академии имени Фрунзе по спецнабору был направлен на службу в НКВД: сначала в милиционеры, а через полгода в чекисты. В то время это была одна организация.
И в том же году Серова назначили начальником НКВД Украины (!), это в 34 года.
Тут можно предположить, что парень оказался ловким малым, умеющим угодить начальству. Но у меня сложилось другое мнение. Серов был до мозга костей воспитанником комсомола и партии, верный идеалам коммунизма и патриот своей страны. Вот что хотите мне говорите, но я на этом настаиваю. Встречала в жизни немало старых "партийцев", искренне верящих всему, что, грубо говоря, написано в "Правде".
Так и автор "Записок" был далёк (во всяком случае, в то время) от интриг и лишён карьеристских планов. Со многими сторонами жизни он встретился впервые и сразу – в столь высокой должности, дающей право решать судьбы людей. У иного сразу же «крышу снесло» бы. Но Серов пока (до июня 1941 года дочитала) держится в рамках.
В первый год чекистской службы делает запись: «Я для себя сделал соответствующий вывод, что нельзя особенно никому доверять, а надо самому размышлять, и в то же время меня угнетала мысль, что я не имею знаний о чекистских делах и никакого опыта и знаний».
Считает, что в репрессиях виноват не один Сталин.
Цитата: «Я до сих пор удивляюсь, зачем было Хрущёву скрывать это на XX съезде партии и не говорить прямо, что вместе со Сталиным виноваты не меньше Ежов, Ягода, а затем Берия, Абакумов, да и Игнатьев. Кстати сказать, и у членов Политбюро того времени не нашлось мужества дружно сказать Сталину: «Остановитесь и разберитесь!»
Но этого не было, потому что… Молотов, Маленков, Микоян, Ворошилов, Хрущёв, Каганович, Шверник – сидели в Президиуме, а мы с генеральным прокурором Руденко читали их подписи, утверждавшие приговоры к смертной казни в период 1937-1938 годов».
В связи с репрессиями называет также фамилии: братья Кобуловы, Деканозов, Райхман…
Между тем, посылают молодого чекистского начальника на самые горячие участки работы – на западную границу. Желания самого Серова никто не спрашивал, звонили и ставили перед фактом: подписан приказ, выезжать сегодня.
В частности, перевод на Украину был связан с переделом территорий, о чём никто до начала операции и слыхом не слыхивал.
Цитата: «У многих глаза расширились, когда всё было сказано. Неслыханное дело: взять у Польши 6 областей и присоединить к Украине и 4 области – к Белоруссии… Оказывается, присоединение западных областей было оговорено в договоре с немцами».
Затем была Молдавия, Прибалтика…
Участвовал ли Серов в репрессиях? Тут даже сомневаться не стоит.
Хотя… не помню его фамилии в архивных делах репрессированных. Но я и далеко не все из них в руках держала.
Однако, здраво размышляя, что репрессии продолжались и после 1939 года, столь высокому чину вряд ли удалось бы избежать участия в них тем или иным образом. Да и сам рассказывает о том, как отправляли в глубь страны целые семьи военных из вышеназванных республик. В то время ничуть не сомневаясь, что так было надо. Изменится ли его отношение к этому вопросу в дальнейшем, почитаем – узнаем…
На чём хотелось бы заострить внимание? На утверждении Серова, что окружение Сталина знало о намерениях Гитлера напасть на СССР гораздо больше, чем он сам. Агентурные и открытые сообщения об этом поступали из многих источников. Однако не все они доходили до «хозяина» (так высокие чины называли между собой Сталина) – из страха перед ним.
Чтобы не быть голословной, сделала скан нескольких страниц из книги:
1.
2.
3.
4.
5.
6.
Время бежит неумолимо. Пробежало лето. Я уже был в отпуске в Сочи. Вроде неплохо отдохнул за 9 лет первый раз.
В Сочи был интересный момент. Один раз, вечером, к домику, где мы отдыхали с женой, подошла машина - "паккард" с журавлем. На таких "паккардах" ездили члены Политбюро ЦК. Офицер вышел, спросил меня и поведал просьбу тов. Сталина приехать к нему на дачу, а у меня военного костюма не было, пришлось в штатском.
Когда поднялись на гору, где расположена дача N 1, навстречу вышел Поскребышев и провел меня на веранду, где находились тов. Сталин, Маленков, Молотов, Берия, Микоян, Булганин.
Поздоровались, тов. Сталин, обращаясь ко мне, говорит: "Мы вас побеспокоили по такому вопросу. Тов. Соколовский из Германии донес, что к нему обратился профессор-авиационщик Танк из Западной зоны с предложением своих услуг в деле развития авиационной, реактивной промышленности в СССР. Он может 2-3 года работать у нас по договору. Каково ваше мнение?"
Я по лицам присутствующих понял, что они этот вопрос уже обсудили и имеют свое мнение. Вот тут и попробуй угадай.
Ну, я сразу думаю, что угадать не угадаешь, потому лучше сказать свое мнение прямо, как думаю. И я сказал, что вряд ли с этим стоит соглашаться. Я думаю, тов. Хруничев и без него обойдется, так как мы же вывезли еще специалистов по реактивной технике, профессора Бааде и др. Да к тому же не исключаю, что его американские хозяева сами посылают. Меня перебил тов. Сталин и, обернувшись к присутствующим, говорит: "А я что вам говорил?" Все молчат. "Правильно Серов говорит".
Правители Германии.
Главноначальствующий Г.К. Жуков, политсоветник А.Я. Вышинский, зам. Главноначальствующего И.А. Серов. Лето 1945 г.
Фото: Из личного архива Ивана Серова
Далее я продолжал: "Побудет у нас 2 года, узнает уровень нашей техники, уедет туда и все доложит американцам". Тогда Сталин перебил меня и сказал: "К черту, он нам не нужен", и пошел.
Я был доволен, что сошлись мнения, члены Политбюро смотрели на меня сдержанно. Затем тов. Сталин в соседней комнате заказал по ВЧ Берлин и вызвал тов. Соколовского, которому сказал, что "мы советовались с Серовым, профессор Танк нам не нужен". Потом тоже позвонил тов. Хруничеву и сказал: "Мы советовались с Серовым и решили не брать Танка".
После этого тов. Сталин спросил, что я здесь, кроме отдыха, делаю. Я сказал, что был в горотделе МВД и других организациях, подведомственных МВД. А.И. Микоян после этого стал высказывать тов. Сталину свои соображения по организации хозяйств в Крыму и на Кавказе по выращиванию овощей и фруктов, при этом он высказывал предложения использовать в качестве рабочей силы военнопленных немцев и итальянцев.
Сталин, видимо, знал, что Главным управлением лагерей военнопленных ведаю (в) МВД СССР я, и сразу спросил мое мнение по этому вопросу.
Я подумал и сказал, что вряд ли целесообразно пускать немцев в глубь нашей страны, особенно на Кавказ, так как через год-два все равно их придется распускать по домам, и часть из них окажется в зонах у американцев и англичан. Тов. Сталин, обращаясь к А.И. Микояну, сказал: "Пожалуй, тов. Серов правильно рассуждает". Анастас Иванович согласился.
Затем они закончили обсуждение других вопросов и стали подниматься. Я при выходе взялся за шляпу и хотел проститься, так как время было уже 22 часа. Тов. Сталин говорит мне: "А вы что, не хотите с нами пообедать?" Я поблагодарил, а сам думаю, какой обед в 10 часов вечера? Поскребышев забрал у меня шляпу и сказал: "Мой руки".
Когда, помыв руки, пришли в столовую, там был сервирован стол закусками, а сбоку стоял другой столик, на котором были накрыты супники с первым. Обслуживающих не было.
Сели за стол, и тов. Сталин спрашивает: "Ну, что будем пить, есть молодое вино Маджари, давайте его". Ну, все поддакнули. Причем наливал сам, да большими фужерами. Сам же произносил тосты, называл своих приближенных их кличками "главный хлебороб" (Маленков), "прокурор" (Берия), "дипломат" (Молотов), "главнокомандующий" (Поскребышев) и т.д. "Поскребышев в гражданскую войну командовал батальоном, сам он мордвин.) Ну, за меня просто "За тов. Серова".
Я, как не имеющий опыта к выпивкам, после первого фужера опьянел и давай разбавлять боржоми, а тут тосты один за другим.
У меня от жары в комнате, да видимо, и от молодого вина стало живот пучить, но держался храбро.
В конце обеда я допустил глупость, тов. Сталин взял бутылочку водки, настоянную малиной свежей, и стал разливать всем, приговаривая, что водка осадит Маджари и голова будет свежей. Когда он протянул мне бутылку, я поблагодарил тов. Сталина и отказался, накрыв рукой рюмку.
Он на меня посмотрел сердито и говорит: "Вы что, боитесь, что отравим вас?" Только тогда я сообразил, что глупость сделал, да и сидевший рядом Булганин толкнул меня под бок, после чего я сам протянул рюмку с извинениями.
В общем, вышли из-за стола в 4-м часу утра, да и то тов. Сталин говорит: "Ну, что, пойдем на веранду и там покушаем фруктов и выпьем вина".
У меня глаза на лоб полезли. Думаю, куда же дальше пить и есть? Но потом Маленков подошел к нему со сводкой заготовок хлеба, а за ним Молотов и другие стали заговаривать тов. Сталина, чтобы отвлечь его от продолжения пить вино, и через 10 минут попрощались и разъехались.
Вспоминая об этом, мне понравилась простота и непринужденность обстановки, отсутствие посторонних и хозяйничанье всех гостей. Тов. Сталин после закусок первым подошел с тарелкой к столику и говорит: "Ну, кто хочет похлебки, наливай!" Налил себе, и мы последовали его примеру.
После первого он нажал кнопку на стене, вошла девушка, и просто спросил ее, что у нас на второе. Она, не смущаясь, назвала форель жареную и вареную. Берия сказал, что вареная вкуснее, тогда тов. Сталин ответил: "Вы всем принесите жареной, а Берия никакой не давайте". В конце та же девушка принесла и вареную форель.
С Г.К. Жуковым И.А. Серова связывала многолетняя дружба. Москва, 1955 год.
Фото: Из личного архива Ивана Серова
На обратном пути мы сели в одну машину к В.М. Молотову, когда отъехали, Вячеслав Михайлович предложил выйти, прогуляться. Мы с А.И. Микояном пошли вместе, а Вячеслав Михайлович с Булганиным.
Я слышал разговор Вячеслава Михайловича и Булганина, где они говорили, что Маленков и Берия действуют вместе и поддерживают друг друга, а Анастас ни то ни се, как ему выгодно. Микоян это не слышал, так как отстал. Затем Вячеслав Михайлович почувствовал, что в моем присутствии неудобно говорить на эту тему, и крикнул Микояну, чтобы догонял нас.
Наблюдая не раз, я убедился, что среди членов Политбюро существует какая-то ревность к Сталину. И более того, каждый из них норовит выслужиться, чтобы его предложение одобрил Сталин.
Это мне очень не понравилось. Или те примеры, которые я приводил выше, когда на любое замечание или высказывание Сталина все согласно кивали головой, хотя это было и в ущерб делу или государственным интересам.
Вот и получается, что когда вопрос был решен кивками головой и поддакиванием и оказался неудачным, то начинали искать виновного из своих членов Политбюро.
Вот, видимо, этим и объясняется, (что) когда Сталин едет в отпуск, то все стараются подогнать свой отпуск к этому месяцу или выпроситься у Сталина отдыхать вместе с ним, так как у него, мол, есть дела на Кавказе или в Крыму, которые надо решить. Мне Саша Игнаташвили как-то сказал, что хозяин, рассердившись на Ворошилова (который, кстати сказать, зачастую свое мнение высказывает вслух или возражает), сказал: "Вот когда я умру, то вы все передеретесь". Видимо, Сталин всех знал, так что пришел к такому выводу.
Чтобы избежать обвинений в мародерстве, семья Серовых всю жизнь хранила квитанции на покупки в Германии.
Накладная на приобретение мебели. 1946 г.
Фото: Из личного архива Ивана Серова
Хочу еще высказать мнение о Берия. Это смышленый и наделенный восточной хитростью человек, высокомерный насмешник, Сталина так же боится, как и все, но умел держаться и сразу не подавал виду о своих настроениях. Но когда от Сталина возвращался в наркомат, то начиналось такое, что все боялись попадаться (ему) на глаза.
Устинов Д.Ф., Яковлев Н.Д. во время войны подчинялись Берия и почти каждый день бывали у него, поэтому, я думаю, они согласятся с моей оценкой Берия. Он был членом ГКО и руководил оборонным наркоматом вооружения и боеприпасов, а также главного артуправления наркомата обороны.
На охоте с Н.С. Хрущевым. Вторая половина 1950-х годов.
Фото: Из личного архива Ивана Серова
Берия умел выжать от других наркоматов, что нужно для выполнения планов по вооружению. Ну, до ГКО Берия был нарком Внутренних дел, и потому (все) его побаивались. Потому другие наркоматы-поставщики выполняли его требования и просьбы.
Приехав под утро домой, я застал В(еру) И(вановну) бодрствующей. Спросил: "Почему не спишь?" Оказывается, она всю ночь волновалась, так как не знала, зачем вызвали и чем кончится вызов. Ну а когда увидела, обрадовалась.
Мнение
Владимир Мединский, министр культуры РФ, председатель Российского военно-исторического общества:
Генерал Иван Серов был причастен ко многим ключевым эпизодам истории ХХ века. Этот человек с Лубянки имел доступ к первым лицам государства и был посвящен в тайны принятия ими важнейших решений. География его секретных операций включает огромное пространство - от Северного Кавказа до Берлина. У кого-то могут возникнуть сомнения: мог ли человек, облеченный властью, писать правду, ведь мемуары и дневники вещь "скользкая", порой они становятся средством сведения счетов и самореабилитации. Но это решать вам, дорогие читатели. А книга Серова захватывает с самого начала. Мы идем по следам уникального работника спецслужб, и многое из тайного для нас становится явным.
С писателем С.В. Михалковым на отдыхе. 1955 год.
Фото: Из личного архива Ивана Серова
А еще в книге можно прочитать, как...
в 1939-1940 гг. чекисты участвовали в присоединении к СССР Западной Украины, а потом Бессарабии;
в августе 1941-го советские самолеты летали бомбить Берлин;
в октябре 1941-го стали готовить Москву к сдаче и как подавили панику;
в августе 1942-го командующий Северо-Кавказским фронтом Буденный, отступая от Новороссийска, где погибли сотни тысяч советских солдат, добежал до Сухуми со своей свитой и конюшней, а председатель президиума Абхазской АССР устроил ему пышный прием;
в августе 1942-го командующий Закавказским фронтом генерал Тюленев целовал руку Берии за то, что тот не упомянул его в качестве виновника разгрома под Новороссийском;
в 1941-1944 гг. проводилась депортация поволжских немцев, чеченцев, карачаевцев и других народов, обвиненных в сотрудничестве с фашистами;
в мае 1945 г. Серов с бойцами НКВД нашел трупы Гитлера и Евы Браун;
в 1952 г. Сталин предлагал осушить Каспийское море, чтобы проще было добывать нефть;
в 1954-м генерал Телегин, реабилитированный после ареста, потребовал вернуть изъятые у него 12 аккордеонов, сотни метров ткани и еще гигантский список вещей, которые он привез из Германии;
в 1954 г. одни генералы полетели со стульев, а у других снесло фуражки, когда они приехали посмотреть на взрыв первой советской атомной бомбы;
в 1954 г. первый зам. председателя Совета министров СССР Булганин и зампред Совмина Микоян, сопровождавшие Хрущева во время его визита в Китай, схватились в туалете после банкета;
в 1956 г. министр иностранных дел СССР Шепилов предлагал японцам Курилы в обмен на вывод американских баз из Японии;
в 1957 г. Хрущев издевался над председателем президиума Верховного Совета Ворошиловым, приказав вместо перцовки налить ему воды с перцем;
Брежнев притворился больным, когда в 1957 г. "антипартийная группировка" Молотова - Маленкова - Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова пыталась снять Хрущева, и многое другое.
Утром прилетел в Москву. Сразу вызвали к наркому. В кабинете у Берия был Щербаков (секретарь Московского горкома партии).
Мне еще утром, когда я ехал с аэродрома, рассказали, что вчера в Москве началась паника. Распространили слух, что немцы вот-вот будут в Москве. Это пошло в связи с тем, что было принято решение ГКО об эвакуации ряда заводов в тыл страны. Некоторые директора, вместо того чтобы как следует организовать выезд рабочих и эвакуацию заводов, бросили все, погрузили семьи и стали уезжать из Москвы. На окраинах их хватали рабочие, выкидывали из машин и не пускали.
Когда я вошел в кабинет, Щербаков ходил красный и взволнованно говорил: «Ой, что будет!» Берия прикрикнул на него: «Перестань хныкать!»
Когда я поздоровался, они мне начали наперебой рассказывать то, что я уже знал. Я сказал об этом. «Тогда сейчас же поезжай на артзавод в Мытищи, там на дворе собралось тысяч пять рабочих, зажали Устинова* (министра вооружения) и не дают эвакуировать завод. Возьми с собой 2-3 автомашины солдат и пулеметы. Надо заставить эвакуировать завод». Я поехал.
Подъезжая к заводу, я увидел, что толпа не только запрудила территорию завода, но вылилась за ворота. Там уже было не 5 тысяч, а тысяч 10, не меньше.
Я с шутками стал пробираться сквозь толпу. Мне тоже рабочие отвечали шутками: «Пустите начальство!» Добрался до центра, а затем вошел в дирекцию завода. Там были Устинов, директор завода Гонор и другие руководители завода.
Поздоровались. Устинов Д.Ф., грустный, заявил мне, что ничего не выйдет. Я говорю: «Пойдем к рабочим». Он: «Я уже был, не хотят слушать». Ну, все же пошли.
Пробрались к центру. Там на грузовой машине стояли «ораторы» и кричали: «Не дадим, не пустим» и т. д. Мы с Устиновым забрались на машину. Я попросил слова. Спрашивают: «А кто ты такой?» Говорю: «Заместитель наркома». Молчат. Начал говорить. Вопрос: «А откуда ты будешь сам-то?» Говорю: «Вологодский».
Кто-то крикнул: «Наш, мытищинский». Оказывается, на этом заводе были потомственные рабочие Серовы. Кстати сказать, из числа трех задержанных мной организаторов волынки был один Серов.
Стал говорить, слушают. Когда дошел до эвакуации, то говорят: «Будем Москву оборонять и пушки делать. Разминируйте завод. Не сдадим Москвы». Разъясняю, что не следует рисковать. Никакого результата.
Вижу — дело плохо. Перешел к другому варианту. Начал спрашивать о зарплате. Кричат: «Не выдали деньги за октябрь!», «Не подвозят хлеба!» — кричат другие. У меня мелькнула мысль, что, если я сейчас организую подвоз хлеба и выдачу денег, тогда с территории завода можно будет всех вывезти.
Говорю: «Вы стойте здесь, а я пойду разговаривать с МГК о деньгах и хлебе». И действительно, договорился с Щербаковым, что он сейчас же направит деньги и хлеб. Вообще говоря, довольно глупо получилось. Денег рабочим не дали, хлеб не дают, а хотят эвакуировать.
Пошел опять митинговать. Залез и говорю: «Сейчас привезут деньги и хлеб, идите занимать очередь около клуба (он стоял вне территории), там выдают деньги и хлеб». Раздались голоса: «Обманываешь! Не пойдем!». Я спрыгнул с машины, подхватил под руки двух рабочих и говорю: «Пошли, первыми получите деньги и хлеб». Они пошли со мной, к нам присоединились еще, а горлопаны кричат: «Не пойдем, обман!» Я на ходу говорю: «Стойте тут, а мы все получим».
Одним словом, за нами постепенно вышли почти все рабочие, и. действительно быстро подъехали с хлебом, и началась раздача. Я выставил посты на всех воротах.
К вечеру завод очистили и оборудование вывезли, а рабочих с семьями — следующим эшелоном. Я про себя подумал: у рабочих настроения хорошие, правильные. Они хотят защищать свою Родину, столицу. Им надо, это было разъяснить, они бы поняли, что для защиты Родины важнее организовать выпуск артиллерийских орудий не в осажденном городе, а в тылу. Но этого не было сделано. Секретарь обкома т. Щербаков растерялся, не организовал коммунистов на эту работу, вот и получилось недоразумение. Конечно, такие дела надо решать не солдатами и пулеметами. Это глупо.
Вечером я донес о событиях на Мытищинском заводе. Т. Сталин на моей записке написал: «Т. Щербакову — прочитайте записку. Было дело не так, как Вы говорили». Впоследствии Щербаков в разговоре со мной оправдывался и на меня разозлился и долго помнил этот случай.
Вообще, нужно сказать, что многие деятели растерялись, когда немец подошел к Москве. Правда, в предвоенный период была занята явно неправильная линия, когда мы всему народу внушали, что если на нас нападут, то будем бить врага на его территории.
Когда же эти иллюзии опрокинулись, то растерялись и, кстати сказать, долго не приходили в себя. Некоторые с большой скоростью мчались по сигналу тревоги в «бомбоубежище», которое, мы прозвали братской могилой. Это были подвальные этажи 5-7-этажных домов. Конечно, если такой дом завалит бомбой, то оттуда вряд ли откопают, поэтому я сходил один раз и потом продолжал сидеть у себя в кабинете, когда бывал в Москве.
Москвичи же, по моим наблюдениям, вели себя, как настоящие патриоты, партийные организации районов были организаторами народного ополчения и оборонительных сооружений. Все были собраны, подтянутые, строгие. Приятно было наблюдать. В разговорах иногда только спрашивали: «Как на фронте?» Когда говоришь, что скоро немец побежит, то видно было, какое удовлетворение испытывают.
Находились и подлые трусы, особенно они себя проявили в трудные дни для Москвы октября 17-18 дня. Эти трусы из числа руководителей заводов бросили все и устремились в сторону г. Горького.
В горкоме партии нашлись два идиота, которым было поручено отвезти в тыл партдокументы, а они вместо выполнения задания сдали чемоданы, с документами в багаж на ж/д станции, а сами подались в Куйбышев. Такую дрянь потом выгнали из партии. Я об этом написал в ЦК. Сталин разозлился, а мне позвонил Попов Г. М. с упреком: «Зачем доложил?»
Разгром немцев под Москвой зимой 1941/1942 года радует всех, но вместе с этим немцы резко рванули на юг. Занятие Крыма, движение в сторону Краснодара, занятие Ростова и движение к Сталинграду – все это действовало удручающе.
Правда, многие мои «друзья-приятели» прекрасно себя чувствуют, сидя в Москве, жизнь идет у них нормально, из Куйбышева вернулись с победой, ездят на дачи, приезжают на работу в 11-12 утра.
Многие делают вид, что завидуют мне, что я нахожусь в «пекле» войны. А сам я думаю, что многие довольны, что их не посылают. Ну да пусть это будет на совести у них
Особенно меня поразило, что многие из этих товарищей уже за год войны получили по два ордена. Спрашиваю – за что, говорят – за обеспечение выпуска боеприпасов, другие – за артиллерию, а фактически один мне сказал: «Составляли списки, вписали себя на награду и в списке остались до самого конца, т.е. пока выдали орден». Здорово. Некоторые даже умудрились получить монгольские ордена.
Я спросил одного особиста, работающего в Москве, как получилось, он говорит: «В Перхушково (30 км от Москвы) стоял штаб Западного фронта. Приехал туда Чой-бой-сан (правильно: Чойбалсан. – Прим. Ред.) и раздавал ордена, я тоже встал в очередь и получил».
Закавказье. Август 1942 года
Мне приказали из ГОКО срочно вылететь в Тбилиси и принять участие в обороне Кавказских перевалов, куда устремлялся немец. Туда же прилетели генералы Бодин и другие из Генштаба.
Когда я 25 августа прибыл в Штаб округа, там собрались генералы во главе с командующим Закавказским фронтом Тюленевым. Затем появился Берия, член ГОКО. Берия спросил у Тюленева: «Откуда ждете противника, и где наших войск мало?» Тот невнятно ответил, что немец рвется через Клухорский перевал и Марухский перевал к Сухуми, где наступает дивизия СС (командир дивизии генерал-майор Майнц).
Видно было, что штаб округа плохо был знаком с обстановкой и не готов был для боевых действий, работали по-мирному, как будто и войны не было. Кругом в кабинетах, в приемных и коридорах развешаны портреты бывшего министра обороны Тимошенко.
Берия подметил это и, выйдя из уборной, спрашивает у Тюленева: «А почему, кацо, нет портрета Тимошенко в уборной?» Тюленев смутился и ответил: «Учтем». Все захохотали. Это дело происходило более чем через год, как министр обороны был т. Сталин, а не Тимошенко.
...По дороге в Сухуми я видел мирных жителей, у которых праздный вид, вроде и войны нет. Шофер-грузин с возмущением рассказал, как ночью прилетел немецкий бомбардировщик, сбросил бомбу, свет в городе потушили и т.д. Я хотел сказать, что нас каждый день с утра до вечера немцы минами забрасывают, да и есть зачастую бывает нечего, но мы не ропщем.
В штабе руководство «отдыхало». Устроились они – как в раю, на госдаче. Кругом цветы, пальма, бамбуковая роща, одним словом, не то что у нас, спим на земле, подостлав ветки деревьев по-туристски.
<...>
В Сухуми, куда меня привезли, возле Берия вертелись Тюленев, Кобулов, Леселидзе и другие.
Попутно хвастаясь, как быстро тут решаются вопросы, они – Тюленев и Кобулов – мне рассказали: Буденный, отступая от Новороссийска, добежал до Сухуми со своей свитой и конюшней. Когда он появился в Сухуми, председатель Президиума Абхазской АСССР устроим ему пышный прием. Пили всю ночь, перед приездом Берия в Сухуми.
Утром, когда узнали они об этом, то председателя Президиума немедленно сняли с работы, а в отношении Буденного Берия послал телеграмму в Ставку, в которой изложил все его чудачества, неспособность командовать фронтом и в конце написал, что Тюленев тоже не лучше, так как не обеспечил охраны кавказских перевалов, проявив беспечность и т.д. Но если выбирать из этих двух «полководцев», то Тюленева можно оставить командующим фронтом, а Буденного отправить в Москву. Через несколько часов из Ставки пришло согласие.
«Причем, - добавил Кобулов, - Берия телеграмму дал прочитать Тюленеву, который поблагодарил Берия за доверие и поцеловал ему руку».
Пророчество Паулюса
...Мне приказали выехать в Суздаль и допросить фельдмаршала Паулюса, который с группой пленных офицеров содержался в Суздальском монастыре, который превратили в лагерь для в[оенно]пленных*.
...Я пришел в комнату, где был размещен Паулюс с адъютантом. Паулюс хотя и настроен мрачно, но рассуждает здраво, говоря о том, что он дрался, как подобает солдату, и, когда Гитлер требовал быстрейшего продвижения войск его армии, он ему докладывал, что тылы у него не подтянуты, б[ое]припасов недостаточно и т. д. Однако, несмотря на это, Гитлер требовал наступления.
Паулюс, как он говорил, не раз доносил, что создается тяжелая обстановка и угроза окружения советскими войсками, однако никакой помощи он не получил, и вот результат - как он закончил. Говорили мы с ним об обстановке на других фронтах, в чем он проявил интерес, так как «отстал от жизни».
Я ему сказал, как у нас хорошо пошли дела под Москвой и на других фронтах, и сказал, что участь немецких войск будет та же, что и под Сталинградом. Паулюс улыбнулся, но ничего не сказал. Я даже грешным делом подумал, что он иронически принял мое сообщение, но потом после некоторой паузы сказал, оживившись: «Г-н генерал, я с вами согласен, что немецкой армии не выстоять против Красной Армии, но вы подумали, что будет дальше у вас? Ведь вы по окончании войны, после победы над Германией, поссоритесь со своими союзниками, а может быть, и подеретесь». Я не ожидал такого мудрого заключения Паулюса, но спросил, почему он пришел к такому выводу. Он спокойно мне сказал: «У вас с союзниками разный социальный строй, разные взгляды на жизнь, и никогда эти взгляды не совпадут».
Весь день 1 мая бились наши бойцы. Подразделения, которые шли к Рейхстагу под прикрытием танков, уже подошли: к Бранденбургским воротам, и мы видели колонны этих ворот, а правее их — здание Рейхстага. Нам было обидно, что никак не можем прорваться в рейхсканцелярию, туда, где должен быть Гитлер.
1 мая я на бронетранспортере поехал в дом, где уже ночевал одну ночь, так как там была ВЧ-связь.
Созвонился с начальником штаба фронта Малининым М. С, который рассказал, что сегодня днем на КП к Чуйкову прибыл начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Кребс для переговоров с Верховным о перемирии.
<...>
Кребс показывал завещание Гитлера, что он уходит из жизни (застрелился) и всю власть передает гросс-адмиралу Деницу. Завещание подписано Гитлером и свидетелями. Затем М. С. добавил, «так что, И[ван] Александрович], тебе Гитлера живым уже не взять».
Мне стало как-то неприятно, что живым не взять. Я спросил М. С., а когда Гитлер застрелился? Он ответил — вроде днем 29 апреля. Тогда я еще спросил у него, от имени кого же приехал Кребс. М. С. ответил: «От заместителей Гитлера — Бормана и Геббельса, с тем чтобы вести переговоры о перемирии с Красной Армией».
Ну, а дальше переговоры развивались так. Когда Чуйков доложил Георгию Константиновичу Жукову о прибытии Кребса и его полномочиях вести «на равных» переговоры, как с законным немецким правительством (Геббельс и Борман), Георгий Константинович Жуков посылает для переговоров. Соколовского Василия Даниловича (1-й заместитель командующего фронта). Василий Данилович уточняет, где находится Дениц, оказывается, в Мекленбурге.
Затем Василий Данилович заявляет, что никаких переговоров, только капитуляция. Кребс просит послать прибывшего с ним полковника фон Дуфвинг к Геббельсу. Затем просит дать связь с рейсхканцелярией и ведет разговор с Геббельсом, который просит Кребса приехать в рейхсканцелярию для обсуждения. Пока немцы совещались, наши войска вовсю били по Берлину. На ряде участков немцы стали сдаваться, выбрасывая белый флаг.
Наша артиллерия к утру 2 мая усилила огонь по Берлину. Затем, около 4 часов утра 2 мая появился полковник фон Дуфвинг и от имени начальника берлинского гарнизона генерала армии Вейдлинга передал его решение о капитуляции войск берлинского гарнизона, а сам со штабом сдался в плен.
Затем явился в штаб к Чуйкову заместитель Геббельса, который сообщил о Геббельсе и его семье, что их нет в живых, а Фриче готов капитулировать и просил выступить по радио к войскам и населению прекратить сопротивление.
Все наши условия были Фриче выполнены и к 12 часам дня 2 мая Берлин капитулировал.
Утром 2 мая наши бойцы уже окружили рейхсканцелярию и выставили кругом танки. Медленно продвигались все ближе и ближе. Рейхсканцелярия не выходила прямо на улицу, а была в некотором углублении.
Когда мы пошли туда, стрельба уже прекратилась, только некоторые бойцы для уверенности давали короткие очереди.
Внешне рейхсканцелярия ничем не выделялась от соседних домов, только при входе в здание был застекленный купол, в стенах которого большие окна. Кругом здания валялись стекла и рамы, и было много воронок от артиллерийских снарядов. Видно [было], что артиллеристы постарались.
Когда вошли в помещение, то оказалось, что в купол попал тяжелый артиллерийский снаряд, который разорвался под полом и вырвал весь пол. Остались лишь небольшие, с полметра шириной кромки у стен.
Держась за руки, мы прошли по этим кромкам в небольшой, но широкий коридор, который закончился просторным, длинным залом с высоким, метров 12-15, потолком. Стены зала были отделаны мозаикой с изображением крестоносцев и других рыцарей. Справа в стене была невысокая дверь, которая вела в зал таких же размеров, но расположенный перпендикулярно.
Осмотрев пустые залы, мы вышли в соседнюю большую комнату. У окна, выходящего в парк, стоял массивный мраморный стол, как мы потом узнали, за которым работал Гитлер. Из этой комнаты выходила налево просторная комната, а направо небольшой коридор с тремя ступенями вверх.
На ступенях лежал, распластавшись, труп мужчины в черном костюме с жилетом. Когда мы подошли ближе, я сразу же решил, что это Гитлер. Черные волосы свисали на лоб, с усиками, все как на портретах Гитлера. Я про себя подумал, что мне везет. Сразу нашел то, чего ждал 4 года. Хоть мертвый, но Гитлер.
Оставив своего офицера у трупа, я поднялся по ступенькам и вышел в большой парк с редкими, толстыми деревьями, многие из которых были поломаны взрывами авиабомб и [было] много глубоких воронок.
Пройдя метров 30, мы подошли к глубокой воронке, и нашим глазам представилась следующая картина: посредине воронки веером лежали 35-40 офицеров СС в форме. У некоторых пистолеты зажаты в руках. Стрелялись по-разному. Кто в голову — тот в крови, кто в сердце — крови не видно.
Мы стояли и рассуждали — и тут у немцев проявилась дисциплина, все по команде старшего застрелились, лишь бы не достаться русским, которым они больше всех принесли несчастья и которых боялись. Вышколенные эсэсовцы струсили встать перед правосудием народов.
В конце сада мы увидели человека, который ходил, с палкой. Позвали его к себе. Подошел старый сгорбленный мужчина 65-70 лет, с блуждающим видом. На задаваемые вопросы отвечал медленно, со скорбью в голосе.
Повели его к трупу, лежавшему на ступеньках. Я спросил: «Фюрер?» Он ответил: «Нет, фюрер старше». Мне стало неприятно, что мы ошиблись; Вглядевшись в лицо трупа, мы убедились, что ему лет 45-47, в то время как Гитлеру было 56 лет.
(Тут я сделаю некоторое примечание к записям моих дневников, которые до сих пор приводил.
В 1945 году и позже я неоднократно видел в газетах и журналах фотографию этого «Гитлера» в разных позах. Даже один корреспондент притащил его в воронку, где лежали застрелившиеся офицеры СС, и на их фоне преподнес читателям этого «мертвого Гитлера». Другой сделал не менее оригинально. Половину этого трупа «Гитлера» прикрыл немецким знаменем со свастикой и поместил в газетах фотографию.
В общем, этого «Гитлера» так затаскали журналисты и корреспонденты, что уже в описании некоторых указывалось, что «труп Гитлера извлекли из котлована в рваной одежде» и т. д.)
Огорченные неудачей, что труп не был Гитлером, мы вновь пошли по парку. У противоположной каменной стены парка мы увидели бетонную сигарообразную колонну, высотой 3 метра, со шпилем наверху.
Когда подошли ближе, то колонна оказалась радиостанцией с антенной наверху. В пяти метрах была невысокая постройка с крышей, со ступеньками вниз, откуда жалил густой едкий дым. Мы спросили у старика, что же это за сооружение. Он нам монотонно ответил: «Бункер фюрера».
Нужно сказать, что наши неоднократные попытки, выяснить у этого старика что-либо существенное, интересующее нас, были безуспешными. Он как-то безразлично смотрел на нас или отвечал невпопад. Я не исключаю умопомешательство в результате пережитых дней бомбежки и самоубийств его начальников. Видимо, после падения Германии на него уже ничто не производило впечатления.
Мы все же, переждав немного, решили спуститься вниз, по ступенькам с фонариком, держась за руки. Спустившись ступенек 8, была площадка, а затем поворот в обратном направлении, еще столько же ступенек вниз. Это, очевидно, сделано для спасения от взрывной волны. Стены бункера бетонные, толщиной до 1 метра, грубо отделанные.
Войдя вниз, мы увидели длинную комнату метров 15 и шириной 5 метров, в конце которой горели обрывки бумаг. Слева у стены были сделаны тесовые нары в два ряда. На верхней полке лежали 4 мертвых девочки в возрасте от 4 до 13 лет (а не 5 и не 6, как пишут журналисты). Вид их был довольно естественный, они словно спали.
Напротив нар был короткий коридорчик, из которого было два входа слева в маленькую, метров 6, комнату, где стоял парикмахерский стул и приспособления для завивки волос, а справа тоже небольшую комнату, где стояли кровать и обтрепанный диван.
Во всех комнатах валялись сожженные бумаги и тряпки. Мы быстро поднялись наверх подышать воздухом. И нас постигла вторая неудача. Я все же думал, что в бункере мы найдем труп Гитлера, но и там его не было. Я приказал трупы девочек вывезти.
2 мая я еще раз побывал в рейхсканцелярии, но ничего нового нет. Ночью 2 мая немцы по радио передали, что прекращают военные действия и высылают парламентеров.
Утром (3 мая) мне доложили, что задержан заместитель Геббельса по пропаганде Фриче, поэтому решил с ним поговорить на месте, в рейхсканцелярии, и расспросить все, что он знает.
Когда мы приехали в рейхсканцелярию, там уже был Фриче. Это выше среднего роста немец, седоватый, лет 50, прилично одетый. Держался спокойно, и не чувствовалось, что он признает себя в чем-либо виновным.
Я решил с первых слов показать ему, что он один из главных виновников истребительной войны, развязанной Гитлером, поэтому довольно сухо сказал: «Так это вы по радио вдохновляли немецких захватчиков до последних дней, заявляя, что на фронте у вас временные неуспехи, что скоро дела поправятся, так как появится новое секретное оружие». Фриче улыбнулся, подобострастно закивал головой и сказал: «Что же нам было делать, когда вы уже вступили на территорию Германии».
Я мысленно взял на заметку, о каком это он секретном оружии говорил, и задал несколько вопросов, в числе и о секретном оружии. Фриче ответил: «Мне шеф, доктор Геббельс, подробностей не говорил!» Ну, думаю, это ты врешь![1]
Затем мы пошли к бункеру и спустились вниз, где он рассказал, что Гитлер последние дни из этого бункера редко выходил в рейхсканцелярию, больше отсюда «руководил» войсками, так как американская авиация часто бомбила рейхсканцелярию. Я добавил, что русская авиация так же нередко вас посещала. Он молча закивал головой.
Поднявшись наверх, мы уселись на сваленное бомбой дерево, и я ломал голову, как подойти к основному вопросу, где же Гитлер, Геринг, Геббельс, Борман и другие фашистские руководители.
Затем как бы между прочим говорю: «А последние три дня вы перетрусили?» Фриче ответил: «И да, и нет». Я говорю: «Как вас понимать?».
Фриче, подумав, отвечает: «Мы уже видели неминуемую гибель Германии. Попытка связаться с американцами ни к чему не привела. Геринг, к тому времени находившийся в Берхтсгадене в их зоне, прислал 26 или 27 апреля Гитлеру телеграмму, чтобы он отрекся от власти и ушел в отставку, чтобы спасти Германию и покончить с войной. Фюрер рассвирепел и приказал арестовать Геринга. Вместо него командующим ВВС назначил генерала Грейма*, присвоив ему звание фельдмаршала. До последнего дня с Гитлером были Геббельс, Борман, начальник генерального штаба Кребс и я».
Потом, помолчав, Фриче сказал: «20 апреля праздновали день рождения фюрера, но это скорей было похоже на похороны, хотя и приходили с поздравлениями. В конце Гитлер произнес речь и сказал, что немецкий народ не оправдал наших надежд и оказался слабым». При этом привел пример, как сказал Гитлер про немцев: «Немцы вместо того, чтобы биться с врагами, встречают американцев и англичан с флагами».
«В тот же день было проведено совещание, — продолжал Фриче, — на котором решили, что Гитлер, Борман, Кребс и Геббельс остаются в Берлине, это и будет главнокомандование. Гиммлер и Риббентроп отправляются на север в Шлезвиг и будут пытаться установить связь с американцами.
На этом совещании обсуждались различные варианты обороны Берлина, в том числе и вопрос о необходимости повернуть немецкие войска с запада на восток против Советской Армии. Особенно надежды возлагались на армию Венка, которая должна была прийти на выручку берлинскому гарнизону». Потом, помолчав, добавил: «А эта армия существовала только на картах, а войск у нее не было, чтобы противостоять русским».
Вообще, Фриче, видимо, был нервно потрясен, хотя и пыжился, делая вид, что здраво рассуждает. У него не было никакой последовательности в рассказах, он перескакивал с одного вопроса на другой, долго думал и тёр лоб рукой.
Продолжая, далее Фриче сказал: «27 апреля Гитлер женился на Еве Браун, чтобы скромная фрейлин была его законной женой. На следующий день Гитлер в присутствии близких друзей написал завещание и составил список министров.
Потом я спросил: «Ну и что делает ваше новое немецкое правительство?» Он улыбнулся, пожал плечами и сказал только одно слово — «капут». Я же, продолжая свою мысль вслух, сказал: «Может быть, на запасном командном пункте находятся».
Он на это сказал, что «Майбах I и Майбах II в районе Цоссена были вашими танкистами заняты ещё 30 апреля». Я для себя сделал заметку, что это за запасные командные пункты.
Затем Фриче подумал и говорит: «А ведь из этих запасных майбахов Гитлер хотел руководить военными действиями, но ничего не вышло». Потом, как бы вспомнив, встрепенулся и говорит: «Господин генерал, а за фюрером 28 апреля от Деница прилетал новый командующий ВВС фельдмаршал Грейм с женой Анной Райч (известная немецкая летчица-ас) с тем, чтобы забрать фюрера на территорию, занятую немецкими войсками. При посадке ваши минометы обстреляли самолет, и осколком Грейм был ранен в ногу. Однако они добрались сюда, в бункер».
Кстати сказать, Унтер-ден-Линден — широкая улица, на которой ни справа, ни слева не было ни телеграфных, ни электрических столбов, поэтому посадка безопасна.
И далее Фриче продолжал: «Генерал Грейм, прибыв сюда, предложил фюреру вылететь с ним к Деницу. Гитлер отказался, заявив: „Я 12 лет руководил из Берлина немецким народом, который мне оказывал доверие, я ему благодарен, поэтому в Берлине и умру". После этого генерал Грейм и Анна Райч улетели к Деницу. Затем поступило сообщение, что Гиммлер пытается договориться с англичанами о капитуляции. Гитлер возмутился».
Затем я, выдержав паузу, говорю: «Ну и что же теперь с вашим фюрером? Довоевался?» Он улыбнулся, полагая, что испытываем его, и спокойно ответил: «Вы, наверное, уже откопали его», показав рукой в сторону бункера.
Я промолчал, а внутренне был доволен, что дошли до главного. Затем встали и пошли к бункеру. По дороге я сказал своим, чтобы быстро сбегали и взяли у танкистов пару притороченных лопат.
Вокруг рейхсканцелярии стояли сплошные наши танки. Когда принесли лопаты, мы увидели в метрах 5 от бункера небольшое возвышение, но утоптанное, а Фриче прямо указал на него, дав понять, что зарыты здесь.
Когда стали рыть, то на небольшой глубине с полметра показались лацканы коричневого цвета, а затем обгоревшее лицо и голова, на лице был обгорелый бугорок — кости носа. Кожи на лице не было, обгоревшие скулы выпирали. Пиджак коричневого цвета обгорел вдоль до половины, а брюки и далее ботинки целые. Правая нога вывернута вовнутрь, а ботинок был более толстый, с протезом. Фриче сразу сказал: «Вот мой шеф».
(Тут же уместно дополнить, что в том же 45-м году я видел кинохронику, где был показан труп «Геббельса», прилично одетого, в гражданском черном костюме, с совершенно не поврежденным лицом. Нет сомнения, что это опять-таки произведение журналистов, которым нужно было дать сенсационный снимок.)
Затем следующий был вырыт труп в женской юбке, также с сожжённым лицом. На лацкане пиджака женщины был закопченный значок. Я спрашиваю Фриче: «А это чей труп?» Фриче что-то начал считать по пальцам. Потом он говорит: «Посмотрите номер значка с обратной стороны. Если номер 5, то это фрау Магдалина, жена Геббельса».
Значок на трупе был № 5. Таким образом, мы откопали Геббельса и его жену Магду. Затем он пояснил, что за хорошую работу среди немецких женщин фюрер её наградил золотым значком фашистской партии.
Затем извлекли также обгоревший труп в юбке, который Фриче без размышлений назвал Евой Браун.
Наконец на дне ямы мы увидели мужской труп, лицо и волосы которого сгорели, а также обгорел и пиджак, и верхняя сторона брюк. Фриче долго смотрел и, наконец, выговорил: «Это фюрер».
Мне как-то стало неловко, словно я был виноват, что не выполнил наказа Верховного и не сумел захватить этого головореза живьем. Но что поделаешь, сие от нас не зависело.
Важно, что пришли к победному концу, но в то же время я знал, что в Москву можно сообщать лишь достоверные данные, поэтому надо все уточнять, чтобы не было сомнений.
Стали уточнять у Фриче ряд вопросов. Основным переводчиком был полковник Коротков, в совершенстве владевший немецким языком. Далее Фриче говорил, что он в бункере был до последних минут существования Гитлера, а затем Геббельса, которые тяжело вспоминать.
После завещания и распределения должностей в рейхе Гитлер решил покончить с собой. Ева Браун тоже выразила такое же желание. При этом Гитлер сказал профессору, который находился неотлучно, чтобы он дал цианистый калий, который действовал мгновенно. Сам, кроме того, должен был выстрелить из пистолета в голову.
Как говорил Фриче, при нём Гитлер инструктировал адъютантов Линге и Гюнше, чтобы они тщательно сожгли трупы. И он видел, как Гюнше стоял с канистрой бензина. Это было 30 апреля после полудня.
Затем я спросил: «А где Борман?» Фриче ответил, что он решил скрыться. Не знаю, удалось ли ему. Но я понял из разговора, что он будет держаться около танкистов и, возможно, на танке выберется из Берлина.
Трупы я приказал с наступлением темноты вывезти в другое место (о чем знают только генерал Мельников и Вадис) и захоронить их. После этого мы Фриче отправили обратно, а сами пошли по рейхсканцелярии.
Там в подземелье в два этажа были десятки комнат и кабинетов, которые завалены ящиками, разбитыми, с провизией, остатками вина, колбас, консервов, хлеба и т. д. На полу валяются фашистские железные кресты и ленты. Валялись клочки сожжённой бумаги, папок. В общем, полный разгром. Было несколько трупов в офицерской форме.
(В 1955 году мне по роду службы пришлось быть на месте захоронения; Там наши военнослужащие, об этом ничего не зная, устроили беседку, столики и в перерывах от работы под деревьями распивали чай).
На следующий день мы поехали с Фриче за город, куда вывезли трупы девочек Геббельса. Я подвел его и спрашиваю, как звали их, словно я уже знал, чьи это дети. Фриче посмотрел на 4-летнюю девочку и с грустью сказал: «Вот эта Грета, недавно сидела у меня на коленях и весело щебетала, а вот Гертруда, а это Гильда», и закачал головой.
Всех девочек звали на букву «Г». Я спросил: «Почему?» Фриче ответил: «Доктор Геббельс и Магдалина захотели так назвать в честь Гитлера».
Я ему сказал, что в Советском Союзе немцы уничтожили десятки тысяч таких детей, и даже грудных детей. Далее спрашиваю: «Как же они умерли?» Фриче начал рассказывать.
Когда фюрер и Геббельс решили покончить с собой, Магдалина вечером сказала девочкам, что в Берлине грипп и надо всем сделать уколы. Я спросил, кто делал уколы. Фриче отвечает: «Хотя в рейхсканцелярии и был всегда профессор Морель, лечивший Гитлера и других, но, я думаю, он сбежал, и уколы девочкам делала фрау Геббельс».
«Какая жестокость! — подумал я. — Они думают, что придут русские и так же будут уничтожать немцев и детей, как это делали у нас гитлеровцы». Я поручил заместителю ОО фронта Мельникову продолжать допрос и расследование по Гитлеру и ежедневно докладывать мне результаты.
[1] Речь идет о новом немецком «оружии возмездия» — ракетах ФАУ-1 и ФАУ-2. Подробнее об их розыске см. главу 11.
В 1947 году, возвратившись из Германии на работу в Москву, я ведал Главным управлением военнопленных НКВДСССР. Как-то раз начальник Красногорского лагеря военнопленных мне доложил, что один немецкий офицер, антифашист, добивается, чтобы его заслушал генерал Серов, так как другому он ничего не будет говорить. Через несколько дней я вызвал этого «антифашиста». Вошел высокий офицер лет 30 - 32. Я спросил его фамилию, он ответил: «Гюнше». Сразу у меня в голове появилась мысль: не тот ли Гюнше, адъютант Гитлера? Представляете мое состояние?
Я не должен был показать вида, что страшно заинтересован его выслушать, чтобы не дать повода наплести мне небылиц. Спокойно спрашиваю, что он хочет заявить. Гюнше говорит: «Я - адъютант Гитлера и могу рассказать о последних днях Гитлера». Я решил, что не буду перебивать, а мысленно буду сверять имевшиеся у меня данные, то, что я сам видел.
Два часа Гюнше рассказывал со всеми подробностями все то, что я уже знал, кроме незначительных мелочей. Под конец я начал задавать ему вопросы, из которых он понял, что я знаю все, что он рассказывал. Я спросил, почему же он плохо сжег Гитлера и остальных. Гюнше улыбнулся: «Герр генерал, я убедился, что вы были в эти дни в Берлине. Вы же помните, что это было море огня и взрывов, поэтому поймете, что у меня была главная цель жизни - скрыться. Ведь одной канистрой бензина, которую принес шофер Кемпке, не сожжешь 4 человек. Вы видели, я фюрера больше всех сжег, а остальных - что осталось, а затем бежал, но, как видите, не убежал». Вкратце я выслушал от него, что «30 апреля в 3 часа 00 минут Гитлер отравился и застрелился. В 15.00 меня вызвал штурмбанфюрер Линге в кабинет Гитлера и сказал, что Гитлер умер. Затем мы понесли труп Гитлера. Когда вынесли в сад, я взял бензин, облил и зажег. А затем жег и остальных». Через несколько часов генерал Вейдлинг, узнав о смерти Гитлера, выступил по радио с обращением к немецким войскам о прекращении сопротивления, так как Гитлер бросил их на произвол судьбы.
Я Гюнше сказал, что в лагере у него будет возможность все подробно написать. Через месяц мне было представлено около 80 страниц перевода. Таким образом, мы имели возможность из разных источников убедиться в том, что Гитлер, видя неминуемую гибель рейха, своей армии, банкротство авантюры и страх предстать перед гневом народов Европы и особенно Союза ССР, над которыми годами издевался, трусливо покончил жизнь самоубийством. Поэтому всякие предположения, легенды, в том числе и фотографии «трупов с усиками», являются вымыслом.
Гюнше и другие немцы, которые в последние дни были около бесноватого фюрера, мне описали внешний вид и состояние Гитлера следующим: это была развалина, он уже не сомневался, что война им проиграна, и не скрывал это от окружающих. Гитлер в те дни с трудом передвигался, волочил ноги и выбрасывал вперед верхнюю часть туловища. Он с трудом сохранял равновесие. Если приходилось переходить в другую комнату, то он отдыхал на скамейке, установленной вдоль стен, или держался рукой за ближайшего спутника. Левая рука не работала, правая дрожала. Возможно, это результат покушения 20 июля 44-го года. Глаза Гитлера налиты кровью.
Все документы, которые предстояло читать Гитлеру, печатались на специальной машинке, буквы которой в 3 раза больше нормальных, и это он читал. Изо рта текла слюна.
В общем, вид у него был отвратительный. Что касается памяти и головы, то тут было все нормально. Он и раньше никому не верил, полагая, что его хотят обмануть. Когда неуспехи германских войск стали очевидными, то Гитлер это считал предательством со стороны генералов и его окружения. Он был твердо убежден, что при любых обстоятельствах Америка и Англия его не оставят в тяжелом положении и согласятся на перемирие, чтобы дать возможность продолжить войну против большевиков. Особенно он радовался, когда умерРузвельт, которого он считал своим врагом. Когда Гитлеру доложили, чтоГиммлер вступил в переговоры с англо-американцами о капитуляции Германии и это предложение отклонено, то Гитлер совсем стал неузнаваемым, такого предательства от Гиммлера он не ожидал. Он смотрел на Геббельса и что-то бормотал...
Была сессия Верховного Совета. По окончании сессии, как всегда, на следующей неделе, во вторник, было назначено заседание Президиума. Обычно у меня было по линии КГБ 3-4 вопроса для рассмотрения в ЦК, а на сей раз — не вызывают.
К концу дня я зашёл в Кремль. Мне Веденин (комендант) говорит: «Что-то сегодня идёт длинное заседание». Я вернулся в КГБ.
Часов в 20.00 я позвонил Чернухе (зам. зав. общ. отд. ЦК) и спросил, в чём там дело. Я как чувствовал, что началась ссора. Он подтвердил моё предположение и добавил, что продолжение будет завтра.
Меня это неприятно поразило. Из-за чего ссориться? Ведь столько в стране дел и больших задач. Неужели из-за первой роли?
На следующий день я уже насторожился, рано приехал на работу. В 11 часов утра началось заседание Президиума, столь бурное, как и вчера. Созвонился с Шуйским (помощник Хрущёва), настроение у него грустное.
Около 3-х часов дня мне позвонил Веденин, чуть не плачет, начал жаловаться на Безрука (прикреплённый Булганина), что, когда Веденин пришёл в приёмную комиссию Президиума, его Безрук не стал пускать, ссылаясь на указание Булганина, что якобы тот его поставил у входа и приказал никого не пускать. Я Веденину сказал: «Ждите у ворот, я сейчас приеду». Получается уже ерунда. Булганин что-то затевает и расставил своих доверенных. Я должен быть объективен.
Приехал, пошли в приёмную комнату, Безрук стоит при входе, я спрашиваю: «Что ты тут делаешь?» Он отвечает: «Меня здесь поставил Николай Александрович». Я говорю: «Зачем?» — «Не пускать сюда лишних». Всегда прикреплённые сидят в другой комнате, где вешалки.
Я резким тоном приказал Безруку отправиться на своё место и не вмешиваться не в свои дела. Коменданту Веденину сказал следить за порядком и не допускать самовольства вопреки установленному мной порядку в Кремле. Безрук уходя, ещё раз повторил, обращаясь ко мне: «Товарищ генерал, мне здесь стоять приказал Николай Александрович». Я на это ответил: «А ты слышал, что я приказал — иди!» И он ушёл.
В приёмной сидел работник общего отдела ЦК, который, тоже смущённый, пожимает плечами, а не знает, что там происходит. Я через полчаса уехал к себе. Заседали второй день тоже часов до 5 вечера. На завтра вновь назначено с 11 часов утра.
Я съездил пообедать домой и вернулся в КГБ. Часов в 8 вечера созвонился с Брежневым и Аристовым и поехал туда к ним.
Брежнев и Аристов вместе, страшно взволнованные, начали мне рассказывать примерно так: «Ваня, ты знаешь, Молотов, Ворошилов, Булганин, Маленков, Сабуров, Шепилов, Каганович, Первухин навалились на Никиту Сергеевича, обвиняют его в диктаторстве, зажиме критики, не согласны по ряду вопросов по культу, по целине и т.д. Завтра будет обсуждаться, вернее, решаться вопрос об освобождении Хрущёва от должности Первого секретаря ЦК и назначении его министром сельского хозяйства. О тебе тоже говорили, что надо освободить, так как ты не одинаково относишься к членам Президиума».
Я выслушал их взволнованные речи и говорю: «Вы, братцы, спокойно реагируйте и делайте правильные выводы. На мой взгляд, в таком случае, когда раздор между членами Президиума, так надо собрать пленум ЦК, который и решит эти вопросы, а не самовольничать...»
Аристов меня перебил и говорит: «Мы уже сказали [Малину] (заведующий отделом ЦК) и другим, чтобы собирали членов ЦК». Я говорю: «Правильно». В общем, разговор был часа два.
Подошёл Кириченко, он приехал с Украины. Стали обсуждать обстановку. Суслова в Москве не было, он был в Польше. Я подсказал Брежневу, что хорошо бы созвониться с ним, рассказать и прощупать его настроение.
Вызвали Варшаву, и стал с Сусловым разговаривать вначале Брежнев, а затем Аристов. Когда они кончили, я спросил, как он. Они ответили, что он вроде за то, чтобы обсудить по-хорошему, но больше дельного ответа в отношении Хрущёва не сказал.
Это похоже на Суслова, который держит нос по ветру, что я наблюдал не раз. Затем они говорят: «Давайте позовём Жукова и здесь обсудим создавшееся положение, ведь Жуков присутствовал на этих заседаниях».
Брежнев, как «хорошо знакомый» с Жуковым, позвонил ему и просил приехать, чтобы обменяться мнениями (Жуков был министр обороны и кандидатв члены Президиума ЦК). Жуков наотрез отказался ехать и сказал, что «время спать, а не заседать».
Брежнев растерянно посмотрел на меня и пожал плечами, потом что-то пробормотал и дал трубку Аристову, который робко стал просить приехать Жукова, а тот (мне было слышно) послал их в задницу, говоря, что завтра всё обсудим.
Аристов, видя такое дело и слыша, как Брежнев сказал мне: «Ваня, поговори ты», сунул мне трубку.
Я, поздоровавшись, говорю ему: «Ты что так рано, Георгий Константинович, спать собираешься?» Он отвечает: «Ну их в ж... Весь день заседали, голова трещит, да ещё и завтра день, поэтому хватит».
Тогда я ему говорю: «Знаешь что, Георгий, мне кажется, дело дрянь получается, давай приезжай. Зайдём к Хрущёву и обсудим». — «Ну ладно, приеду», — ответил Жуков и повесил трубку.
Брежнев и Аристов сразу ко мне: «Что сказал?» Я говорю: «Сейчас приедет». Они обрадовались и стали мне говорить: «Ваня, ты эти дни не ходи без охраны, они тебя могут схватить, а без тебя и нас всех перехватают». Я им сказал, что это глупости, я их не боюсь, а они всё настаивали, чтобы я без двух здоровых парней не ходил.
Минут через 15 позвонил Пивоваров и сказал, что Хрущёв просит зайти. В приёмной я спросил, кто у него, мне Пивоваров сказал: «Жуков».
Когда я поздоровался с ними, мне Хрущёв сказал: «Ну, ты всё знаешь, что у нас происходит?» Я ответил утвердительно, тогда он сказал: «А о том, что меня и вас хотят снять, тоже знаете?» Я ответил: «Что бы они ни хотели, но, учитывая такие раздоры в Президиуме ЦК, я КГБ никому не сдам без решения пленума ЦК».
Жуков говорит: «Правильно, Иван, я тоже Министерство обороны не сдам». Хрущёв на это сказал: «Президиум имеет право такое решение принять». Я ответил: «Ну, лучше пусть пленум ЦК решит».
Затем Хрущёв говорит, что ему «недавно позвонил Молотов и говорит, почему же танки подняли на ночь». Жуков на это ответил, ругаясь: «Это сделал командир МВО, генерал-полковник Москаленко, дурак, я уже его выругал». Хрущёв тоже выругался по адресу Москаленко, что не надо это было делать. Потом мы разошлись.
Я зашёл к Брежневу, там был Аристов и Кириченко. Брежнев лежал в комнате отдыха, охая, держась за сердце и принимая лекарство. Я же подумал: «Ненадолго хватило его нервов в такой ситуации».
Правда, мне военные политработники со смехом рассказывали, как Брежнев в 1953 году тоже заболел микроинфарктом, когда его освободили от секретаря ЦК КПСС и назначили начальником Главного Политуправления Военно-морского флота.
Брежнев не приступал к работе, сразу же выехал в Барвиху лечить микроинфаркт и находился там более двух месяцев. А после смерти Сталина Жуков был назначен Министром обороны СССР, куда вошло и Министерство Военно-морского флота на правах главнокомандования ВМФ. Таким образом, стало одно главное политическое управление (ГлавПУР) — министерство обороны, и Брежнев стал заместителем начальника ГлавПУРа у генерал-полковника Желтова.
Правда, он был менее года, а затем его послали вторым секретарем в Казахстан. Так что микроинфаркт появляется у него в нужных случаях, или оттого, что нервишки слабые.
Поговорили, и я поехал в КГБ. Там вызвал Добрынина, сориентировал в обстановке, узнал, что из ЦК уже все уехали домой, и в 3 часа ночи поехал на Ленинские горы, посмотреть, как охранники несут службу у членов Президиума.
Там увиделся с Литовченко, Коротковым, которые настороженные ходили возле дома Хрущёва. Я им сказал, чтобы закрыли на замок двери к соседу Маленкову и Микояну, на всякий случай, и бдительно несли службу. Потом поехал домой, немного уснул и в 7 часов утра уже был на работе.
Начальник 9 управления охраны Устинов мне доложил, что Брежнев заболел, вроде микроинфаркта, лежит дома.
Утром позвонил Веденин и рассказал, что вчера вечером в 16 часов приезжал Лунев, мой первый заместитель, которому доложили о заседании бурном, но он отмахнулся рукой и, вопреки обычаю, даже не пошел никуда, а сел в машину и уехал. Вот это первый зам КГБ, ведающий охраной и Кремлем. Как туго дело, так в кусты. Хлюпики!
В 9 часов утра я созвонился с Мыларщиковым (заведующий сельхоз отделом ЦК), который говорит, что он уже собрал ряд подписей членов и кандидатов ЦК с требованием созвать пленум ЦК, где заслушать [сообщение] о том, что происходит в Президиуме. Я сказал: «Правильно мы поступаем. После обеда всех подписавшихся и москвичей ты посылай в Кремль, в Свердловский зал, а я там приготовлюсь всех встречать». В общем, договорились.
Сам я поехал в Кремль, там шло заседание. Я Веденину сказал, чтобы быстро накрыл стол в кабинете Кучеренко (заместитель председателя Совета Министров СССР) бутербродами и чаем, так как будут прибывать члены ЦК и др., чтобы могли покушать и не расходились.
Сам поехал в ЦК, зашел к Мыларщикову, поставил подпись под требованием собрать пленум, мне Мыларщиков рассказал, что некоторые члены ЦК выжидают, куда ветер подует, и не идут подписываться. Ну что ж сделаешь, в семье всякие бывают.
Поехал обратно в Кремль, там уже человек 7 было знакомых мне членов ЦК, которые спрашивали, что происходит в Президиуме. Я ответил, что знал. Пошли в кабинет, где были бутерброды. Народу стало собираться, уже человека 24 было.
Выпили чайку, поговорили, а время уже было около часу. Пришел И.С. Конев. Когда уже было человек под 40, я громко сказал: «Братцы, кто перекусил, давайте перейдем в Свердловский зал», где обычно проводили закрытые заседания пленума ЦК.
Когда я пошел, все двинулись за мной и расселись по скамейкам. Я пошел в комнату заседания Президиума. Когда шел мимо столовой, где обычно кушали члены Президиума, там стоял Сахно, начальник хозяйственного отдела. Я спросил: «Что, уже обедают?» Он ответил: «Обедают».
Тогда я зашел в столовую и обратился к товарищу Хрущеву, говорю: «Товарищ Хрущев, здесь в Кремле собрались члены ЦК и кандидаты». Меня перебил Молотов и говорит: «Зачем?» Я ответил: «Они интересуются ходом заседания Президиума и не собираются уходить, поэтому я их провёл в Свердловский зал». Булганин: «А зачем вы открыли зал?» Я отвечаю: «Члены пленума ЦК — руководство Партии, поэтому я и открыл».
Воцарилась тишина. Я стою. Затем Хрущев говорит, обращаясь к Микояну: «Сходи, Анастас, поговори с членами Ц[ентрального] комитета». Товарищ Микоян промолчал. Я вышел. Через несколько минут члены Президиума пошли снова заседательствовать.
Я вернулся в Свердловский зал и говорю членам ЦК: «Не знаю, придут ли с нами разговаривать». Некоторые начали возмущаться. Затем я подошел к Ивану Степановичу Коневу и говорю: «Давай пригласим человек трех и пойдем в зал заседаний Президиума ЦК, а там потребуем, чтобы вышли в Свердловский зал и объяснили членам ЦК происходящее». Собрались и пошли.
Пришли туда в приемную комнату, а там сидит из общего отдела сотрудник, ему И[ван] С[тепанович] говорит: «Пойди, скажи, что пришли члены ЦК и просят разрешения войти». Сотрудник мялся, мялся, а затем пошел и через минуту ни с чем вернулся, заявив: «Я им сказал, а они все промолчали».
Ждем 2-3 минуты, 5 минут, нас не зовут. Тогда уже я говорю этому сотруднику: «Сходи еще раз, скажи». С большими потугами пошел и опять ни с чём вернулся.
Подождав минут пять, я говорю Коневу: «Пойдем без приглашения вдвоем». Он говорит: «Пойдем». И вошли в зал заседаний.
Там Конев, обращаясь к председательствующему Булганину, уже не Хрущеву (последние два дня уже не Хрущев председательствовал на заседании. Президиума ЦК), сказал: «Мы, члены и кандидаты ЦК, просим сообщить, что здесь происходит, и просим собрать пленум ЦК». Оттуда ответили: «Сейчас придет товарищ Микоян». Мы вышли.
Пришли в Свердловский зал и стали ждать. Через несколько минут пришел А.И. Микоян и коротко рассказал о происходивших заседаниях и изложил теперь известные требования Булганина, Молотова, Маленкова и других. Мы зашумели: «Давайте обсудим на пленуме». Он ответил, видимо, сейчас решим и через несколько дней соберем. Мы сказали: «Вот это правильно».
После этого сообщения сам все время был начеку, раз ночевал дома.
Брежнев через каждый час из дома позванивал мне, все спрашивал, как дела, что нового и так далее. Boт хлюпик слабонервный, не знает, на кого ориентироваться, так подальше от этих дел и залег дома.
Я сказал Устинову (начальнику 9-го управления), чтобы он выяснил у врачей, в чем там дело. Устинов доложил, что врачи не находят у Брежнева ничего серьезного, кроме нервного расстройства.
Вот глупец. Перепугался, что его могут, как ставленника Хрущева, тоже убрать. Глупо!
В понедельник 22 июня был созван пленум ЦК, на котором вскрылись все противоречия, были резкие высказывания присутствующих, но уже инициаторы молотов, Маленков, Первухин, Сабуров, Булганин, Ворошилов и примкнувший к ним Шепилов не так бодро выступали, как на Президиуме. Пленум осудил их и поведение и некоторых вывел из состава Президиума.
Правда, разговоров и кривотолков после этого была масса. Мой заместитель Лунев в этот день, когда мы ходили требовать созыва пленума, как рассказал Веденин, около двух часов дня приехал в Кремль и спрашивает: «Почему так много ЗИСов тут собралось?» Веденин ответил: «Что-то члены ЦК собираются». Лунев повернулся и уехал. Вот это кандидат в члены ЦК. Подлец, да и только.
А потом после пленума, когда ему на партсобрании в КГБ задали вопрос: «Почему он не пошел со всеми членами ЦК?», так ничего не мог ответить и сразу побежал к Хрущеву, там разрыдался, и мне Хрущев позвонил и говорит: «Вы его не обижайте, я знаю, он честный человек. Ну а что не был там, то за это не надо преследовать». Я ответил, что его спросил партактив, а не я, и он не мог ничего ответить.
Странно, почему Хрущев таких беспринципных людей берет под защиту.
22-29 июня состоялся пленум ЦК. На пленуме Лунев ходил как побитая собака. Видно, не знал и не рассчитал, на кого ориентироваться, а партийной принципиальности не хватило.
На пленуме очень хорошо все было рассказано, и когда Хрущев сказал, что они Серова хотели тоже снять, тогда в зале раздался ропот возмущения. А затем Хрущев добавил, что Серов по-партийному поступает и вел себя в эти дни как настоящий коммунист. В зале члены пленума ЦК зааплодировали, а в перерыве ходили и мне руку жали и говорили: «Молодец, Иван!»
Ну, плохо, что я расхвастался: Так было, из песни слов не выкинешь.
Подготовили вместе с Руденко записку в ЦК с предложением освободить из тюрьмы более 70 генералов, в том числе Телегина, бывшего члена Центральной ставки 1-го Белорусского фронта, Крюкова – командира Кавказской бригады и других.
Предварительно я сходил в камеры к некоторым знакомым генералам и поговорил с ними. Когда я здоровался и подавал руку, то они не знали, как себя вести. Были удивлены, что генерал-полковник, Герой Советского Союза Серов подает руку заключенному. Заходил к Телегину, тот тоже смутился и не знал, как себя вести.
Через несколько дней наше предложение с Руденко в ЦК было принято об освобождении всех генералов, посаженных Абакумовым, Игнатьевым и Епишевым, и восстановили в воинских званиях.
Я приказал начальнику тюрьмы проследить, чтобы одеты были нормально, а если нужно, то послать домой за одеждой, чтобы явились по-настоящему.
Через несколько дней позвонил Телегин и просил принять его. Я затребовал следственное дело на него и там увидел показания Телегина о том, что Жуков и Серов заговорщики против Сталина. Вот ведь какой подлец.
По пути посмотрел список изъятых у него вещей и на 3 страницах, где были перечислены сотни метров шерсти, 12 аккордеонов, десятки наименований одежды, мехов, обуви и т.д. Я был удивлен: член центральной ставки фронта, партийный работник – и так наворовал. Мы в Германии получали по 10-12 тысяч марок в месяц, но столько накупить было невозможно.
Когда пришел ко мне Телегин, я спросил, что он хочет. Он набрался духу и говорит: «Я прошу вернуть отобранные вещи». Я ему говорю, что сам решить не могу, так как велик список вещей. Могу вернуть лишь то, что в моей власти. Он начал настаивать вернуть все вещи.
Я ему говорю: «Ну, зачем тебе 12 аккордеонов?» Он отвечает: «У меня играет и сын, и дочь». Я отвечаю: «Ну, возьми 4 аккордеона». Телегин не хочет.
Далее спрашиваю: «Зачем тебе сотни метров материалов? Возьми 200 метров, и тебе хватит до конца жизни». Не соглашается. Тогда я ему сказал: «Обратись в ЦК партии, мне дадут согласие, и я верну».
В конце разговора я спросил: «А зачем ты нас с Г.К. Жуковым заговорщиками сделал? Какие у тебя были основания нас грязью мазать, ведь мы вместе воевали против фашистов, Родину защищали, а ты нас заговорщиками обозвал. Стыдно тебе!»
Он смутился и, засучив рукав, показывает мне пятнышко на руке. «Вот, видишь, - говорит, - это мне папиросой прижгли, чтобы я такие показания дал на вас с Жуковым».
Я ему на это сказал: «Какой же ты малодушный человек, да мне бы руку отрубили, я и то не сказал бы этого. Немного у тебя мужества, если ты от папиросы оклеветал ныне министра Вооруженных сил СССР маршала Жукова Г.К. и председателя КГБ генерал-полковника Серова, вместе с которым штурмовал Берлин».
Он покраснел, а я попрощался с ним, не подавая руки. Вот ведь какой трусливый и блудливый «политработник».
Через пару дней мне позвонил зав. Админ (истративным отделом) ЦК Дедов и говорит: «Ты что же, Иван Александрович, генералов освободил, а отобранные вещи не возвращаешь?» Я спрашиваю: «Кому?» - «Телегину», - отвечает Дедов. Я ему сказал: «Пришлю тебе опись изъятых у Телегина вещей, ты доложи в ЦК, и какие будут указания, я выполню». Прошло два дня, и вновь звонит Дедов. Он мне говорит: «Ты что, Иван Александрович, с ума сошел?» Я отвечаю, что чувствую себя нормально.
«Ты читал список изъятых вещей у Телегина?» - «Я не только читал, но принимал Телегина». – «Так я докладывал секретарям ЦК список изъятых вещей, так они мне сказали, что за это Телегина еще раз надо посадить, а не только возвращать ему вещи. Они возмущаются его поведением».
Я Дедову говорю: «Вот видишь, какие политработники бывают», и добавил о его показаниях о нас с Жуковым как заговорщиках. Дедов возмутился и говорит: «Ты бы написал об этом в ЦК». Я не стал писать в ЦК, а Г.К. (Жукову) в частном порядке об этом сказал, он мне на это ответил: «Ты, Иван Александрович, наверное, во время войны не раз наблюдал его подлое поведение».
Второй разговор у меня был с женой генерала Крюкова – Л.Руслановой, которая также просила вернуть вещи, но когда я проверил, то у Крюкова было, пожалуй, не меньше, чем у Телегина. Правда, Русланова никуда не обращалась, видимо, сообразила, что если узнают список изъятых у нее вещей, то неприятностей не оберешься.
Индия. Август 1955 г
Рано утром, проснувшись, Ханду мне сказал, что надо выехать на аэродром пораньше, так как жители города знают, что здесь русская делегация, все выйдут на улицы, и нам, как в Калькутте, не проехать к аэродрому. Я счет мотивы убедительными и, посоветовавшись со своими сотрудниками, решил разбудить Хрущева и Булганина, а то они обычно подолгу одевались и сидели в туалетах.
Когда я вошел в спальню Хрущева, там уже тихонько ходила девушка наша, которая была с Хрущевым, готовила белье, рубашки и т.д. Я подошел к Хрущеву, он не спал, и сказал ему, что во изменение вчера назначенного выезда в 9.00 надо выехать на час раньше, и сказал мотивы, высказанные Ханду. Он стал вставать. Булганина разбудил Безрук.
Через 15 минут Столяров вышел из спальни Хрущева и сказал, что меня зовут. Когда я туда вошел, там стоял уже Булганин.
Хрущев сразу набросился на меня: «Почему вы заходили ко мне в спальню?» Я отвечаю, что надо было предупредить, что раньше выезжаем. «Почему вы бесцеремонно с нами себе ведете? Ведь к Сталину вы бы не вошли в спальню? Не посмели бы».
Я подумал и сказал, что к Сталину я входил в спальню в Юхнове, когда он в 1943 году ездил на Западный фронт, разбудил его, и он ни слова не сказал. Затем добавил: «При чем здесь Сталин, ведь надо ехать, вот я и пришел».
Тут Булганин на подхвате: «Ты, Иван Александрович, зашел, а Никита не выспался и подумал, что-нибудь серьезное случилось». Я понял, что все это разыграно, и ответил, что я учту это, и вышел.
Меня этот разговор ошеломил. Сами все время подсмеивались над Сталиным, вспоминая отдельные моменты его мнительности и подозрительности, а тут начали себя сравнивать со Сталиным. «Вы бы не посмели к нему зайти». Странно!
Ничего не пойму. Сталин умер, выходит, что на смену явился еще Сталин! Я не ожидал от Хрущева этого, потому что знаю его неплохо на протяжении 16 лет, и он не был таким. Сейчас что-то с ним происходит. Неужели власть и положение начинают кружить голову не в ту сторону?
Так я докладывал секретарям ЦК список изъятых вещей, так они мне сказали, что за это Телегина еще раз надо посадить, а не только возвращать ему вещи. Они возмущаются его поведением».
Вот-вот. Хрушёв как людей сажал списком - так списком и реабилитировал.
Сталин умер, выходит, что на смену явился еще Сталин! Я
Хрущёв гораздо хуже. Сталин хоть советовался с подчинёнными, может для проформы, но всё же, а Никиту занесло совсем. Всё решал сам, а остальным оставил право одобрять.
Я уже читал в интернете куски этих самых "воспоминаний". Должен сказать, что писал их человек довольно неплохо информированный о жизни верхов и только. Никаким Иваном Серовым там и не пахнет. Это самая обыкновенная литературная мистификация. Вот пишется о заявлении ТАСС от 14 июня 1941-го года. Это был пробный дипломатический шар в сторону немцев, имеющий цель вызвать их реакцию. Реакции не последовало и наверху сразу же поняли, что впереди война. В "воспоминаниях" рассуждения какого-то недалекого и плохо понимающего такие вещи человека. Кроме того, те, кто работал в системе госбезопасности знали о работе разведотделов погранвойск. В составе поездных бригад заграничных поездов, среди контрабандистов и других лиц переходящих границу туда-сюда были люди работающие на эти разведотделы. Работа эта велась на глубину до четырехсот километров и появляющиеся в этой полосе немецкие части тут же фиксировались и об этом шли регулярные доклады в Москву. Поэтому Берия и его заместители хорошо знали, что и как. Пограничники еще за две недели приготовились к отражению нападения. Поэтому и продержались два - три дня. Кроме этого работала заграничная разведка госбезопасности, разведка Генштаба КА, разведотделы округов. Вся эта информация стекалась наверх и там ничего не знали? Знали но, не смогли устоять и сдержать немцев. Вот и пришлось на весь мир турбить о вероломном нападении и связанных с этим неудачах. Нашим будущим полководцам эта версия очень понравилась и они за нее держались намертво. Эту же тюльку старательно пытается продвинуть и этот безвестный "воспоминатель".
Что значит пришлось сообщить о вероломном нападении из-за неудач?
О вероломном нападении в тот же день по радио сообщили, когда по сути ничего не было известно как повернётся.
Кроме того, эту тему обсуждали уже в другой теме, прошу обсуждать не здесь.
Подготовили вместе с Руденко записку в ЦК с предложением освободить из тюрьмы более 70 генералов, в том числе Телегина, бывшего члена Центральной ставки 1-го Белорусского фронта, Крюкова – командира Кавказской бригады и других.
Судя по этим запискам Серов абсолютно не разбирается в командной структуре фронта, придумывая такую дикость как "Центральная ставка 1-го Белорусского фронта". Телегин К. Ф. был членом Военного совета 1-го Белорусского фронта.
Освободили Телегина летом 53го причем тут 54г непонятно, в особенности если это дневниковые записи.
Освободить из тюрьмы конечно круто, но что делают генералы в тюрьме после оглашения и приведения приговора в исполнение? Отбывают наказание не в тюрьме, а в лагере/колоние и т.д. Вероятность нахождения в тюремной камере генерала через 5 лет после вынесения приговора нулевая. Крайне мало вероятно чтоб Серов был настолько некомпетентен в вопросах своей проффесиональной деятельности.
Крюков В. В. в течение войны бригадой не командовал. Большую часть войны (с 1942г.) комадовал кавалерийским корпусом.
-но это же вы - а не хинштейн разместили это здесь
вы когда размещаете статью всегда проверяете доказательную базу?
Извините ув-й г-н ddd, но почему именно к Вам чаще всего и возникают подобные вопросы? Я помню ряд замечаний к Вам и от г-д Марка, Jim и прочих... Вот теперь г-н stan4420 Вас за руку поймал... Дело-ли не в том, что Вам хочется верить в то, что Вы выкладываете, т.е. распространяете?
С м.т.з., верить можно во что угодно, только врать нельзя как и распространять чужую ложь. Вы лично можете ненавидеть Сталина, а кто-то его трепетно любить, но поливать его помоями или приписывать ему какие-то подвиги должно быть наказуемо. Я помню свои диалоги с г-ном Ptah, который с уважением относился к Сталину - вот у кого нам всем поучиться взвешенному отношению к историческому деятелю по результатам его работы.
С м.т.з., верить можно во что угодно, только врать нельзя как и распространять чужую ложь
А что-то я от г-на stan4420, не увидел доказательств, что это фейк. Пока увидел, что просто брякнул и щеки надул. Документ ведь опубликован, и фотографии в том числе. Где статья, почерковедческая, что пометка не Иосифа, а враги подделали?
