Война со Спартаком в первоисточниках. Обработка материала. Часть Первая. От начала до войны с Крассом.
Спартак, фракиец (Плутарх. Жизнеописание Красса; Аппиан. Гражданские войны. Кн. I.), происходивший из племени медов, - человек, не только отличавшийся выдающейся отвагой и физической силой, но по уму и мягкости характера стоявший выше своего положения и вообще более походивший на эллина, чем можно было ожидать от человека его племени (Плутарх. Жизнеописание Красса).
Спартак, этот солдат из фракийских наемников, ставших из солдата дезертиром, из дезертира разбойником (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII), раньше воевал с римлянами, попал в плен и был продан в гладиаторы (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I.). Рассказывают, что однажды, когда Спартак впервые был приведен в Рим на продажу, увидели, в то время как он спал, обвившуюся вокруг его лица змею. Жена Спартака, его соплеменница, одаренная, однако ж, даром пророчества и причастная к Дионисовым таинствам, объявила, что это знак предуготованной ему великой и грозной власти, которая приведет его к злополучному концу (Плутарх. Жизнеописание Красса). За почитание его физической силы Спартак потом стал гладиатором (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII)
В 679 г., когда еще не была окончена испанская война с Серторием, даже еще при жизни самого Сертория стала угрожать эта война с беглыми рабами или, сказать правильнее, с гладиаторами (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). Восстание гладиаторов, известно также под названием Спартаковой войны (Плутарх. Жизнеописание Красса). Восстание Спартака, сопровождавшееся разграблением всей Италии, было вызвано следующими обстоятельствами (Плутарх. Жизнеописание Красса).
В Италии среди гладиаторов, которые обучались в Капуе для театральных представлений, был Спартак (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Некий Лентул Батиат содержал в Капуе школу гладиаторов, большинство которых были родом галлы и фракийцы. Попали эти люди в школу не за какие-нибудь преступления, но исключительно из-за жестокости хозяина, насильно заставившего их учиться ремеслу гладиаторов (Плутарх. Жизнеописание Красса). Двести из них сговорились бежать. Замысел был обнаружен, но наиболее дальновидные, в числе семидесяти восьми, все же успели убежать, запасшись захваченными где-то кухонными ножами и вертелами (Плутарх. Жизнеописание Красса). Спартак уговорил около семидесяти своих товарищей пойти на риск ради свободы, указывая им, что это лучше, чем рисковать своей жизнью в театре. Напав на стражу, они вырвались на свободу и бежали из города (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). В 679 г. от основания города Рима в консульство Лукулла и Кассия 74 гладиатора в Капуе убежали из школы Гнея Лентула (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 2). Спартак имел менее 50 человек в начале (Цицерон, VI книга Писем, II, 8, письмо Аттику). В Капуе семьдесят четыре гладиатора, убежав из школы Лентула, собирают толпу рабов из тюрем и под началом Крикса и Спартака начинают войну (Тит Ливий, История Рима от Основания Города, Периохи. Книга 95 (73 г.), 2). Спартак, Крикс, Эномай, выломав двери гладиаторский школы Лентулла, не более как с тридцатью людьми такого же положения вырвались в Капую (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). По пути они встретили несколько повозок, везших в другой город гладиаторское снаряжение, расхитили груз и вооружились. Заняв затем укрепленное место, гладиаторы выбрали себе трех предводителей. Первым из них был Спартак. Жена Спартака, его соплеменница, и теперь была с ним, сопровождая его в бегстве (Плутарх. Жизнеописание Красса). Прежде всего, гладиаторы отбили нападение отрядов, пришедших из Капуи, и, захватив большое количество воинского снаряжения, с радостью заменили им гладиаторское оружие, которое и бросили, как позорное и варварское (Плутарх. Жизнеописание Красса). Спартак, Крикс, Эномай призвавши под знамена рабов, когда к ним немедленно собралось более десяти тысяч, эти люди, которые только что были довольны, что им удалось бежать, уже захотели и мести (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII).
Вооружившись дубинами и кинжалами, отобранными у случайных путников, гладиаторы удалились на гору Везувий (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Первым своим местопребывание они, словно звери, облюбовали гору Везувий (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). В 679 г. под начальством галлов Крикса и Эномая и фракийца Спартака они заняли гору Везувий (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24).
Так как ведь, когда рабы стали воинами, гладиаторы стали предводителями, первые по положению люди низкие, а вторые наименее заслуживающие почтения, они своими издевательствами увеличили бедствия римлян (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII).
У Спартака и его войска были щиты из прутьев, покрытых корой (Фронтин, Стратегемы, книга VII 6). Стыдно смотреть на наше время, когда придумывают новые названия, взяв их с греческого языка, серебряным вещам, отделанным или покрытым золотом; и подумать только, для каких нежностей продаются золоченые или даже золотые сосуды. А в то же время мы хорошо знаем, что Спартак запретил в своем лагере кому бы то ни было иметь золото и серебро. Настолько выше было у наших беглых рабов благородство души в сравнении с римлянами (Плиний Старший. Естесственная История).
С горы Везувий, приняв в состав шайки многих беглых рабов и кое-кого из сельских свободных рабочих, Спартак начал делать набеги на ближайшие окрестности. Помощниками у него были гладиаторы Эномай и Крикс. Так как Спартак делился добычей поровну со всеми, то скоро у него собралось множество народа (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I).
После этого для борьбы с ними был послан из Рима претор Клавдий с трехтысячным отрядом. Клавдий осадил их на горе, взобраться на которую можно было только по одной узкой и чрезвычайно крутой тропинке. Единственный этот путь Клавдий приказал стеречь; со всех остальных сторон были отвесные гладкие скалы, густо заросшие сверху диким виноградом. Нарезав подходящих для этого лоз, гладиаторы сплели из них прочные лестницы такой длины, чтобы те могли достать с верхнего края скал до подножия, и затем благополучно спустились все, кроме одного, оставшегося наверху с оружием. Когда прочие оказались внизу, он спустил к ним все оружие и, кончив это дело, благополучно спустился и сам. Римляне этого не заметили, и гладиаторы, обойдя их с тыла, обратили пораженных неожиданностью врагов в бегство и захватили их лагерь (Плутарх. Жизнеописание Красса). Гладиаторы под началом Крикса и Спартака разбили легата Клавдия Пульхра (Тит Ливий, История Рима от Основания Города, Периохи. Книга 95 (73 г.), 2). В 679 г. с горы Везувий путем вылазки они завоевали лагерь претора Клодия, который окружил их кольцом осады. И обратив его самого в бегство, они все захваченное сделали своей добычей (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). Спартак, Крикс, Эномай, когда были осаждены на Везувии Клавдием Глабром, то, спустившись по голым стремнинам горы на веревках, связанных из прутьев виноградной лозы, они сошли к самой подошве горы. И, выйдя незамеченными, разгромили внезапным нападением лагерь ничего подобного не ожидавшего вождя (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). Спартак, будучи осажден на Везувии, там, где гора была совершенно недоступной и потому не охранялась, сплел веревки из лесных прутьев. Спустившись при их помощи, он не только спасся, но и напал на Клодия с другой стороны и навел такой страх, что несколько когорт потерпели поражение от семидесяти четырех гладиаторов (Фронтин, Стратегемы, книга I 5, 21).
Тогда к ним присоединились многие из местных волопасов и овчаров - народ все крепкий и проворный. Одни из этих пастухов стали тяжеловооруженными воинами, из других гладиаторы составили отряд лазутчиков и легковооруженных (Плутарх. Жизнеописание Красса). Сначала против него был послан Вариний Глабр, а затем Публий Валерий. Но так как у них было войско, состоявшее не из граждан, а из всяких случайных людей, набранных наспех и мимоходом, - римляне еще считали это не настоящей войной, а простым разбойничьим набегом, - то римские полководцы при встрече с рабами потерпели поражение. У Вариния даже коня отнял сам Спартак. До такой опасности дошел римский полководец, что чуть не попался в плен к гладиаторам. После этого к Спартаку сбежалось еще больше народа, и войско его достигло уже 70000. Мятежники ковали оружие и собирали припасы (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I).
Вторым против гладиаторов был послан претор Публий Вариний. Вступив сначала в бой с его помощником, Фурием, предводительствовавшим отрядом в три тысячи человек, гладиаторы обратили его в бегство (Плутарх. Жизнеописание Красса). Спартак подстерег явившегося с большими силами Коссиния, советника Вариния и его товарища по должности, в то время как он купался близ Салин, и едва не взял его в плен. Коссинию удалось спастись с величайшим трудом. Спартак же, овладев его снаряжением, стал немедленно преследовать его по пятам и после кровопролитного боя захватил его лагерь. В битве погиб и Коссиний (Плутарх. Жизнеописание Красса). Начали обжигать колья на огне, чтобы кроме их специального применения на войне ими можно было наносить вред почти такой же, как и железом. Пока беглые рабы занимались этим, Вариний ввиду того, что часть его солдат была больна из-за осенней непогоды, а из разбежавшихся в последний раз, несмотря на строгий приказ, никто не возвращался обратно под знамена, остальные же солдаты из-за крайней распущенности отказывались от службы, - Вариний отправил своего квестора Гая Торания в Рим, чтобы через него лично узнать об истинном положении дел (Саллюстий. История. Кн.III фрагмент 96). Между тем, сам Вариний, будучи вблизи рабов с теми четырьмя тысячами солдат, которые остались ему верны, расположился лагерем, укрепленным валом, рвом и большими сооружениям. Рабы же, в виду полного истощения их провианта, все тайком вышли из лагеря, а чтобы враг на них не напал вблизи, в то время как они будет заниматься грабежом, восставшие, уже привыкшие по военному обычаю выставлять посты, караулы и выполнять другие обязанности, оставили в лагере трубача, а чтобы для нападающих издали было впечатление якобы стоящих часовых, поставили свежие трупы, подперев их вколоченными кольям и зажгли многочисленные огни, чтобы солдаты Вариния из страха обратились в бегство, а сами ушли по непроходимым дорогам (Саллюстий. История. Кн.III фрагмент 96). Спартак, будучи заперт проконсулом П. Варинием, воткнул в землю перед воротами столбы с небольшими интервалами и привязал к ним стоймя трупы в одежде и с оружием, так что на расстоянии они казались заставой, и развел по всему лагерю костры; обманув неприятеля пустыми призраками, он в тиши ночной вывел войско (Фронтин, Стратегемы, книга I 5, 22). Вариний при наступлении дня, не слыша обычных криков рабов и не видя бросаемых в свой лагерь камней, а сверх того слыша шум и смятение (своих) и громкие выкрики отовсюду теснящихся около него, посылает всадников на возвышающийся над окрестностью холм с тем, чтобы они произвели разведку, куда пошли рабы, быстро идя по их следам. Но, полагая, что беглые рабы уже далеко, Вариний, боясь, нет ли где засады рабов, все же построил войско в крепкий боевой строй и отступил, желая удвоить свое войско новыми солдатами.
Через несколько дней у наших против обыкновения начала возрастать смелость и развязываться язык. Неосторожно увлеченный всем этим, Вариний тем не менее невзирая на прежний опыт, повел к лагерю беглых рабов своих новобранцев, незнакомых и ошеломленных несчастиями других солдат. Они шли медленным шагом в молчании; уже далеко не так хвастливо шли они на битву, как требовали ее раньше. А рабы, спорившие из-за плана дальнейших действий, были близки к междоусобию, Крикс и его единоплеменники - галлы и германцы, хотели идти навстречу врагу и самим вызвать его на бой. Напротив, Спартак отсоветовал нападение (Саллюстий. История. Кн. III фрагмент 96). Тем же методом, как они до тех пор двигались. У них была забота, как бы они уже во время пути не были разъединены и истреблены, они хотели возможно скорее уйти. Немногие благоразумные одобряли и говорили, что им нечего искать другого метода отступления: это были люди свободного духа и прославленные и хвалят то, что он велит делать. Но часть по своей глупости, полагаясь на все пребывающие силы, жестокие характером, иные, позорно забывшие о своей родине, главнейшая же масса по своей рабской натуре, не стремясь ни к чему другому, кроме добычи и удовлетворения своей жестокости. Совет этот по обстоятельствам дела казался самым лучшим. В конце концов Спартак убеждает своих выйти на поля более обширные и богатые скотом, чтоб там, прежде чем явится Вариний, они могли увеличить свою численность отборными людьми. Быстро найдя подходящего проводника из числа пленных жителей Пиценума, Спартак, скрывшись за Эбуринскими горами, доходит до города Нар в Лукании и оттуда на рассвете достигает Аппиевого Форума, будучи незамеченным местными сельскими жителями. Тотчас беглые рабы, вопреки приказу вождя начали хватать и бесчестить девушек и женщин. Иные бросали огонь на крыши домов, а многие из местных рабов, нравы которых делали их союзниками восставших, тащили из тайников скрытые господами ценности или извлекали самих господ. И не было ничего святого и неприкосновенного для гнева варваров и рабской их натуры. Спартак, не будучи в состоянии помещать этому, хотя он неоднократно умолял рабов оставить их бесчинства, решил предотвратить их быстротою действий. Пробывши там этот день и ближайшую ночь, когда число беглых удвоилось, Спартак снимается лагерем на рассвете и располагается на поле, достаточно обширном, где он видит колонов у своих хижин: а на полях тогда стоял осенний зрелый хлеб. Но жители, когда наступил день, узнав от бежавших соседей, что к ним приближаются беглые рабы, торопятся со всем своим достоянием укрыться в соседних горах (Саллюстий. История. Кн. III Фрагмент 98). Затем они разгромили другой лагерь, Вариния (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). Вскоре Спартак, разбив в нескольких сражениях самого претора Вариния, в конце концов взял в плен его ликторов и захватил его коня (Плутарх. Жизнеописание Красса). Гладиаторы под началом Крикса и Спартака разбили претора Публия Вариния (Тит Ливий, История Рима от Основания Города, Периохи. Книга 95 (73 г.), 2). Затем они разгромили и лагерь Торания (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII).
Теперь Спартак стал уже великой и грозной силой, но как здравомыслящий человек, ясно понимал, что ему все же не сломить могущества римлян, и повел свое войско к Альпам, рассчитывая перейти через горы и, таким образом, дать каждому возможность вернуться домой - иным во Фракию, другим в Галлию. Но люди его, полагаясь на свою силу и слишком много возомнив о себе, не послушались и на пути стали опустошать Италию (Плутарх. Жизнеописание Красса). Они распространяются по всей Кампании. Не удовлетворившись разгромом (опустошение) поместий и поселков, они, произведя страшное избиение, опустошают Нолу, Нуцерию, Фурии и Метапонт. Когда со дня на день стекались к нм новые силы когда у них уже образовалось настоящее войско, они из прутьев и шкур животных сделали себе необычные щиты, а из железа в рабских мастерских и тюрьмах, переплавивши его, они сделали себе мечи и копья. И чтобы придать достодолжный вид настоящего войска, они, захватив встречные табуны, сформировали конницу и приносили своему начальнику взятые от преторов знаки отличия и ликторские связки. От этих знаков отличия не отказался Спартак. Даже погребение вождей, павших в сражении, он справлял торжествами, подобавшими полководцам. Он приказывал пленным с оружием в руках сражаться около погребального костра, как будто желая вполне загладить всякий позор прошедшего, если толок он сам, вывший прежде гладиатором, будет устраивать похороны, как какой-нибудь важный вельможа с гладиаторскими боями (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII).
В 679 г. они завоевали лагерь претора Клодия. Оттуда, обойдя кругом Консенцию и Метапонт, в короткое время собрали огромные отряды. Ведь тогда говорят, у Крикса было войско в десять тысяч человек, а у Спартака втрое больше. Эномай же был убит в предыдущем сражении (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). Раздражение, вызванное в сенате низким и недостойным характером восстания, уступило место страху и сознанию опасности, и сенат отправил против восставших, как на одну из труднейших и величайших войн, обоих консулов разом (Плутарх. Жизнеописание Красса).
В 679 г., когда они все наполнили убийствами, пожарами, грабежами и насилиями, на похоронах одной пленной женщины, которая лишила себя жизни в отчаянии от нарушения своего целомудрия, они, как будто скорее учителя гладиаторов, чем начальники войска, устроили игры гладиаторов из 400 пленных, которые, надо полагать, должны были быть испытаны для этого зрелища (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24).
Против восставших с войском были посланы консул Геллий и Лентул (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). Римляне выслали против них консулов с двумя легионами (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Сенат отправил против восставших обоих консулов разом (Плутарх. Жизнеописание Красса). Одним консулом около горы Гаргана был разбит Крикс, командовавший 30-тысячным отрядом. Сам Крикс и две трети его войска пали в битве (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Один из консулов, Геллий, неожиданно напав на отряд германцев, из высокомерия и заносчивости отделившихся от Спартака, уничтожил его целиком (Плутарх. Жизнеописание Красса). Претор Квинт Аррий разбивает и убивает Крикса с двадцатью тысячами беглых рабов под его началом (Тит Ливий, История Рима от Основания Города. Периохи. Книга 96 (72 г.), 1). Геллий разбил в бою Крикса, сражавшегося самым ожесточенным образом (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). После того, как были разбиты рабы у горы Гаргана, Спартак быстро двигался через Апеннинские горы к Альпам, а оттуда - к кельтам. Один из консулов опередил его и закрыл путь к отступлению, а другой догонял сзади (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Тогда Спартак, напав на них поодиночке, разбил обоих. Консулы отступили в полном беспорядке. Спартак, принес в жертву павшему Криксу 300 пленных римлян (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Другой консул Гней Лентул, напротив, терпит поражение от Спартака (Тит Ливий, История Рима от Основания Города. Периохи. Книга 96 (72 г.), 1). Другой консул, Лентул, с большими силами окружил самого Спартака, но тот, перейдя в наступление, разбил его легатов и захватил весь обоз (Плутарх. Жизнеописание Красса). Лентул, побежденный Спартаком, бежал (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). Затем уже, напав в Апеннинах на консула Лентулла, разбил и его войско (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). Консул Луций Геллий и претор Квинт Аррий тоже разбиты Спартаком (Тит Ливий, История Рима от Основания Города. Периохи. Книга 96 (72 г.), 1). Впоследствии оба консула, напрасно соединив свои войска, обратились в бегство, получив тяжелое поражение (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24).
Затем Спартак двинулся к Альпам, навстречу же ему во главе десятитысячного войска выступил Кассий, наместник той части Галлии, что лежит по реке Паду. В завязавшемся сражении претор был разбит наголову, понес огромные потери в людях и сам едва спасся бегством (Плутарх. Жизнеописание Красса). Вслед за победой над обоими консулами Спартак убил проконсула Гая Кассия, разбив его в сражении (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). У Мутины Спартак уничтожил лагерь Публия Кассия (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). Проконсул Гай Кассий и претор Гней Манлий безуспешно сражаются против Спартака (Тит Ливий, История Рима от Основания Города, Периохи. Книга 96 (72 г.), 3). Окрыленный этими победами, он чего уже одного достаточно для нашего позора, составил план нападения на Рим (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). Спартак со 120000 пехоты поспешно двинулся на Рим. Он приказал сжечь весь лишний обоз, убить всех пленных и перерезать вьючный скот, чтобы идти налегке. Перебежчиков, во множестве приходивших к нему, Спартак не принимал (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). В Пицене консулы снова попытались оказать ему противодействие. Здесь произошло второе большое сражение, и снова римляне были разбиты (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Но Спартак переменил решение идти на Рим. Он считал себя еще не равносильным римлянам, так как войско его далеко не все было в достаточной болевой готовности: ни одни италийский город не примкнул к мятежникам; это были рабы, перебежчики и всякий сброд (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Спартак занял горы вокруг Фурий и самый город. Он запретил купцам, торговавшим с его людьми, платить золотом и серебром, а своим людям - принимать их. Мятежники покупали только железо и медь за дорогую цену и тех, которые приносили им эти металлы, не обижали. Приобретая так нужный материал, мятежники хорошо вооружились и часто выходили на грабеж (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Сразившись снова с римлянами, они победили их и, нагруженные добычей, вернулись к себе (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I).
К сражениям с консулами - добавка (из Цицерона):
Гераклий и многие другие сицилийцы в то же самое время с нетерпением дожидались Кв. Аррия, который должен был сменить ненавистного Верреса, будучи его преемником. Но этому не суждено было случиться (Цицерон, Против Верреса. Книга Вторая касающаяся его способа решения вопросов как судьи пока он пребывал в Сицилии, XV 37-38). Чтобы прибыть на суд Верреса, Цицерон должен был пройти опасный морской путь от Вибо до Велии в небольшом кораблике, среди вооруженных рабов и пиратов (Цицерон, Против Верреса. Книга Вторая касающаяся его способа решения вопросов как судьи пока он пребывал в Сицилии, XV 40).
Часть Вторая. Конец восстания:
Третий уже год длилась эта страшная война, над которой вначале смеялись и которую сперва презирали как войну с гладиаторами. Когда в Риме были назначены выборы других командующих, страх удерживал всех, и никто не выставлял своей кандидатуры, пока Лициний Красс, выдающийся среди римлян своим происхождением и богатством, не принял на себя командования (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Наконец война эта поручена претору Марку Крассу (Тит Ливий, История Рима от Основания Города, Периохи. Книга 96 (72 г.), 3). Узнав обо всех этих поражениях, возмущенный сенат приказал консулам не трогаться с места и поставил во главе римских сил Красса. За Крассом последовали многие представители знати, увлеченные его славой и чувством личной дружбы к нему (Плутарх. Жизнеописание Красса). Когда государство испытывало почти не меньшей страх, чем когда Ганнибал стоял угрожающе у ворот Рима, сенат отправил Красса с легионами консулов, с новым пополнением солдат (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24).
(Аппиан. Гражданские войны. Кн. I)
Лициний Красс с шестью легионами двинулся против Спартака. Прибыв на место, Красс присоединил к своей армии и два консульских легиона (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Среди солдат этих последних, как потерпевших неоднократные поражения, он велел немедленно кинуть жребий и казнил десятую часть. Другие полагают, что дело было не так, но что после того, как все легионы были соединены вместе, армия потерпела поражение, и тогда Красс по жребию казнил каждого десятого легионера, нисколько не испугавшись числа казненных, которых оказалось около 4000. Но как бы там ни было, Красс оказался для своих солдат страшнее побеждавших их врагов (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Красс расположился у границы Пицена, рассчитывая захватить направлявшегося туда Спартака, а легата своего Муммия во главе двух легионов послал в обход с приказанием следовать за неприятелем, не вступая, однако, в сражение и избегая даже мелких стычек (Плутарх. Жизнеописание Красса). Но Муммий, при первом же случае, позволявшем рассчитывать на успех, начал бой и потерпел поражение, причем многие из его людей были убиты, другие спаслись бегством, побросав оружие (Плутарх. Жизнеописание Красса). Оказав Муммию суровый прием, Красс вновь вооружил разбитые части, но потребовал от них поручителей в том, что оружие свое они впредь будут беречь. Отобрав затем пятьсот человек - зачинщиков бегства и разделив их на пятьдесят десятков, они приказал предать смерти из каждого десятка по одному человеку - на кого укажет жребий. Так Красс возобновил бывшее в ходу у древних и с давних пор уже не применявшееся наказание воинов; этот вид казни сопряжен с позором и сопровождается жуткими и мрачными обрядами, совершающимися у всех на глазах (Плутарх. Жизнеописание Красса). Восстановив порядок в войсках, Красс повел их на врагов (Плутарх. Жизнеописание Красса).
Лицинию Крассу очень скоро удалось одержать победу на 10 000 спартаковцев, где-то стоявших лагерем отдельно от своих. Уничтожив две трети их, Красс смело двинулся против самого Спартака. Разбив и его, он чрезвычайно удачно преследовал мятежников, бежавших к лагерю с целью переправиться в Сицилию. Настигнув их, Красс запер войско Спартака, отрезав его рвом, валами и палисадом (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Красс, как только вступил в бой с беглыми рабами, убил их шесть тысяч, а девятьсот взял в плен (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). А Спартак тем временем отступил через Луканию и вышел к морю (Плутарх. Жизнеописание Красса). Встретив в проливе киликийских пиратов, Спартак решил перебраться с их помощью в Сицилию, высадить на острове две тысячи человек и снова разжечь восстание сицилийских рабов, едва затухшее незадолго перед тем: достаточно было бы искры, чтобы оно вспыхнуло с новой силой. Но киликийцы, условившись со Спартаком о перевозке и приняв дары, обманули его и ушли из пролива (Плутарх. Жизнеописание Красса). Там, запертые в Бруттийском углу, они стали готовиться к бегству в Сицилию и, не имея лодок, напрасно пытались переплыть через бурный пролив на плотах из бревен и на бочках, связанных ветвями (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII).
39 I. (1) Гай Веррес грабил в Сицилии. Дело представляют так, будто в смутные и страшные времена сицилийская провинция была спасена от беглых рабов и военных опасностей доблестью и редкою бдительностью этого человека.
II. (5) О чем ты толкуешь? О том, что доблесть твоя спасла Сицилию от войны с беглыми рабами? Честь тебе и хвала, и речь твоя достойна. Но что это за война? Нам казалось, что после войны, завершенной Манием Аквилием, никакой войны с беглыми в Сицилии не было. «Да в Италии-то она была». — Была, и какая еще упорная и жестокая! но неужели же ты пытаешься притязать на свою долю славы в этой войне? Неужели надеешься разделить честь этой победы с Марком Крассом или Гнеем Помпеем? Я думаю, даже твоего бесстыдства недостанет на то, чтобы осмелиться сказать что-нибудь в этом роде. Стало быть, это ты помешал полчищам беглых переправиться из Италии в Сицилию? Где, когда, откуда? Может быть, когда они пытались подступить к твоей Сицилии на плотах или кораблях? Никогда ничего подобного мы не слыхали, зато слыхали о том, как понадобились все мужество и мудрость Марка Красса, храбрейшего из мужей, чтобы беглые рабы не смогли, связав плоты, переправиться в Мессану; а ведь если бы в Сицилии были против них хоть какие-нибудь сторожевые отряды, не пришлось бы тратить столько сил, чтобы воспрепятствовать их попыткам.
(6) «Но в то время, как в Италии, совсем рядом с Сицилией, шла война, в Сицилии ее не было». III. Что же здесь удивительного? Ведь когда в Сицилии шла война, она тоже не проникла в Италию. Пусть это «совсем рядом», но что это дает? Открытый доступ для врагов или заразительность дурного примера для рабов? Но какой же открытый доступ возможен для тех, у кого нет кораблей? Для них вообще закрыт всякий доступ куда бы то ни было, так что, даже находясь, по твоим словам, рядом с Сицилией, они легче достигли бы Океана, чем Пелорского мыса. (7) Что же касается опасной близости рабских мятежей, то почему у тебя больше права на такие речи, чем у остальных наместников? Может быть, потому, что в Сицилии и раньше случались мятежи беглых рабов? Но как раз поэтому Сицилия оказалась наконец в наибольшей безопасности. Ведь после Мания Аквилия по всем распоряжениям и эдиктам преторов рабам строжайше запрещалось иметь при себе оружие (Цицерон. Против Верреса. Второе слушанье дела, книга пятая. О казнях).
(Цицерон. Против Верреса. Второе слушанье дела, книга пятая. О казнях)
X. (25) Судьи, я ведь говорю сейчас о воинской доблести Верреса и поэтому молю, пусть он сам подскажет мне все, что я случайно упускаю. Мне-то кажется, что я поведал уже обо всех его подвигах — по крайней мере, в предотвращении невольничьего мятежа; во всяком случае, я ничего не пропустил намеренно. Вам известно все: и распоряжения его, и осмотрительность, и бдительность, и охрана и защита провинции. Это нужно для того, чтобы вы узнали, какого рода полководец наш Веррес, и при нынешнем недостатке храбрецов не пренебрегали бы таким военачальником. Это не Фабий Максим с его рассудительностью, и не старший Сципион с его быстротой, и не младший, столь разумный в решениях, и не Павел, твердый и мыслящий, и не Марий, мощный и доблестный, — нет. Прошу вас, познакомьтесь теперь с полководцем другого склада, которого надо всячески холить и лелеять.
(26) Начнем с трудностей переходов, которые в военном деле всегда весьма значительны, а в Сицилии в особенности. Посмотрите, как он изловчился сделать их приятными и легкими для себя. В зимнее время он отыскал великолепный способ избежать морозов, бурь и опасных переправ через реки: он выбрал для житья себе город Сиракузы, где природа и местность таковы, что там не бывает такого непогожего дня, когда бы ни разу не выглянуло солнце. Там этот доблестный воин и зимовал, да так, что не только из дому не выходил, но и с ложа не сходил: краткий день он проводил в попойках, а долгую ночь в постыдном разврате.
(27) С наступлением весны (он узнавал о ее приходе не по западному ветру или движению светил, а только по первым розам47) Веррес пускался во все тяжкие — трудился и разъезжал, да так неутомимо и ревностно, что его никто не видел верхом на коне. XI. Нет, его носили ввосьмером, как вифинского царя, на носилках среди подушек, набитых лепестками роз и покрытых прозрачной мальтийскою тканью; сам же он сидел, с венком на голове и венком на шее, понюхивая розы из тончайшего сетчатого мешочка. Преодолев таким образом тяготы пути, он вступал в какой-нибудь город, и на тех же носилках его несли прямо в опочивальню. Туда приходили к нему сицилийские магистраты, приходили римские всадники, как вы слышали под присягою от многих свидетелей; там он тайно обсуждал судебные дела, а потом во всеуслышанье объявлял решения. Так-то наскоро, в спальне, за взятки, не по правде совершив келейный суд, полагал он, что пора все остальное время посвятить Венере и Вакху. (28) Вот где невозможно промолчать о редкостной предусмотрительности нашего славнейшего полководца: в каждом городе из тех, куда преторы приезжали вершить суд, из знатнейших семейств отбирались ему на потребу женщины. Иные из них являлись на пирах его открыто, а кто поскромней, те приходили точно в названный им час, избегая людских взоров. На пирушках царили не приличествующая преторам римского народа тишина и благопристойность, а крики и брань, иной раз доходившие и до рукопашной, ибо строгий и рачительный наш претор хоть нимало не считался с законами римского народа, но усердно соблюдал законы винной чаши. И нередко пиры кончались тем, что одного, как с поля битвы, уносили на руках, другой оставался лежать замертво, многие валялись без чувств, как побитая рать, так что все это походило не на застолье претора, а на Каннское побоище беспутства.
(Цицерон. Против Верреса. Второе слушанье дела, книга пятая. О казнях)
XII. (29) Когда же разгоралась летняя страда — пора, которую все сицилийские преторы привыкли проводить в разъездах, полагая, что всего нужнее объезжать провинцию, когда везде зерно на току, вся челядь в сборе, толпы рабов становятся большой силой, тяжкий труд особенно гнетет, обилие хлеба подстрекает к бунту, а время года лишь ему благоприятствует, — так вот, повторяю, именно тогда, когда другие преторы не слезают с коней, наш необыкновенный вождь устраивал себе в красивейшем уголке Сиракуз постоянный стан. (30) У самого входа в гавань, где берег образует изгиб в сторону города, он раскидывал свои палатки, крытые тонким испанским полотном; и сюда перебирался он из преторского дома, прежних Гиероновых палат, да так прочно, что все лето нигде, кроме этого места, его невозможно было увидеть. Сюда закрыт был доступ всем, кроме товарищей и прислужников его похоти. Сюда приходили все женщины, с которыми он водился, и количество их было поистине невероятным; сюда приходили и мужчины, удостоенные его дружбы, разделяющие с ним жизнь и утехи. Средь подобных мужчин и женщин жил при нем и сын его, подросток, чтобы если не по родственному сходству, то по воспитанью и привычке стать похожим на отца. (31) Здесь же обреталась и небезызвестная Терция, завлеченная его хитростью и коварством: появление ее, говорят, произвело замешательство в этом лагере, так как знатная жена Клеомена Сиракузского, а с ней почтенная супруга Эсхриона не желали терпеть общество дочери мима Исидора; но сидящий пред вами Ганнибал, ценя своих людей не по знатности, а по отваге в совсем иных сражениях,48 так полюбил эту Терцию, что потом и в Рим ее с собой увез. XIII. И когда в эти дни в своем пурпурном греческом плаще и тунике до пят49 красовался он среди своих женщин, сицилийцы ничуть не обижались, что на форуме нет ни должностных лиц, ни судов, ни разбирательств; никто не огорчался, что весь берег звенит женским криком, пением и музыкой, а на форуме царит полная тишина; ведь не право и справедливость исчезали из города, а насилие и жестокость, яростный и наглый грабеж.
(32) И такого-то полководца защищаешь ты, Гортензий? и его хищенья, грабежи, алчность, жестокость, надменность, преступления ты пытаешься прикрыть хвалой его великим ратным подвигам? Поневоле я боюсь, как бы к концу твоей защиты не пришлось бы прибегнуть к давнему приему и примеру Антония, как бы не пришлось поднимать Верреса и обнажать его грудь, дабы римский народ узрел на ней шрамы — следы женских укусов, следы беспутства и похоти! (33) Хоть бы боги догадали тебя упомянуть о его военной службе! Пусть припомнятся его первые успехи, чтобы вы поняли, каков он был не только наверху, но и в подчиненном положении, вспомнятся и самые первые годы его службы, когда он позволял не только себя увлечь (в чем признается сам), но и с собою лечь; или в стане плацентинского игрока, где он неотлучно служил, но ничего не выслужил; да и мало ли других было потерь на этой службе, окупавшихся лишь его цветущим возрастом! (34) А когда он закалился и его развратная выносливость опостылела всем, кроме него, — сколько крепостей, сколько твердынь добродетели взял он силою и дерзостью! Но меня это не касается, и не стану я из-за распутства Верреса бесчестить кого бы то ни было. Я не буду этого делать, судьи, оставим прошлое; а напомню только два недавних события, никого не задевающих, а по ним вы сможете судить и обо всем остальном. Первое известно всем и каждому: в консульство Луция Лукулла и Марка Котты ни в одном городишке не было такого простака, который бы пустился в Рим судиться и не знал бы, что столичный претор правит всякий суд по указке особы не самых строгих правил, по имени Хелидона. А второе: когда уже Веррес, облачившись в воинский плащ и присягнув служить своею властью на благо государства, покинул Рим, то еще не один раз он по ночам ради блудной нужды на носилках проникал в город к некоей женщине, хоть замужней, но многим доступной, — наперекор священному праву, наперекор знаменьям, наперекор людским и божеским заветам(Цицерон. Против Верреса. Второе слушанье дела, книга пятая. О казнях).
IV. (9) «Так что же? Никаких волнений, никаких сговоров среди рабов не было в Сицилии во время претуры Верреса?» — Вот именно: ни один слух не достиг сената и народа, ни одно донесение не пришло от Верреса в Рим. И все-таки я подозреваю, что кое-где в Сицилии было и волнение средь рабов; и сказали мне об этом не события, а собственные Верресовы решения и поступки. Вы видите, судьи, насколько непредубежденно собираюсь я вести дело, — ведь я сам сообщаю вам то, чего так ищет Веррес, но о чем вы до сих пор еще не слыхивали.
(10) В области Триокалы, где и раньше гнездились беглые рабы, челядь некоего сицилийца Леонида была заподозрена в заговоре. Об этом сообщили Верресу. Немедленно, как и следовало ожидать, он отдает приказ; названные люди схвачены, доставлены в Лилибей, хозяин вызван в суд, дело рассмотрено, заговорщики осуждены. V. «Что же дальше?» — Ну как вы думаете? Снова ждете, что речь пойдет о наживе или каком-нибудь воровстве? Но не ищите всюду одного и того же. Под угрозой войны где уж воровать? Даже если и представлялась в этом деле такая возможность, то она была упущена. Веррес мог разжиться на деньжонках Леонида, когда звал его на суд: тогда можно было бы привычно сторговаться, чтоб не доводить дело до судоговорения; был и другой случай — чтобы оправдать мятежников на самом суде; но когда рабы уже осуждены, где найти поприще для наживы? Только и остается, что вести преступников на казнь. Свидетелей множество, — и те, кто участвовал в суде, и те, кто читал приговор, и все славные граждане Лилибея, и немалое собрание достойнейших римских граждан; ничего не поделаешь — нужно выводить. И вот их выводят, их привязывают к кресту… (11) Даже и теперь, судьи, мне кажется, вы ждете: а что же будет дальше? Ведь Веррес никогда ничего не делал без корысти, — а тут чего можно было ждать? Гадайте сколько угодно, ожидайте любого бесчестного поступка, но то, что вы сейчас от меня услышите, превзойдет все наши ожидания. Люди, осужденные за преступный заговор, отданные палачу, уже привязанные к столбу, — вдруг, на глазах у многих тысяч зрителей, были отпущены и возвращены хозяину в Триокалу.
Ну что ты теперь скажешь, безумнейший из людей? Только одно ты можешь сказать, но я о том не спрашиваю, ибо в столь преступном деле не следовало бы о том спрашивать, далее будь на этот счет какие-то сомнения: что, сколько, каким образом ты получил? Оставляю это на твоей совести и освобождаю тебя от ответа: я отнюдь не опасаюсь, будто кто-то заподозрит, что ты бесплатно совершил преступление, на которое никто другой бы не отважился ни за какие деньги, — нет, просто речь сейчас не о воровстве и грабежах твоих, а только о воинской твоей славе. VI. (12) Что же скажешь ты, славный страж и защитник провинции? Ты, который знал, что рабы в Сицилии рвутся к оружию и мятежу? Ты, который вынес приговор своим судом? И ты осмелился вырвать из рук смерти осужденных по обычаю предков и даровать избавление?! Видно, крест, предназначенный для осужденных рабов, ты решил приберечь для ни в чем не повинных римских граждан! Обреченные государства, которым уже нечего терять, прибегают обычно к таким отчаянным решениям: осужденных восстанавливают в правах, заключенных выпускают из тюрем, изгнанников возвращают из ссылки, судебные приговоры отменяют. И когда все это происходит, всякому понятно, что государство погибает; когда все это случается, для всякого несомненно, что больше нет уже надежды на спасение. (13) Впрочем, если где и прибегают к таким мерам, чтобы отменить ссылку или казнь вождей народа или знати, то все же отменяют приговор не те, кто его вынес, не тотчас, как он объявлен, не для тех, чьи преступления грозили жизни и имуществу всех граждан. Здесь же что-то новое и невероятное, и причина тому — не дело, а делец: освобождены рабы, освобождены самим судьею, освобождены на самом месте казни, освобождены после такого преступления, которое грозило свободе и жизни всех граждан?!
(14) О доблестный полководец! — не с отважным бы Аквилием тебя сравнивать, а с самим Сципионом, Павлом, Марием! Многое же ты предусмотрел в страшное для провинции время! Когда ты увидел, что сицилийские рабы воодушевлены примером мятежников в Италии, ну и страха же ты нагнал на них, чтобы не вздумали и пикнуть! Ты приказал явиться в суд: кто же не испугался бы? Господам приказал их обвинять: что может быть страшнее для раба? Огласил им приговор: «Да, виновны». Видно, вспыхнувший пожар погасил ты казнью и смертью немногих? Что же далее? Порка, пытка огнем и, наконец, предел казни для осужденных, предел страха для остальных — крест и распятие! И от всего этого их освободили. Сомневаться ли после этого, что рабы затрепетали, увидав, как покладист этот претор, готовый торговать чуть ли не через палача жизнью рабов, им же осужденных за преступный заговор?!
VII. (15) Вспомни-ка Аристодама из Аполлонии! Леонта из Имахары! Не поступил ли ты с ними точно так же? А к чему побудило тебя волнение среди рабов и внезапно заподозренный мятеж — к усердию в охране провинции или к отысканию новых поводов для бесчестной наживы? У Евменида Галикийского, человека безупречного и знатного, ты подстроил обвинение против управителя усадьбы, за которого хозяин заплатил большие деньги, и на этом получил с Евменида шестьдесят тысяч отступного, как он сам показал под присягою. У римского всадника Гая Матриния, что как раз в ту пору отлучился в Рим, ты объявил подозрительными пастухов и управителей и на этом взял с него шестьсот тысяч: так показал поверенный Матриния, Луций Флавий, отсчитавший тебе эти деньги, так сказал и сам Матриний, так свидетельствует и славнейший цензор Гней Лентул, из уважения к Матринию тотчас написавший тебе письмо и других побудивший к тому же.
(16) А возможно ли промолчать об Аполлонии, сыне Диокла из Панорма, по прозвищу Близнец? Не найдешь во всей Сицилии примера знаменитее, возмутительнее и бесстыднее этого. Едва явился Веррес в Панорм, он велел послать за Аполлонием и вызвать его в суд, при огромном стечении сицилийцев и римских граждан. Тут же пошли разговоры: «То-то я удивлялся, что он так долго не трогает Аполлония, такого богатея», «Видно, что-то он сообразил, что-то затеял», «Ясное дело, неспроста Веррес тянет на суд денежного человека». Все в великом напряжении: что же будет? Наконец, задыхаясь, прибегает Аполлоний с сыном-подростком, — его престарелый отец давно уже не поднимался с постели. (17) Веррес называет ему имя раба, по его словам, старшего пастуха; этот раб, говорит Веррес, затеял заговор и подстрекает челядь. Но такого раба вообще не было среди челяди Аполлония. Веррес приказывает выдать раба немедленно; Аполлоний в ответ утверждает, что нет у него раба с таким именем. Тогда Веррес повелевает тут же схватить Аполлония и бросить в тюрьму. Когда беднягу тащили, он кричал, что ничего дурного не сделал, ни в чем не провинился, а наличных денег при нем нет, так как все они пущены в оборот. И пока он кричал это при всем народе, чтобы каждый мог понять, что он стал жертвой столь вопиющей несправедливости за то лишь, что не дал претору денег, — пока все это, повторяю, он кричал, его заковали и бросили в тюрьму.
VIII. (18) Вот она какова, последовательность Верреса! а его еще не только защищают, как любого претора, но и восхваляют как великого полководца. В страхе пред рабским бунтом этот полководец карал без суда владельцев и освобождал от кары рабов; богача Аполлония, который при рабском мятеже первым бы лишился огромного состояния, он под предлогом этого же мятежа заточил в тюрьму; а рабов, которых сам вместе со своим советом обвинил в мятежном заговоре, он без всякого совета, собственной властью избавил от расправы.
(19) Ну, а что, если Аполлоний и в самом деле что-то совершил и поделом понес наказание? Что же, надо ли осуждать и укорять Верреса за чрезмерную строгость приговора? Можно ведь и так повести дело. Нет, я не стану этого делать, не воспользуюсь таким обычным приемом обвинителей: не стану мягкость объявлять небрежностью, а суровость выставлять на суд за бессердечие. Нет, я буду стоять за твои приговоры, защищать твой авторитет — до тех пор, пока тебе угодно; но как только ты сам начнешь отменять свои же приговоры, — тогда уж не обессудь: я с полным правом буду требовать, чтобы, как ты этим сам себя осудил, так осудили бы тебя и присяжные. (20) Я не стану защищать Аполлония, пусть и друга моего, и гостеприимца, чтобы не показалось, будто я посягаю на твой приговор; не стану ничего говорить о его честности, благородстве, добросовестности; умолчу и о том, что Аполлонию, как я уж говорил, с его челядью, скотом, усадьбами и ссудами хуже всех пришлось бы от волнений или мятежей в Сицилии; не скажу я и того, что если бы и впрямь был Аполлоний бесконечно виноват, даже тогда не следовало бы достойного гражданина достойнейшей общины подвергать столь тяжкой каре, и притом без суда. (21) Я не стану возбуждать против тебя ненависть даже тем, что когда столь достойный муж пребывал в тюрьме, во мраке, в грязи, обросший, то по тираническому распоряжению твоему ни дряхлый отец, ни юный сын ни разу не допущены были к этому несчастному. Я и о том не скажу, что сколько раз ты и являлся в Панорме за эти полтора года (вот как долго пробыл узник твой в темнице!), столько раз к тебе обращался панормский сенат с магистратами и жрецами, умоляя и заклиная освободить наконец от муки несчастного невиновного человека. Обо всем об этом я молчу: ибо если бы пошел я по этому пути, то легко бы доказал, что твоя ко всем жестокость давно уже закрыла тебе доступ к милосердию судей. IX. (22) Все прощаю, во всем уступаю: я предвижу ведь, как поведет защиту Гортензий! Он скажет, что старость отца, юность сына, слезы обоих для Верреса ничто по сравнению с благом и пользой провинции; он скажет, что нельзя управлять государством без устрашения и суровости; он спросит, зачем же несут перед претором фаски,45 зачем в них секиры, зачем тюрьма, зачем утверждены обычаями предков столь многие казни для преступников? И когда он все это скажет сурово и веско, — я позволю себе спросить об одном: почему же тогда этого самого Аполлония этот самый Веррес неожиданно, без каких-либо новых улик, без чьего-либо заступничества приказал вдруг выпустить из тюрьмы?
О, я твердо говорю: столько подозрений возбуждает все это дело, что мне даже и доказывать нечего — судьи и сами догадаются, что означает подобный грабеж, — сколь он гнусен, сколь недостоин, сколь безмерные возможности сулит он для наживы. (23) В самом деле, припомните хотя бы в общих чертах, что этот человек сделал с Аполлонием, сколько и какие обиды он ему нанес, а затем взвесьте и переведите все это на деньги; и вы поймете, что столько зла было обрушено на голову одного из богачей лишь затем, чтоб и другие представили себе ужасы подобных бедствий и оценили грозящие им опасности. Прежде всего — внезапное обвинение в тяжком уголовном преступлении; посудите, скольким людям и за какие деньги приходилось откупаться от этого! Затем — вина без обвинителя, приговор без суда, осуждение без защиты: подсчитайте, сколько стоят эти злодеяния, и заметьте, что подпал под них один лишь Аполлоний, а другие, очень многие, конечно, предпочли от этих несчастий откупиться. Наконец, — мрак, оковы, тюрьма, вся мука заключения вдалеке от милых лиц отца и сына, от вольного воздуха и всем нам общего солнечного света: чтоб от этой откупиться пытки, не страшно заплатить и жизнью, и перевести такое на деньги я уже не берусь. (24) Аполлоний откупился слишком поздно, сломленный горем и бедствиями; но другие на этом научились загодя предупреждать преступления Верресовой алчности. Ведь не думаете же вы, судьи, будто Веррес без корысти взвел поклеп на этого богатейшего человека и без корысти выпустил вдруг его из тюрьмы; или будто такого рода грабеж применен был и испробован на одном лишь Аполлонии, а не с тем, чтоб на его примере внушить ужас всем богатым сицилийцам (Цицерон. Против Верреса. Второе слушанье дела, книга пятая. О казнях).
XIV. (37) Ты так себя вел, что за всеми уликами вынужден был прибегнуть к россказням о рабских мятежах. Ты же понимаешь, конечно, что этим себе не поможешь, — напротив, придашь силу обвинениям. Ты бы мог напомнить о последних вспышках бунта италийских рабов — о беспорядках в Темпсе: их послала тебе благосклонная судьба. Но ты не нашел в себе ни мужества, ни усердия: ты остался таким же, как и прежде(Цицерон. Против Верреса. Второе слушанье дела, книга пятая. О казнях).
XVII. (42) «Пусть так; пусть Веррес не покрыл себя славой, усмиряя рабские мятежи или покушения на мятежи, поскольку не было в Сицилии ни мятежей, ни угрозы их, и не мог он бороться с тем, чего и не существовало. Зато против набегов морских разбойников он снарядил великолепный флот, не спускал с него ревнивых глаз, и провинция могла быть совершенно спокойна».
Что ж, судьи! И о набегах морских разбойников, и о сицилийском флоте я берусь рассказать такое, что вы сразу увидите, как в одном этом деле явились все величайшие пороки нашего Верреса — алчность, надменность, неистовство, похоть, жестокость. Расскажу я об этом коротко, а вы прислушайтесь ко мне с прежним вниманием.
(43) Раньше всего я утверждаю: снаряжая флот, Веррес не о защите провинции заботился, а только о собственной выгоде.
В то время как, по обычаю прежних преторов, каждая община выставляла столько-то кораблей, моряков и воинов, ты почему-то ничего не потребовал от самой большой и богатой общины — Мамертинской. Сколько мамертинцы за это дали тебе тайком, — это, если нужно, мы еще узнаем из записей и от свидетелей. (44) Но этого мало: открыто, на глазах у всей Сицилии, за счет горожан была построена огромная, размером с трирему, кибея, и мамертинские власти дали и подарили ее тебе. Этот корабль, полный сицилийской добычей, сам — часть этой добычи, к отъезду Верреса прибыл в Велию, нагруженный драгоценнейшими и любимейшими вещами Верреса, которые он не пожелал отправить в Рим вместе с остальным награбленным добром. Этот корабль, судьи, я сам недавно видел в Велии, да и не я один; и хоть был он и красив и наряден, всем казалось, что корабль уже предвидит скорую ссылку и высматривает хозяину пути для бегства (Цицерон. Против Верреса. Второе слушанье дела, книга пятая. О казнях).
LXII. Случилось так, что в тот же день в Мессану прибыл и Веррес. Ему докладывают: некий римский гражданин жаловался, что побывал в сиракузских каменоломнях; он уже садился на корабль, осыпая Верреса угрозами, но был схвачен и задержан, чтобы претор сам поступил с ним по усмотрению. (161) Веррес рассыпается в благодарностях, хвалит власти за верность и бдительность; и, пылая преступной яростью, бросается на форум, — глаза сверкают, лицо дышит жестокостью. Все замерли: куда он направится, что предпримет? Вдруг он отдает приказ: виноватого схватить, раздеть, привязать к столбу и сечь розгами на форуме! Несчастный кричал, что он римский гражданин, он из Консы, он нес военную службу вместе с римским всадником, именитым Луцием Рецием, который ведет дела в Панорме и может все подтвердить. В ответ Веррес заявляет, что ему достоверно известно: Публий подослан в Сицилию лазутчиком от вождей мятежных рабов! Ни доноса, ни улик, ни подозрений не было и в помине; тем не менее Веррес велит сечь его розгами по всему телу нещадно.
(162) Посреди мессанского форума, судьи, секли розгами римского гражданина; и ни стона, ни звука не доносилось сквозь боль и свист розог, кроме слов: «Я римский гражданин!» «Гражданин!» Напоминая об этом, думал он отвратить побои и пытки. Но его продолжали сечь; мало того: пока он вновь и вновь взывал о правах гражданина, несчастному страдальцу уже ставили крест, да, крест! — эту пагубу, никогда им дотоле не виданную.
LXIII. (163) О, сладостное имя свободы! О, высокое право нашего гражданина! О, законы Порция и Гракха! О, вожделенная и наконец возвращенная римскому народу власть трибунов! Неужели вы пали так низко, что в римской провинции, в союзном городе, под розгами умер римский гражданин — по приказу того, кому римский народ доверил секиры и фаски? Быть не может! Разжигали огонь, калили железо, все готовилось к пытке, — а тебя не останавливал не только скорбный вопль казнимого, но даже громкий плач рыдавших римских граждан со всех сторон? Ты посмел послать на крест человека, заявлявшего, что он — римский гражданин?
Я сначала докажу, что этот Гавий, этот будто бы внезапно появившийся лазутчик, уже давно томился у тебя в сиракузских каменоломнях, — и докажу это не только по сиракузским спискам, чтобы ты не мог сказать, будто я случайно выхватил из списков это имя, чтобы приписать его Верресовой жертве: нет, я представлю сколько угодно свидетелей, и они скажут, что в каменоломнях у тебя сидел именно тот самый Гавий. А потом я приведу его земляков и друзей из Консы, и они (для тебя уже поздно, для суда еще не поздно) подтвердят, что тот Публий Гавий, которого ты казнил на кресте, был римским гражданином из Консы, а не лазутчиком беглых рабов. LXIV. (165) И когда все это будет с несомненностью доказано, я вернусь к тем данным, которые ты сам предоставляешь в мое распоряжение: мне и этого хватит. Вспомни, что ты сам вскричал, вскочивши со скамьи перед бушующим римским народом? Публий Гавий, ты сказал, был лазутчиком, и лишь затем, чтобы отсрочить свою казнь, он закричал, будто он римский гражданин. Но ведь это самое говорят и мои свидетели: Гай Нумиторий, Марк и Публий Коттий, знатные граждане из округи Тавромения, и Квинт Лукцей, владелец меняльной лавки в Регии. Я ведь их привел не потому, что они знали Гавия, а потому, что они видели, как был распят на кресте человек, называвший себя римским гражданином. А теперь, Веррес, ты и сам согласно подтверждаешь, что он звал себя римским гражданином. Вот и получается, что званье римского гражданина так мало значит для тебя, что ни сомнением, ни промедлением не помешало оно страшной и гнусной казни. (166) Вот на чем я стою, вот что у меня в руках, и этого довольно, судьи: остальное я могу опустить, Веррес сам себя запутает и доконает таким признанием.
Итак, ты не знал, кто перед тобой, ты подозревал в нем лазутчика, почему — не спрашиваю, но обвиняю тебя собственным твоим показанием: человек кричал, что он римский гражданин! А если бы тебя самого, Веррес, в Персии или в дальней Индии захватили и вели на казнь, что бы ты кричал, как не то, что ты — римский гражданин! И, неведомый, в неведомой земле, среди варваров на самом краю света, ты бы спасся этим всюду славным званием. А Гавий, кем бы он ни был, но обреченный тобою на крест, кого ты не знал, но кто называл себя римским гражданином, не смог у тебя — претора! — добиться ни отмены, ни даже отсрочки смертной казни, хоть все время притязал перед тобою на свои гражданские права! LXV. (167) Люди маленькие и незнатные посуху и по морю попадают в небывалые места, где никто их не знает и не знает даже их поручителей. Нo они не сомневаются в своей безопасности, так как знают: званье римского гражданина будет им защитою, — и не только перед нашими начальниками, покорными закону и общественному мнению, и не только среди римских граждан, связанных с ними языком, нравами и другими многими узами, но и всюду, где они ни оказались бы. (168) Уничтожь эту уверенность, отними у римских граждан эту защиту, объяви, что слова «Я — римский гражданин» ничего не стоят, допусти, чтоб претор или кто угодно безнаказанно мог подвергать любой расправе человека, называющего себя римским гражданином, потому-де, что казнимый незнаком ему, — и тогда ты закроешь для нас все провинции, все царства, все свободные общины, весь мир, который всегда был гостеприимно распахнут для римских граждан. Вот что значит она, твоя защита!
Ты подумай: если Гавий назвал Луция Реция, римского всадника из той же Сицилии, неужели так трудно было послать письмо в Панорм? Пленника ты мог бы продержать в тюрьме, в оковах, под надзором твоих мамертинцев, пока не явится Реций из Панорма; узнает он пленника — хоть смягчи наказание; не узнает — что ж, издавай, коли уж очень хочется, такое постановление, по которому любой, кто тебе неизвестен и богатых поручителей не имеет, пусть он даже римский гражданин, приговаривается на крест.
LXVI. (169) Но к чему так много говорить о Гавии, будто Гавию ты враг, а не всему римскому имени, народу, праву и гражданству? Не ему показал себя ты недругом, а всеобщей нашей свободе. В самом деле, когда мамертинцы, по своим обычаям, воздвигали за городом, на Помпеевой дороге крест, не ты ли приказал им водрузить его в том месте, с которого виден пролив, и не добавил ли при этом перед всеми, — попробуй отрицать! — что выбрал это место для того, чтоб Гавий, утверждавший, что он римский гражданин, смотрел бы с этого креста на Италию и видел бы свой родной дом? С самого основания Мессаны, судьи, крест впервые был воздвигнут в этом месте! Для того палач открыл казнимому вид на Италию, чтобы тот, кончаясь в муках и страдании, уразумел, что рабство и свободу разделяет только узкий пролив, и чтобы Италия смотрела, как вскормленник ее подвергнут злейшей казни, установленной для рабов.
(170) Заковать римского гражданина — преступление; сечь его розгами — злодейство; убить его — почти братоубийство; а распять его — для такого черного нечестия и слов нельзя найти. Но и этого мало было Верресу: «Пусть он смотрит на отечество, пусть умрет на виду у законов и свободы!» Нет, не Гавия, не случайного человека, — общую свободу и римское гражданство предал ты на муки и на крест! Вот она, мера Верресовой наглости! Ах, как горевал он, вероятно, что не мог вбить крест для римских граждан на форуме, на комиции, на рострах! Ведь недаром в своей провинции он выбрал место самое многолюдное, самое близкое к Риму; он желал, чтобы памятник его преступной наглости стоял в виду Италии, в преддверии Сицилии, на пути всех, кто здесь проплывает (Цицерон. Против Верреса. Второе слушанье дела, книга пятая. О казнях).
Наконец-то римляне всеми силами государства поднимаются против этого гладиатора, и от этого позора освободил римлян Лициний Красс. Эти - стыдно сказать - враги, разбитые и обращенные им в бегство, убежали в крайние пределы Италии (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). Обманутый киликийскими пиратами, Спартак был вынужден отступить от побережья и расположился с войском на Регийском полуострове. Сюда же подошел и Красс. Сама природа этого места подсказала ему, что надо делать. Он решил прекратить сообщение через перешеек, имея в виду двоякую цель: уберечь солдат от вредного безделья и в то же время лишить врагов подвоза продовольствия. Велика и трудна была эта работа, но Красс выполнил ее до конца и сверх ожидания быстро. Поперек перешейка, от одного моря до другого, вырыл он ров длиной в триста стадиев, шириною и глубиною в пятнадцать футов, а вдоль всего рва возвел стену, поражавшую своей высотой и прочностью. Сначала сооружения эти мало заботили Спартака, относившегося к ним с полным пренебрежением, но когда припасы подошли к концу, и нужно было перебираться в другое место, он увидел себя запертым на полуострове, где ничего нельзя было достать (Плутарх. Жизнеописание Красса). Когда Спартак был принужден попытаться пробить себе дорогу в Самниум, Красс на заре уничтожил около 6000 человек неприятелей, а вечером еще приблизительно столько ж, в то время как из римского войска было только трое убитых и семь раненных. Такова была перемена, происшедшая в армии Красса благодаря введенной им дисциплине. Эта перемена вселила в нее уверенность в победе. Спартак же, поджидая всадников, кое-откуда прибывших к нему, больше уже не шел в бой со всем своим войском, но часто беспокоил осаждавших мелкими стычками; он постоянно неожиданно нападал на них, набрасывал пучки хвороста в ров, зажигал их и таким путем делал осаду чрезвычайно трудной. Он приказал повесить пленного римлянина в промежуточной полосе между обоими войсками, показывая тем самым, что ожидает его войско в случае поражения (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Спартак ночью засыпал телами убитых пленников и скота ров, которым М. Красс его окружил, и перешел его (Фронтин, Стратегемы, книга I 5, 20). Спартак, дождавшись снежной и бурной зимней ночи, засыпал небольшую часть рва землей, хворостом и ветками и перевел через него третью часть своего войска. Красс испугался; его встревожила мысль, как бы Спартак не вздумал двинуться прямо на Рим. Вскоре, однако, он ободрился, узнав, что среди восставших возникли раздоры (Плутарх. Жизнеописание Красса).
Прежде чем напасть на самого Спартака, расположившегося лагерем у истоков реки Сигара, Красс победил его вспомогательное войско галлов и германцев, из которых убил 30 тысяч человек, вместе самими вождями (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). Многие, отпав от Спартака, расположились отдельным лагерем у Луканского озера. Напав на этот отряд, Красс прогнал его от озера, но не смог преследовать и истреблять врагов, так как внезапное появление Спартака остановило их бегство (Плутарх. Жизнеописание Красса).
Раньше Красс писал Сенату о необходимости вызвать и Лукулла из Фракии, и Помпея из Испании, но теперь сожалел о своем шаге и спешил окончить войну до прибытия этих полководцев, так как предвидел, что весь успех будет приписан не ему, Крассу, а тому из них, который явится к нему на помощь. По этим соображениям он решил, не медля, напасть на те неприятельские части, которые, отделившись, действовали самостоятельно под предводительством Гая Канниция и Каста. Намереваясь занять один из окрестных холмов, он отрядил туда шесть тысяч человек с приказанием сделать все возможное, чтобы пробраться незаметно. Стараясь ничем себя не обнаружить, люди эти прикрыли свои шлемы. Тем не менее их увидели две женщины, приносившие жертвы перед неприятельским лагерем, и отряд оказался бы в опасном положении, если бы Красс не подоспел вовремя и не дал врагам сражения - самого кровопролитного за всю войну. Положив на месте двенадцать тысяч триста неприятелей, он нашел среди них только двоих, раненных в спину, все остальные пали, оставаясь в строю и сражаясь против римлян (Плутарх. Жизнеописание Красса). Претор Марк Красс сперва удачно сражается против части беглых, состоявшей из галлов и германцев, перебив тридцать пять тысяч врагов вместе с вождем их Ганником (Тит Ливий, История Рима от Основания Города, Периохи. Книга 97 (71–70 гг.), 1).
За Спартаком, отступавшим после поражения отряда Гая Канниция и Каста к Петелийским горам, следовали по пятам Квинт, один из легатов Красса, и квестор Скрофа. Но когда Спартак обернулся против римлян, они бежали без оглядки и едва спаслись, с большим трудом вынеся из битвы раненого квестора. Этот успех и погубил Спартака, вскружив головы беглым рабам. Они теперь и слышать не хотели об отступлении и не только отказывались повиноваться своим начальникам, но, окружив их на пути, с оружием в руках принудили вести войско назад через Луканию на римлян. Шли они туда же, куда спешил и Красс, до которого стали доходить вести о приближавшемся Помпее; да и в дни выборов было много толков о том, что победа над врагами должна быть делом Помпея: стоит ему явиться - и с войной будет покончено одним ударом (Плутарх. Жизнеописание Красса). В Риме, узнав об осаде и считая позором, если война с гладиаторами затянется, выбрали вторым главнокомандующим Помпея, только что вернувшегося тогда из Испании. Теперь-то римляне убедились, что восстание Спартака дело тягостное и серьезное. Узнав, об этих выборах, Красс, опасаясь, что слава победы может достаться Помпею, старался всячески ускорить дело и стал нападать на Спартака. Последний, также желая предупредить прибытие Помпея, предложил Крассу вступить в переговоры. Когда тот с презрением отверг это предложение, Спартак решил пойти на риск, а так как у него уже было достаточно всадников, бросился со всем войском через окопы и бежал по направлению Брундизию. Красс бросился за ним (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I).
Когда Спартак узнал, что в Брундизии находится и Лукулл, возвратившийся после победы над Митридатом, он понял, что все погибло, и пошел на Красса с большой и тогда своей армией. Произошла грандиозная битва, чрезвычайно ожесточенная вследствие отчаяния, охватившего такое большое количество людей. Спартак был ранен в бедро дротиком: опустившись на колено и выставив вперед щит, он отбивался от нападавших, пока не пал вместе с большим числом окружавших его. Остальное его войско, находясь в полном беспорядке, было изрублено. Говорят, что число убитых и установить было нельзя. Римлян пало около 1000 человек. Тело Спартака не было найдено (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). После победы над Ганником, Красс наносит поражение и Спартаку, перебив с ним шестьдесят тысяч человек (Тит Ливий, История Рима от Основания Города, Периохи. Книга 97 (71–70 гг.), 1). Красс, желая возможно скорее сразиться с врагами, расположился рядом с ними и начал рыть ров. В то время как его люди были заняты этим делом, рабы тревожили их своими налетами. С той и другой стороны стали подходить все большие подкрепления, и Спартак был, наконец, поставлен в необходимость выстроить все свое войско. Перед началом боя ему подвели коня, но он выхватил меч и убил его, говоря, что в случае победы получит много хороших коней от врагов, а в случае поражения не будет нуждаться и в своем. С этими словами он устремился на самого Красса; ни вражеское оружие, ни раны не могли его остановить, и все же к Крассу он не пробился и лишь убил двух столкнувшихся с ним центурионов. Наконец, покинутый своими соратниками, бежавшими с поля битвы, окруженный врагами, он пал под их ударами, не отступая ни на шаг и сражаясь до конца (Плутарх. Жизнеописание Красса). Наконец, сделав вылазку, они погибли смертью, достойной храбрых людей, сражаясь не на жизнь, а на смерть, что было вполне естественно в войсках под началом гладиатора. Сам Спартак, сражаясь храбрейшим образом в первом ряду, были убит и погиб, как подобало бы великому полководцу (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). Красс в конце концов встретившись с самим Спартаком, вступившим в бой в правильном строю, поразил вместе с ним громадное количество рабов. Из них, как говорят, было убито 60 тысяч и 6 тысяч взято в плен. Было также освобождено 3 тысячи римских граждан. Остальные же, которые бродили повсюду, спасшись от этого боя, были уничтожены при помощи частых засад многими римскими вождями (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). Большое число спартаковцев еще укрылось в горах, куда они бежали после битвы. Красс двинулся на них. Разделившись на четыре части, они отбивались, пока не погибли все, за исключением 6000, которые были схвачены и повешены вдоль дороги из Капуи в Рим (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I).
Хотя Красс умело использовал случай, предводительствовал успешно и лично подвергался опасности, все же счастье его не устояло перед славой Помпея. Ибо те рабы, которые ускользнули от него, были истреблены Помпеем, и последний писал в сенат, что уничтожил самый корень войны. Помпей, конечно, со славой отпраздновал триумф как победитель Сертория и покоритель Испании. Красс и не пытался требовать большого триумфа за победу в войне с рабами, но даже и пеший триумф, называемый овацией, который ему предоставили, был сочтен неуместным и унижающим достоинство этого почетного отличия (Плутарх. Жизнеописание Красса). Отец Октавиана Августа, Гай Октавий, с молодых лет был богат и пользовался уважением; можно только удивляться, что и его некоторые объявляют ростовщиком и даже раздатчиком взяток при сделках на выборах. Выросши в достатке, он и достигал почетных должностей без труда, и отправлял их отлично. После претуры он получил по жребию Македонию; по дороге туда, выполняя особое поручение сената3, он уничтожил остатки захвативших Фурийский округ беглых рабов из отрядов Спартака и Катилины (Гай Светоний Транквилл. Жизнь Двенадцати Цезарей. Божественный Август 3, 1).
Это была война, на которую уже нельзя было спокойно смотреть, но которой следовало повсюду бояться. То, что она называется войной с беглыми рабами, еще не значит, что ее должно считать незначительной из-за названия, потому что в ней оба консула, каждый в отдельности, а иногда и вместе, напрасно соединив свои войска, оказывались побежденными, и было перебито очень много знатных лиц. А самих беглых рабов было убито более 100 тысяч (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24).
И из Афинея (VI, 104) -
...гладиатор Спартак, родом фракийский раб, бежавший из италийского города Капуи во время Митридатовых войн, взбунтовал многое множество рабов и долго ходил набегами по всей Италии, и к нему каждый день стекались рабы; и если бы он не погиб в битве против Лициния Красса, то нашим хватило бы с ним хлопот, как с Евном в Сицилии.
Здесь любопытно то, что Афиней выставляет восстание Спартака менее значимым, нежели сицилийское восстание Евна.
Еще имеется интересный фрагмент из Синезия (De reg. 20), тоже говорящий о Спартаке -
Некогда в Галлии Крикс и Спартак, люди из низких гладиаторов, назначенные быть очистительными жертвами за римский народ в амфитеатре, убежали и, вооружившись для ниспровержения законов, начали войну рабов, самую ужасную из всех, какие только выдерживали римляне. Нужны были против них полководцы, консулы и счастье Помпея, чтобы спасти государство от угрожающей гибели. Те, которые соединились с Криксом и Спартаком, были не из той же страны, из которой эти предводители, и не принадлежали к одной и той же народности, но общность их судьбы и благоприятный момент сделали их единомышленниками. Случай соединил их в одном предприятии; ибо, думаю, естественно, что всякий раб — враг своего господина, когда надеется его победить. Не находимся ли и мы в подобных обстоятельствах? Не хуже ли будет тот бич, который мы себе приготовляем? Ибо теперь дело идет не о начатом только двумя людьми, презревшими всех богов, возмущении, но о полностью вооруженных, [происходящих] из того же самого племени, из какого и наши рабы, кровожадных ордах, допущенных к нашему несчастью в империю, имеющих своих вождей, которым дарованы высочайшие должности.
Кроме воинов, находящихся под их начальством, эти полководцы несомненно пожелают видеть присоединенными к их рядам наших самых смелых и самых дерзких рабов, готовых совершить все роды злодеяний, чтобы только насладиться свободой. Должно ниспровергнуть эту силу, нам угрожающую, нужно затушить этот пожар, еще скрытый.
Логичнее предположить, что он был не рудеарием (это у Джованьоли он носит подобный ранг),а thraex (судя по национальной принадлежности).
Дополню. Нам просто неизвестно сколько побед одержал Спартак и насколько он был успешен в роли гладиатора. Известны случаи когда знаменитые гладиаторы получали "деревянный меч" (rudis) и освобождались. Массимо (тоже из школы Капуи), например, был освобожден после 40 побед (CIL VI, 33952). Но было это уже в сер. I в. н.э.
P.S.
Флор указывает, что Спартак был мирмиллоном, т.е. сражаться должен был, как бы, против фракийцев (иногда, впрочем, против гапломахов тоже):
"Тогда все силы империи поднялись пропив мирмиллона, и Лициний Красс спас римскую честь" (кн. II, VIII,13).
Лекция о восстании Спартака в передаче "Час Истины": http://www.youtube.c...h?v=rEHkazT0r4c
Непонятно: где эти люди видели греков у Спартака? Почему сказано, что и Эномай был греком, раз в источниках этого не говорится?
Вопрос инспирирования восстания - более чем спорен. Этого не подтверждают ни источники, ни ход событий, потому что внешние союзники-организаторы никак не проявились. Так в чём доказательство гипотезы.
Сертория не помню чтобы современники называли вторым Ганнибалом. Скорее всего, это уже сегодня созданный ему эпитет. Хотя я могу и ошибаться...
Причины похода на север, если это не было желание бежать из Италии, хотя эти два учёных не пришли к этой мысли, это поднять восстание привыкших бунтовать галлов, на манер Ганнибала. Также и движение на юг можно обьяснить желанием привлечь к себе население и рабов, находившихся и там.
Всех, кого бил Спартак, они называют сбором "с бору по сосенке". Только за Крассом они признают право иметь полноценных легионеров (именуемых ими образно ветеранами). Но когда Меммий терпит поражение, послужившее причиной децимации, то и у него, оказывается было войско из сброда "с бору по сосенке". Логика отстойная. Тогда и многократное бегство римских войск (в том числе, и особенно, ветеранов) в ходе войн Рима с кельтиберами и лузитанами в Испании при расцвете республики во 2 в. до н. э., можно только назвать ложью источников. Их логика проста: проиграть ветераны не могли. Победить сброд новобранцев тоже не мог. Значит, Красс предводил обязательно ветеранами.
В конце, уже как якобы о несомненном и бесспорном (в связи с сообщением Светония об отце Октавиана, Октавии), говорится о том, что Спартак, конечно, руководил не столько рабами, сколько сбором из марианских офицеров и военных, италиков и прочих. Конечно, их вклад возможен, он он должен был быть ограниченным. Основа войска - рабы и гладиаторы. Мысли же об обратном нельзя не признать обоснованными или подтверждающимися хоть одним из имеющихся в наличии первоисточников. Короче: бред...
Непонятно: где эти люди видели греков у Спартака? Почему сказано, что и Эномай был греком, раз в источниках этого не говорится?
Ну как почему? Они же там национальности раздают по именам - Крикс у них почему-то оказался оском, ну а Эномай вполне "логично" греком!
Вопрос инспирирования восстания - более чем спорен. Этого не подтверждают ни источники, ни ход событий, потому что внешние союзники-организаторы никак не проявились.
Ну и чего удивляться? Сейчас вообще тенденция к переосмыслению истории - вот и результат.
Ну а что это за бред отождествлять слово miles непременно с римским солдатом? А когда тот же Флор Ганнибала называет imperator это как?
Сама фраза de stipendiario Thrace miles - воин из фракийских наемников - может относиться к кому угодно. Кто сказал, что фракийские наемники воевали исключительно на римской стороне?
Спартак, конечно, руководил не столько рабами, сколько сбором из марианских офицеров и военных, италиков и прочих.
Эту чушь я уже раньше где-то слышал.
Сообщение отредактировал MARCELLVS: 13.06.2013 - 17:50 PM
И кстати, россказни относительно фрески, якобы изображавшей последние минуты жизни Спартака, которого якобы сзади ранил римский всадник, также несерьезны. Историки представили на обозрение современную реконструкцию, однако если представить всю фреску полностью, то там видны и иные участники события - а именно, трубач и двое гладиаторов, сражавшихся слева от центральной сцены конного боя. Таким образом изображение скорее всего относится к групповой схватке и к восстанию Спартака отношения не имеет.
Возможно. Но там читают имя Спартака, написанное справа налево (надпись хорошо видна и на выложенной вами фотографии). И хотя Спартак - имя явно подходящее в глазах римлян для обозначения раба из Фракии, всё-твки для Помпей из-за их местоположения (они лежат недалеко как от Капуи, так и от Везувия) более чем логично предположить, что если здесь действительно написано имя Спартака, то подразумевается именно тот Спартак, а не некто безвестный.
Возможно. Но там читают имя Спартака, написанное справа налево (надпись хорошо видна и на выложенной вами фотографии). И хотя Спартак - имя явно подходящее в глазах римлян для обозначения раба из Фракии, всё-твки для Помпей из-за их местоположения (они лежат недалеко как от Капуи, так и от Везувия) более чем логично предположить, что если здесь действительно написано имя Спартака, то подразумевается именно тот Спартак, а не некто безвестный.
Помпеи - достаточно хорошо сохранившийся город, а потому там возможно наличие фресок разного рода. Опять же - какое основание помпейцев (равно как и капуанцев) для увековечения подобных картинок на стенах? Чем гордиться-то - восстанием рабов? Другое дело увековечение сценок гладиаторских игр, которых, кстати, в этих Помпеях и есть достаточное кол-во.
Есть еще один анекдот относительно восстания Спартака - это "участие" в нем вездесущих армян. Армянские академики, вероятно утомившись после эксплуатирования насильственной армянизации бедной Византии, решили копать вглубь и зрить в корень. Как это получилось, сейчас посмотрим.......
Итак, бредить начал академик Р. Манасерян, который благосклонно поведал нам, что в изложении Аппиана о восстании Спартака оказывается имеются данные об участие на его стороне аж армянской конницы! Итак, он говорит -
"Спартак, поджидая откуда-то к нему прибывавших всадников, более не шел в бой со всем войском, ... и так как из всадников многие уже прибыли к нему,Спартак бросился со всем войском через укрепления и устремился на Брундизий"
Талантливо. Не знаю, может быть в Армении и принято тяжеловооруженной конницей атаковать и прорывать укрепления, состоявшие из рва в 15 футов (ок. 4, 5 м.) шириной и глубиной, вала и дополнительной стены (Plut. Cras. 10), однако в нормальных армиях это не так. Невдомек и армянскому "специалисту" то, что конница в собственном тылу обыкновенно использовалась для снабжения армии, а потому ее отсутствие логично.
Но вот интересно, а почему же конница-то непременно армянская, а не индийская допустим? Неужели фраза академика -
Как пишет Аппиан, всадники прибывали "откуда-то", из отправного пункта, явно вне расположения армии Спарта
ка.
- автоматически подразумевает Армению, как центр мира? К тому же не "откуда-то", а "кое-откуда" - то есть Аппиану сие было известно, но перечилять области южн. Италии, из которой явилась спартаковская конница для него было излишне. О формировании же Спартаком конницы после захвата многочисленных табунов, нам рассказывает Флор (II, 7) - что избавляет нас от безумных фантазий. Тем не менее армянскому мыслителю это
осталось неизвестным
Его бредни можно продолжать и далее, но лучше ограничиться совершенно идиотским заключением -
Тигран II Великий, в 72 - 69 гг. занятый борьбой в Финикии и Келесирии с признанным в Риме Антиохом XIII, был заинтересован в деблокировании армии Спартака и мог, с помощью флота союзных ему киликийских пиратов, отправить к нему контингент конных лучников.
Курение - вред. Дури - тем более. Но как иначе объяснить то, что человек с ученой степенью (хотя возможно и купленной) пишет подобное? О каком союзе Тиграна с пиратами Киликии можно говорить уже хотя бы потому, что он разрушил там Солы? Какую конницу с тяжелым (или не очень) вооружением он мог перевезти на судах, когда не только кораблик видел лишь на картинке, но и пираты имели на вооружении лишь легкие суда типа миопарон??? Для перевозки же не только группы войск (а уж тем более конницы) нужны транспортные суда значительных размеров, которых у пиратов просто никогда и не было. Таким образом теоретически Тигран мог прислать Спартаку лишь подарочную лошадку.........
Сообщение отредактировал MARCELLVS: 20.06.2013 - 15:24 PM
Помпеи - достаточно хорошо сохранившийся город, а потому там возможно наличие фресок разного рода. Опять же - какое основание помпейцев (равно как и капуанцев) для увековечения подобных картинок на стенах? Чем гордиться-то - восстанием рабов? Другое дело увековечение сценок гладиаторских игр, которых, кстати, в этих Помпеях и есть достаточное кол-во.
Возможно. Об этом я тоже написал. Но странно, что упоминается именно имя Спартак. Здесь может быть изображено не только сражение Спартака против римлян, но и его выступление как гладиатора (причём на коне). В любом случае версия интересная, и ничему не противоречащая...
Армянская конница у Спартака - полный бред. Даже для империй было затруднительно доставлять свои войска морем, и это требовало напряжения всех сил. Тем паче что Тигран не имел свободных воинов, чтобы посылать их в большом числе в Италию. Короче - версия даже в сказки не годится.
Возможно. Об этом я тоже написал. Но странно, что упоминается именно имя Спартак. Здесь может быть изображено не только сражение Спартака против римлян, но и его выступление как гладиатора (причём на коне). В любом случае версия интересная, и ничему не противоречащая...
На коне сражались эквиты. На мозаике, видимо, начало схватки - оба сражаются еще на конях и копьями (hasta). Рассмотреть детали вооружения сложно, но обычно эквиты имели широкополый шлем с маской и двумя перьями по бокам, манику на правой руке, круглый щит (типа parma equestris), меч-гладиус. На ранних барельефах есть изображения эквитов в чешуйчатых доспехах (типа lorica squamata).
Обычно они сражались друг против друга, а дабы зрители могли различать соперников - туники их были разноцветными. Бои эквитов обычно открывали "представление".
P.S.
Вообще-то логичнее предполагать, что Спартак был "фракийцем" (на рис.- thraex во второй паре, крайний справа).
Навряд-ли на фреске именно "наш" Спартак. Эквиты - легковооруженный вид гладиаторов и не совсем престижный (коли зачином служили обычно, либо в паузах выступали). Хотя особой специализации не существовало иногда - если судить по этим стихам (из книги Г. Хефлинга "Римляне рабы, гладиаторы"; ссылки на источник, увы, он не дает, говорит лишь о найденном папирусе, но у Марцеллина тоже похожее есть в "Эпиграммах"):
Есть еще один интересный фактор - данную фреску вроде бы как относят к II-нач. I вв. до н. э. В связи с этим возникает вопрос - А не дописал ли поздний обладатель данного дома одну из фигурок сражавшихся гладиаторов ненавистным ему именем предводителя восставших впоследствии?
Что касается транспортировки армий, то можно например вспомнить, что для переправы двух консульских армий во время I Пунической войны потребовался флот более чем из 300 судов - и не каких-то лодок-миопарон, а квинкверем! Можно убедиться, насколько даже такое краткое по расстоянию мероприятие было опасным уже вследствии частых кораблекрушений. Точно также глупо представлять себе, что пираты выступали единым фронтом и имели гигантскую армаду, способную двигаться в одном направлении. Пираты - это отдельные корабли или незначительные группы - именно потому ликвидировавший их Помпей и разбил все море на сектора - чтобы не столько воевать с ними, сколько ловить их. Таким образом армянские историки-стратеги, несмотря на свой громкий титул, опять лишь позорятся подобными сочинениями. Начать свои бредни следовало бы с показа союза Тиграна с пиратами на основании первоисточников, а не желания современных армян "засветиться" повсюду........
Сообщение отредактировал MARCELLVS: 21.06.2013 - 08:50 AM
Есть еще один интересный фактор - данную фреску вроде бы как относят к II-нач. I вв. до н. э. В связи с этим возникает вопрос - А не дописал ли поздний обладатель данного дома одну из фигурок сражавшихся гладиаторов ненавистным ему именем предводителя восставших впоследствии?
Тоже подобная мысль появлялась. Либо ее, фреску, делал раб-иностранец какой-нибудь, не знавший латыни. Зеркальное изображение надписи наводит на мысль, что он словно копировал ее откуда-то - перед ним кто-то пергамент с оною держал, а ваятель (или как там его правильно обозвать?) старательно переносил незнакомые буквы на стену. Хотя второе не расходится с первым.
Вообще-то фреска (как бы) из дома "Феликса" ангажируется.. Из дома Юлии Феликс что-ли? У нее там куча фресок на разные темы. Я про это:
Тоже подобная мысль появлялась. Либо ее, фреску, делал раб-иностранец какой-нибудь, не знавший латыни. Зеркальное изображение надписи наводит на мысль, что он словно копировал ее откуда-то - перед ним кто-то пергамент с оною держал, а ваятель (или как там его правильно обозвать?) старательно переносил незнакомые буквы на стену. Хотя второе не расходится с первым.
Вообще-то фреска (как бы) из дома "Феликса" ангажируется.. Из дома Юлии Феликс что-ли? У нее там куча фресок на разные темы. Я про это:
Вот насчет локализации фрески именно в доме Юлии Феликс ничего сказать не могу - вполне возможно, что и там.
Что касается надписи с именем Спартака, то она определяется как оскская, а потому начертание справа-налево оправдано. Тем более, что сами буквы действительно совпадают с оскскими -
Сообщение отредактировал MARCELLVS: 21.06.2013 - 10:26 AM
А. В. Мишулин, К истории восстания Спартака в Древнем Риме, ВДИ. 1937. 1. стр. 133-142.
В отношении Спартака мы имеем пока очень ограниченный материал в памятниках материальной культуры. В 1927 г. в «Notizie degli scavi» было опубликовано сообщение о находке в Помпеях фрески с изображением сцен битвы Спартака с римским командиром. Соответствующую интерпретацию этой картины дал Леманн-Гартлeбeн («Ein historisches Gemälde in Pompei», «Forschungen und Fortschritte», № 3, 1928). Иная интерпретация этой картины дана в моей статье «Последний поход Спартака и его гибель» («Проблемы истории докапиталистического общества», № 7—8,1935, изд. ГАИМК) и в работе «Спартаковское восстание» (Соцэкгиз, 1936). Не возвращаясь к интерпретации этого археологического памятника о Спартаке, следует подчеркнуть особый его интерес. Плохая сохранность этого памятника (стерты надписи к изображенным сценам) оставляет открытым вопрос об исчерпывающей интерпретации этого памятника. О Спартаке мы имеем еще один недостаточно выясненный памятник—монету, отчеканенную А. Лицинием, с изображением якобы М. Красса, поражающего поверженного на колени Спартака. Эта монета для широкого пользования была опубликована Вeйссером, причем последний дал к ней надпись «Tod des Spartacus» (см. «Bilder-Atlas zur Weltgeschichte» von prof. L. Weisser, Stuttgart, Taf. 11). Лицевую сторону этой монеты мы приводим здесь так, как она дана у Вейссера. Отсутствие под руками соответствующих нумизматических собраний Морелли не позволило нам детально ознакомиться с интересующей нас монетой и проверить Вейссера. Что касается комментариев, то Вейссер говорит следующее об изображении на этой монете. Она отчеканена, как было выше указано, А. Лицинием в память отважных подвигов его родственника Лициния Красса Dives. Монета изображает знаменитую битву при Силаре (am Silarus, 71 v. Chr.). Спартак сражался, как лев. Покрытый ранами, он пал на колени и продолжал сражаться, пока не был умерщвлен ударами копий. Красс схватывает Спартака за его развевающиеся волосы (Weisser, S. 14). На этом изображении, несомненно, многое остается непонятным, и комментарии Вейссера нас удовлетворить не могут. Например, неизвестно, какая связь между А. Лицинием, имя которого отчеканено на монете, и М. Лицинием Крассом. Неизвестно точно, что представляет собой надпись III vir. Вряд ли можно это считать за «триумвира» Красса, как думает Вейссер; скорее это титул А. Лициния (III vir aaaff). Мог ли А. Лициний спустя много лет после события изобразить на монете сцену битвы со Спартаком? При всем этом монета уже сейчас, когда еще окончательно на неясные вопросы ответить мы не можем, представляет для нас большой интерес. При сопоставлении изображения Спартака на монете с тем, что дает в весьма смутных очертаниях помпейская живопись, можно уловить некоторое сходство в контурах головы. Большая голова Спартака на картине дает изображение разбросанных волос так, как это примерно выглядит и на монете в честь Красса. Дальнейшее изучение поможет более четко восстановить изображения как на картине, так и на монете, и изучить в деталях эти два единственных археологических памятника древности, имеющих прямое отношение к истории Спартака.
Горончаровский В.А. Гладиаторы в бою.На арене и полях сражений, М., 2008, стр. 293-294:
Вполне вероятно, дополнительный свет на вопрос об обстоятельствах гибели Спартака проливает фрагмент древней фрески, обнаруженной в Помпеях в 1927 г. Она происходит из небольшого домика, принадлежавшего жрецу Аманду и построенного лет за полтораста до гибели города в результате извержения Везувия. Фреска, украшавшая дом на заре его существования, обнажилась случайно, когда в коридоре обвалилась поздняя штукатурка. Частично поврежденное изображение включало две сцены, которые, если следовать направлению сопровождающих его надписей, надо рассматривать справа налево. Тогда в первой сцене оказваются два всадника, один из которых настигает обернувшегося противника и вонзает копье ему в бедро. над последним надпись оскскими буквами "Спартакс", над головой преследователя частично сохранившиеся буквы, которые итальянский археолог А. Майюри расшифровал как "Феликс из Помпей" (Мишулин А.В. Спартак. М., 1947, С. 96-98; Носов К.С. Гладиаторы. СПб., 2005, С. 77). Далее слева, во второй сцене - два бьющихся пеших воина. Обращает на себя внимание следующее: защищающийся воин представлен без шлема и поза его довольно неестественна, что заставляет предполагать, что он ранен в ногу и продолжает отбиваться от врага, находясь в тяжелом состоянии. Если это так, а фреска датируется временем не ранее начала I в. до н.э., то некий Феликс из Помпей решил таким образом увековечить свой подвиг сразу после победы над Спартаком. У некоторых исследователей, отдающих предпочтение версии изображения здесь гладиаторов, основные сомнения вызывает расположенная справа фигура трубача в маске, но разве не может она служить символом победного рева труб, возвестивших о ранении, а затем и гибели великого противника Рима.
Марк просто не посмотрел видео, где вопрос фрески затрагивается. Там как раз об этом и говорится...
Вообще-то и я не досмотрел... надоело!
Спартак сражался, как лев. Покрытый ранами, он пал на колени и продолжал сражаться, пока не был умерщвлен ударами копий.
...он устремился на самого Красса; ни вражеское оружие, ни раны не могли его остановить, и все же к Крассу он не пробился и лишь убил двух столкнувшихся с ним центурионов. Наконец, покинутый своими соратниками, бежавшими с поля битвы, окруженный врагами, он пал под их ударами, не отступая ни на шаг и сражаясь до конца. (Plut. Cras. 11)
Спартак был ранен в бедро дротиком: опустившись на колено и выставив вперед щит, он отбивался от нападавших, пока не пал вместе с большим числом окружавших его. (App. BG I, 120)
Спартак, храбро бившийся в первом ряду, пал как полководец. (Flor. II, 7)
Остальные писатели и вовсе обходят смерть Спартака молчанием. Опустив присущую Плутарху героику, очевидно лишь одно - Спартак сражался пешим.
частично сохранившиеся буквы, которые итальянский археолог А. Майюри расшифровал как "Феликс из Помпей"
Честно говоря "Феликса из Помпей" я там увидеть затрудняюсь.......
Если принять версию трубача справа как вестника победы, то обращаю внимание на то, что она еще не наступила и сражение продолжалось - о чем свидетельствуют фигуры бойцов слева.
Совершенно верно, Энди. Меня требуется убедить вначале, что оно (видео) того заслуживает. Не хочется попусту тратить время. Поэтому...
Я Думаю, что если вы читаете мои посты (да и не только их), то времени теряете не меньше. И пользы вряд ли больше получаете. В принципе, если тема Спартака вас интересует - полезно посмотреть. Хотя бы для того, чтобы убедиться, что все эти новоявленные историки, позиционирующие себя новыми мессиями, несущими в народ истину - не более чем очередной трёп, с целью создать вокруг себя (и своих интересов) ажиотаж, а затем - как можно дороже продать себя. Короче говоря диалог начинается в стиле "всё не так, никто толком ничего не может сказать", а заканчивается совершенно нелепыми гипотезами, появившимися в литературе в последние годы. И самое удручающее, что эти люди уже как о свершившемся и абсолютно доказанном факте говорят и о повальном участии марианцев в востании рабов, и о том, что кто-то подготовил восстание, и этим кем-то опять оказываются силы оппозиции. Но нелепость их сказок опровергает саму себя. Все авторы говорят о восстании Спартака как о восстании рабов, а не движении марианцев. Если же восстание было спровоцировано извне, то почему никто не поддержал его, когда оно уже было в разгаре? Где был этот таинственный и никому неизвестный некто? Напоминание о том, что восстание не было быстро подавлено, и ещё около 10 лет тлелось - не довод. Это были всё-равно не офицеры-марианцы, а всё те же сумевшие спрятаться и избежать гибели со Спартаком рабы, пополнявшие свои ряды за счёт беглы, что и заставило восстание продолжаться ещё сравнительно долго. Так у всех авторов. А эти горе-историки свою дуду дуют...
Все авторы говорят о восстании Спартака как о восстании рабов, а не движении марианцев. Если же восстание было спровоцировано извне, то почему никто не поддержал его, когда оно уже было в разгаре? Где был этот таинственный и никому неизвестный некто?
Для закрепления этого мнения полезно посмотреть на движение Катилины - как агонии одного из последних сулланцев (что принципиально имеет мало отличия от марианцев) - так вот Саллюстий в соответствующем месте характеризует поступок Катилины так -
Между тем рабов, которые вначале толпами сбегались к нему, он отсылал прочь, полагаясь на силы заговорщиков и одновременно считая невыгодным для себя впечатление, будто он связал дело граждан с делом беглых рабов. (Bell. Cat. 56, 5)
Так вот, в обществе того времени существовало стойкое противопоставление свободного человека рабу - обстоятельство, совершенно непонятное современным горе-"историкам" - и непонимание всего этого и позволяет им вволю бредить на подобных низкосортных телепередачах.
Война со Спартаком в первоисточниках. Обработка материала.
Спартак, фракиец (Плутарх. Жизнеописание Красса; Аппиан. Гражданские войны. Кн. I.), происходивший из племени медов, - человек, не только отличавшийся выдающейся отвагой и физической силой, но по уму и мягкости характера стоявший выше своего положения и вообще более походивший на эллина, чем можно было ожидать от человека его племени (Плутарх. Жизнеописание Красса).
Спартак, этот солдат из фракийских наемников, ставших из солдата дезертиром, из дезертира разбойником (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII), раньше воевал с римлянами, попал в плен и был продан в гладиаторы (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I.). Рассказывают, что однажды, когда Спартак впервые был приведен в Рим на продажу, увидели, в то время как он спал, обвившуюся вокруг его лица змею. Жена Спартака, его соплеменница, одаренная, однако ж, даром пророчества и причастная к Дионисовым таинствам, объявила, что это знак предуготованной ему великой и грозной власти, которая приведет его к злополучному концу (Плутарх. Жизнеописание Красса). За почитание его физической силы Спартак потом стал гладиатором (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). Сам он, обладающий большой телесной силой и силой духа (ingens ipse virium atque animi)61 (Гай Саллюстий Крисп, История, кн. III 91).
В 679 г., когда еще не была окончена испанская война с Серторием, даже еще при жизни самого Сертория стала угрожать эта война с беглыми рабами или, сказать правильнее, с гладиаторами (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). Восстание гладиаторов, известно также под названием Спартаковой войны (Плутарх. Жизнеописание Красса). Восстание Спартака, сопровождавшееся разграблением всей Италии, было вызвано следующими обстоятельствами (Плутарх. Жизнеописание Красса).
В Италии среди гладиаторов, которые обучались в Капуе для театральных представлений, был Спартак (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Некий Лентул Батиат содержал в Капуе школу гладиаторов, большинство которых были родом галлы и фракийцы. Попали эти люди в школу не за какие-нибудь преступления, но исключительно из-за жестокости хозяина, насильно заставившего их учиться ремеслу гладиаторов (Плутарх. Жизнеописание Красса). Двести из них сговорились бежать. Замысел был обнаружен, но наиболее дальновидные, в числе семидесяти восьми, все же успели убежать, запасшись захваченными где-то кухонными ножами и вертелами (Плутарх. Жизнеописание Красса). Спартак уговорил около семидесяти своих товарищей пойти на риск ради свободы, указывая им, что это лучше, чем рисковать своей жизнью в театре. Напав на стражу, они вырвались на свободу и бежали из города (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). В 679 г. от основания города Рима в консульство Лукулла и Кассия 74 гладиатора в Капуе убежали из школы Гнея Лентула (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 2). Спартак имел менее 50 человек в начале (Цицерон, VI книга Писем, II, 8, письмо Аттику). В Капуе семьдесят четыре гладиатора, убежав из школы Лентула, собирают толпу рабов из тюрем и под началом Крикса и Спартака начинают войну (Тит Ливий, История Рима от Основания Города, Периохи. Книга 95 (73 г.), 2). «Спартак, вождь гладиаторов, один из тех семидесяти четырех, которые, убежав из школы гладиаторов, как говорит Саллюстий в третьей книге “Историй”, начали тяжелую войну с римским народом»60 (Гай Саллюстий Крисп, История, кн. III, VII. [Восстание Спартака] 90).А в Италии неожиданно приключилась новая война (73 г.): 74 гладиатора под предводительством Спартака, Крикса и Эномая, разгромив в Капуе школу, бежали (Евтропий, Бревиарий От основания города VI 7.2). Восстание рабов было начато крайне малым числом людей, менее чем семьюдесятью гладиаторами, – числом, которое превзошло количество императоров римского народа; а между тем, каких она достигла размеров, какой силы и жестокости, сколько и до какой степени опустошила городов и областей, – все это едва ли были в силах передать писавшие историю. И это было не единственное восстание рабов (Священный Августин, О Граде Божьем III 26). Во время Серторианской войны в Испании шестьдесят четыре раба123 под руководством Спартака бежали из гладиаторской школы в Капуе (Веллей Патеркул, Римская история II 30.5).Спартак, Крикс, Эномай, выломав двери гладиаторский школы Лентулла, не более как с тридцатью людьми такого же положения вырвались в Капую (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). По пути они встретили несколько повозок, везших в другой город гладиаторское снаряжение, расхитили груз и вооружились. Заняв затем укрепленное место, гладиаторы выбрали себе трех предводителей. Первым из них был Спартак. Жена Спартака, его соплеменница, и теперь была с ним, сопровождая его в бегстве (Плутарх. Жизнеописание Красса). Прежде всего, гладиаторы отбили нападение отрядов, пришедших из Капуи, и, захватив большое количество воинского снаряжения, с радостью заменили им гладиаторское оружие, которое и бросили, как позорное и варварское (Плутарх. Жизнеописание Красса).
захватили в этом городе мечи (Веллей Патеркул, Римская история II 30.5). Спартак, Крикс, Эномай призвавши под знамена рабов, когда к ним немедленно собралось более десяти тысяч, эти люди, которые только что были довольны, что им удалось бежать, уже захотели и мести (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). Вооружившись дубинами и кинжалами, отобранными у случайных путников, гладиаторы удалились на гору Везувий (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Первым своим местопребывание они, словно звери, облюбовали гору Везувий (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). В 679 г. под начальством галлов Крикса и Эномая и фракийца Спартака они заняли гору Везувий (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). И сначала устремились на гору Везувий (Веллей Патеркул, Римская история II 30.5). Так как ведь, когда рабы стали воинами, гладиаторы стали предводителями, первые по положению люди низкие, а вторые наименее заслуживающие почтения, они своими издевательствами увеличили бедствия римлян (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). Вскоре, поскольку день ото дня их становилось все больше, они причинили Италии множество самых различных зол (Веллей Патеркул, Римская история II 30.5).
У Спартака и его войска были щиты из прутьев, покрытых корой (Фронтин, Стратегемы, книга VII 6). Стыдно смотреть на наше время, когда придумывают новые названия, взяв их с греческого языка, серебряным вещам, отделанным или покрытым золотом; и подумать только, для каких нежностей продаются золоченые или даже золотые сосуды. А в то же время мы хорошо знаем, что Спартак запретил в своем лагере кому бы то ни было иметь золото и серебро. Настолько выше было у наших беглых рабов благородство души в сравнении с римлянами (Плиний Старший. Естесственная История).
С горы Везувий, приняв в состав шайки многих беглых рабов и кое-кого из сельских свободных рабочих, Спартак начал делать набеги на ближайшие окрестности. Помощниками у него были гладиаторы Эномай и Крикс. Так как Спартак делился добычей поровну со всеми, то скоро у него собралось множество народа (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Подошел к подошве горы (radicem montis accessit)62. Если же будет сильное сопротивление, то им лучше погибнуть от меча, чем от голода63 (Гай Саллюстий Крисп, История, кн. III 92-93). После этого для борьбы с ними был послан из Рима претор Клавдий с трехтысячным отрядом. Клавдий осадил их на горе, взобраться на которую можно было только по одной узкой и чрезвычайно крутой тропинке. Единственный этот путь Клавдий приказал стеречь; со всех остальных сторон были отвесные гладкие скалы, густо заросшие сверху диким виноградом. Нарезав подходящих для этого лоз, гладиаторы сплели из них прочные лестницы такой длины, чтобы те могли достать с верхнего края скал до подножия, и затем благополучно спустились все, кроме одного, оставшегося наверху с оружием. Когда прочие оказались внизу, он спустил к ним все оружие и, кончив это дело, благополучно спустился и сам. Римляне этого не заметили, и гладиаторы, обойдя их с тыла, обратили пораженных неожиданностью врагов в бегство и захватили их лагерь (Плутарх. Жизнеописание Красса). Гладиаторы под началом Крикса и Спартака разбили легата Клавдия Пульхра (Тит Ливий, История Рима от Основания Города, Периохи. Книга 95 (73 г.), 2). В 679 г. с горы Везувий путем вылазки они завоевали лагерь претора Клодия, который окружил их кольцом осады. И обратив его самого в бегство, они все захваченное сделали своей добычей (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). Спартак, Крикс, Эномай, когда были осаждены на Везувии Клавдием Глабром, то, спустившись по голым стремнинам горы на веревках, связанных из прутьев виноградной лозы, они сошли к самой подошве горы. И, выйдя незамеченными, разгромили внезапным нападением лагерь ничего подобного не ожидавшего вождя (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). Спартак, будучи осажден на Везувии, там, где гора была совершенно недоступной и потому не охранялась, сплел веревки из лесных прутьев. Спустившись при их помощи, он не только спасся, но и напал на Клодия с другой стороны и навел такой страх, что несколько когорт потерпели поражение от семидесяти четырех гладиаторов (Фронтин, Стратегемы, книга I 5, 21).
Тогда к ним присоединились многие из местных волопасов и овчаров - народ все крепкий и проворный. Одни из этих пастухов стали тяжеловооруженными воинами, из других гладиаторы составили отряд лазутчиков и легковооруженных (Плутарх. Жизнеописание Красса). Сначала против него был послан Вариний Глабр, а затем Публий Валерий. Но так как у них было войско, состоявшее не из граждан, а из всяких случайных людей, набранных наспех и мимоходом, - римляне еще считали это не настоящей войной, а простым разбойничьим набегом, - то римские полководцы при встрече с рабами потерпели поражение. У Вариния даже коня отнял сам Спартак. До такой опасности дошел римский полководец, что чуть не попался в плен к гладиаторам. После этого к Спартаку сбежалось еще больше народа, и войско его достигло уже 70000. Мятежники ковали оружие и собирали припасы (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I).
Вторым против гладиаторов был послан претор Публий Вариний. Вступив сначала в бой с его помощником, Фурием, предводительствовавшим отрядом в три тысячи человек, гладиаторы обратили его в бегство (Плутарх. Жизнеописание Красса). Коссиний случайно находился на ближайшей вилле, на купаниях (Cossinius in proxima villa fonte lavabatur)64 (Гай Саллюстий Крисп, История, кн. III 94). А тогда в особенности, как всегда бывает в момент крайней опасности, каждый стал думать о самом дорогом у себя дома, и все солдаты всех разрядов принялись исполнять свой последний долг65 (Гай Саллюстий Крисп, История, кн. III 95). Спартак подстерег явившегося с большими силами Коссиния, советника Вариния и его товарища по должности, в то время как он купался близ Салин, и едва не взял его в плен. Коссинию удалось спастись с величайшим трудом. Спартак же, овладев его снаряжением, стал немедленно преследовать его по пятам и после кровопролитного боя захватил его лагерь. В битве погиб и Коссиний (Плутарх. Жизнеописание Красса). Начали обжигать колья на огне, чтобы кроме их специального применения на войне ими можно было наносить вред почти такой же, как и железом. Пока беглые рабы занимались этим, Вариний ввиду того, что часть его солдат была больна из-за осенней непогоды, а из разбежавшихся в последний раз, несмотря на строгий приказ, никто не возвращался обратно под знамена, остальные же солдаты из-за крайней распущенности отказывались от службы, - Вариний отправил своего квестора Гая Торания в Рим, чтобы через него лично узнать об истинном положении дел (Саллюстий. История. Кн.III фрагмент 96) (ДРУГОЙ ВАРИАНТ ПЕРЕВОДА: 96.66 (A, 3) … копья калили на огне, которыми, помимо их внешнего вида, необходимого для войны, (5) можно было причинять врагу вред не хуже, чем железом. А Вариний67, пока беглые рабы так действовали, ввиду того, что большая часть солдат хворала от осенней непо(10)годы и что никто, несмотря на суровый приказ, не возвращался под знамена после последнего бегства, да и те, что оставались, позорнейшим (15) образом уклонялись от военной службы, послал своего квестора Гая Торания в Рим, чтобы через него легче получать правдивые сведения (Гай Саллюстий Крисп, История, кн. III 96)). Между тем, сам Вариний, будучи вблизи рабов с теми четырьмя тысячами солдат, которые остались ему верны, расположился лагерем, укрепленным валом, рвом и большими сооружениям. Рабы же, в виду полного истощения их провианта, все тайком вышли из лагеря, а чтобы враг на них не напал вблизи, в то время как они будет заниматься грабежом, восставшие, уже привыкшие по военному обычаю выставлять посты, караулы и выполнять другие обязанности, оставили в лагере трубача, а чтобы для нападающих издали было впечатление якобы стоящих часовых, поставили свежие трупы, подперев их вколоченными кольям и зажгли многочисленные огни, чтобы солдаты Вариния из страха обратились в бегство, а сами ушли по непроходимым дорогам (Саллюстий. История. Кн.III фрагмент 96) (ДРУГОЙ ВАРИАНТ ПЕРЕВОДА: ..., а сам (20) между тем с добровольцами, числом до четырех (B, 1) тысяч, расположился лагерем близко от них и укрепил его валом, рвом и другими крупными сооружениями. Затем беглые рабы, израс(5)ходовав (5) продовольствие, чтобы враги не напали на них с близкого расстояния, когда они собирают добычу, начали по военному обычаю ставить стражу и пикеты и выполнять другую лагерную службу. (10) Во время второй ночной смены все тайком выходят, оставив в лагере трубача, и под видом стражников — для смотрящих издалека — они на колья наса(15)дили перед воротами лагеря свежие трупы и развели частые огни для устрашения солдат Вариния (Гай Саллюстий Крисп, История, кн. III 96)). Спартак, будучи заперт проконсулом П. Варинием, воткнул в землю перед воротами столбы с небольшими интервалами и привязал к ним стоймя трупы в одежде и с оружием, так что на расстоянии они казались заставой, и развел по всему лагерю костры; обманув неприятеля пустыми призраками, он в тиши ночной вывел войско (Фронтин, Стратегемы, книга I 5, 22). Вариний при наступлении дня, не слыша обычных криков рабов и не видя бросаемых в свой лагерь камней, а сверх того слыша шум и смятение (своих) и громкие выкрики отовсюду теснящихся около него, посылает всадников на возвышающийся над окрестностью холм с тем, чтобы они произвели разведку, куда пошли рабы, быстро идя по их следам. Но, полагая, что беглые рабы уже далеко, Вариний, боясь, нет ли где засады рабов, все же построил войско в крепкий боевой строй и отступил, желая удвоить свое войско новыми солдатами. Через несколько дней у наших против обыкновения начала возрастать смелость и развязываться язык. Неосторожно увлеченный всем этим, Вариний тем не менее невзирая на прежний опыт, повел к лагерю беглых рабов своих новобранцев, незнакомых и ошеломленных несчастиями других солдат. Они шли медленным шагом в молчании; уже далеко не так хвастливо шли они на битву, как требовали ее раньше. А рабы, спорившие из-за плана дальнейших действий, были близки к междоусобию, Крикс и его единоплеменники - галлы и германцы, хотели идти навстречу врагу и самим вызвать его на бой. Напротив, Спартак отсоветовал нападение (Саллюстий. История. Кн. III фрагмент 96) (ДРУГОЙ ВАРИАНТ ПЕРЕВОДА: путь68… [не хватает четырех строк, в которых также идет речь о пути рабов]… (C, 3) повернули по бездорожью; а Вариний, спустя много времени после рассвета, (5) не слыша обычной для беглых рабов брани, ни обычного шума и суеты и не видя камней, обычно звучно со всех сторон (10) падавших в его лагерь, послал всадников на выдававшийся вокруг холм разведать про беглых, которые поспешно шли за ним по следам. И хотя думал, что беглые отошли уже далеко (15) он, несмотря на то, что его отряд был хорошо укреплен, опасаясь засады, отступил, чтобы удвоить при помощи новых солдат численность своего отряда. Но в Кумы… [недостает пяти небольших строчек, в которых описывалось, каким образом Вариний восстановил свое войско]… (D, 3) через несколько дней, несоответственно их характеру, у наших (5) начала расти уверенность и развязался язык. Вариний, поддававшись неосторожно этому чувству, вопреки тому, что видел, повел все же к лагерю беглых рабов новых и неиспытанных, и к тому же смущенных гибелью других воинов. Он вел их сдержанным шагом и в молчании и вводил в бой не с таким блеском, как они этого требо(15)вали. А между тем беглые рабы, споря между собой о плане действия, чуть не довели дела до мятежа. Крикс и галлы того же племени, а также германцы, желали идти навстречу (20) и сами хотели начать сражение, наоборот, Спартак… не советовал нападать первыми (Гай Саллюстий Крисп, История, кн. III 96)). Тем же методом, как они до тех пор двигались. У них была забота, как бы они уже во время пути не были разъединены и истреблены, они хотели возможно скорее уйти. Немногие благоразумные одобряли и говорили, что им нечего искать другого метода отступления: это были люди свободного духа и прославленные и хвалят то, что он велит делать. Но часть по своей глупости, полагаясь на все пребывающие силы, жестокие характером, иные, позорно забывшие о своей родине, главнейшая же масса по своей рабской натуре, не стремясь ни к чему другому, кроме добычи и удовлетворения своей жестокости. Совет этот по обстоятельствам дела казался самым лучшим. В конце концов Спартак убеждает своих выйти на поля более обширные и богатые скотом, чтоб там, прежде чем явится Вариний, они могли увеличить свою численность отборными людьми. Быстро найдя подходящего проводника из числа пленных жителей Пиценума, Спартак, скрывшись за Эбуринскими горами, доходит до города Нар в Лукании и оттуда на рассвете достигает Аппиевого Форума, будучи незамеченным местными сельскими жителями. Тотчас беглые рабы, вопреки приказу вождя начали хватать и бесчестить девушек и женщин. Иные бросали огонь на крыши домов, а многие из местных рабов, нравы которых делали их союзниками восставших, тащили из тайников скрытые господами ценности или извлекали самих господ. И не было ничего святого и неприкосновенного для гнева варваров и рабской их натуры. Спартак, не будучи в состоянии помещать этому, хотя он неоднократно умолял рабов оставить их бесчинства, решил предотвратить их быстротою действий. Пробывши там этот день и ближайшую ночь, когда число беглых удвоилось, Спартак снимается лагерем на рассвете и располагается на поле, достаточно обширном, где он видит колонов у своих хижин: а на полях тогда стоял осенний зрелый хлеб. Но жители, когда наступил день, узнав от бежавших соседей, что к ним приближаются беглые рабы, торопятся со всем своим достоянием укрыться в соседних горах (Саллюстий. История. Кн. III Фрагмент 98) (ДРУГОЙ ВАРИАНТ ПЕРЕВОДА: 97. (A, 3) Они напали на белланских колонов (colonos), защищавших свои поля.
98.69 (A, 3)… старался увести их, ибо опасался, что, если они поспешно не уйдут с ним, куда он их ведет, то, бродя и предавая все грабежу и расхищению, к чему они привыкли за (5) последнее время, они будут отрезаны от пути в Галлию и все уничтожены: прежде всего, мол, следует позаботиться о своем спасении, но оно будет обеспечено не раньше, чем они придут в Галлию, больше им не на что надеяться70. Не (10) должно быть у них другой причины бегства, говорили немногие благоразумные, свободные духом и благородные, остальные… и хва(15)лили то, что он предлагал сделать, другие — глупые и беспечные, полагаясь на помощь притекавших со всех сторон рабов, забыли о спасении и о родине; большинство, (20) по рабскому своему сознанию, ни о чем, кроме добычи, не помышляли. После тщетных уговоров он принял71… [не хватает почти двух строк] (B, 3)… решение, которое казалось наилучшим из многих. Затем (5) он убеждает выйти на более просторные и обильные скотом поля, где до прибытия Вариния с отдохнувшим войском их число могло бы увеличиться отборными людьми. Удачно найдя подходящего проводника из числа пленных, прячась в Пицентских, а потом в Эбуринских горах, он прибыл к (15) Устьям Луканским (N‹a›ris Lucanas), а затем на рассвете на форум Анния неожиданно для местных жителей. И тотчас же беглые, вопреки запрещению вождя, (20) стали похищать женщин и девушек, а другие… [не хватает двух строк]… (C, 3) зарубали всякого встречного, мучили при сопротивлении и издевались вместе с тем (5) самым безбожным способом, бередя раны, и, наконец, бросали истерзанные тела чуть живыми; другие забрасывали огонь на крыши домов, (10) а много местных рабов, присоединившихся к ним из сочувствия, выдавали припрятанное их господами, да и их самих извлекали из мест, где они укрывались, и не было ничего ни святого, (15) ни недозволенного для гнева варваров и для понятия раба. Спартак, не будучи в силах препятствовать этому, несмотря на то, что многократно (20) обращался к ним с просьбами, решил пресечь это быстротой действий: отправить вестников… [не хватает двух строк]… (D, 3) и ненависти к себе не (5) вызывать… Другие, застигнутые при жестоком избиении противников, получили тяжелое возмездие со стороны врага. Затем, (10) пробыв на том месте тот день и еще следующую ночь, он на рассвете выводит своих людей с удвоенным числом беглых рабов и останавливается на довольно широком поле, где видит колонов, (15) вышедших из жилищ, но тогда на полях был созревший по осени хлеб.
Но жители по бегству в течение всего того дня соседей знали, (20) что беглые направляются к ним и торопились со всеми… своими на соседние горы [или что-либо подобное]72 (Гай Саллюстий Крисп, История, кн. III 97-98)). 84.73 Он обращался, как это обычно бывает при несчастных обстоятельствах, к разным решениям, поскольку одни, полагаясь на хорошее знание мест, пытались бежать тайно, врассыпную, тогда как часть пыталась совершить прорыв сплоченным строем. 99. Один, знающий эти места, по имени Публипор, остановился на Луканском поле. 100. Считая, что никакое место не будет для них безопасным, если только они не будут достаточно вооружены74. 101*. Пусть отнимают оружие и коней (exuant armis equisque). 102*. Хорошо зная места и умея плести из прутьев сельские корзины, каждый тогда, вследствие недостатка в щитах, готовил себе оружие при помощи этого искусства и сплетал вместо обычных длинных щитов короткие и круглые, применяемые всадниками. 103*. Свежесодранные кожи приставали как бы намазанные клеем75. 104*. Открытые части тела германцы прикрывают шкурами (Germani intectum renonibus corpus tegunt). 105*. «Ибо, как говорит Саллюстий в “Историях”, одежды из кож зверей называются шкурами»76 (Гай Саллюстий Крисп, История, кн. III 84 и 99-105). Затем они разгромили другой лагерь, Вариния (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). Вскоре Спартак, разбив в нескольких сражениях самого претора Вариния, в конце концов взял в плен его ликторов и захватил его коня (Плутарх. Жизнеописание Красса). Гладиаторы под началом Крикса и Спартака разбили претора Публия Вариния (Тит Ливий, История Рима от Основания Города, Периохи. Книга 95 (73 г.), 2). Затем они разгромили и лагерь Торания (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII).
Теперь Спартак стал уже великой и грозной силой, но как здравомыслящий человек, ясно понимал, что ему все же не сломить могущества римлян, и повел свое войско к Альпам, рассчитывая перейти через горы и, таким образом, дать каждому возможность вернуться домой - иным во Фракию, другим в Галлию. Но люди его, полагаясь на свою силу и слишком много возомнив о себе, не послушались и на пути стали опустошать Италию (Плутарх. Жизнеописание Красса). Они распространяются по всей Кампании. Не удовлетворившись разгромом (опустошение) поместий и поселков, они, произведя страшное избиение, опустошают Нолу, Нуцерию, Фурии и Метапонт. Когда со дня на день стекались к нм новые силы когда у них уже образовалось настоящее войско, они из прутьев и шкур животных сделали себе необычные щиты, а из железа в рабских мастерских и тюрьмах, переплавивши его, они сделали себе мечи и копья. И чтобы придать достодолжный вид настоящего войска, они, захватив встречные табуны, сформировали конницу и приносили своему начальнику взятые от преторов знаки отличия и ликторские связки. От этих знаков отличия не отказался Спартак. Даже погребение вождей, павших в сражении, он справлял торжествами, подобавшими полководцам. Он приказывал пленным с оружием в руках сражаться около погребального костра, как будто желая вполне загладить всякий позор прошедшего, если толок он сам, вывший прежде гладиатором, будет устраивать похороны, как какой-нибудь важный вельможа с гладиаторскими боями (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII).
В 679 г. они завоевали лагерь претора Клодия. Оттуда, обойдя кругом Консенцию и Метапонт, в короткое время собрали огромные отряды. Ведь тогда говорят, у Крикса было войско в десять тысяч человек, а у Спартака втрое больше. Эномай же был убит в предыдущем сражении (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). Раздражение, вызванное в сенате низким и недостойным характером восстания, уступило место страху и сознанию опасности, и сенат отправил против восставших, как на одну из труднейших и величайших войн, обоих консулов разом (Плутарх. Жизнеописание Красса).
В 679 г., когда они все наполнили убийствами, пожарами, грабежами и насилиями, на похоронах одной пленной женщины, которая лишила себя жизни в отчаянии от нарушения своего целомудрия, они, как будто скорее учителя гладиаторов, чем начальники войска, устроили игры гладиаторов из 400 пленных, которые, надо полагать, должны были быть испытаны для этого зрелища (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24).
Против восставших с войском были посланы консул Геллий и Лентул (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). Римляне выслали против них консулов с двумя легионами (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Сенат отправил против восставших обоих консулов разом (Плутарх. Жизнеописание Красса). Одним консулом около горы Гаргана был разбит Крикс, командовавший 30-тысячным отрядом. Сам Крикс и две трети его войска пали в битве (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Один из консулов, Геллий, неожиданно напав на отряд германцев, из высокомерия и заносчивости отделившихся от Спартака, уничтожил его целиком (Плутарх. Жизнеописание Красса). Претор Квинт Аррий разбивает и убивает Крикса с двадцатью тысячами беглых рабов под его началом (Тит Ливий, История Рима от Основания Города. Периохи. Книга 96 (72 г.), 1). Геллий разбил в бою Крикса, сражавшегося самым ожесточенным образом (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). 106. А в то же самое время Лентул отстоял двойным строем защищенное возвышенное место, пролив много крови своих солдат, после того как из груд убитых начали показываться плащи и стало понятно, что когорты уничтожены77 (Гай Саллюстий Крисп, История, кн. III 106). После того, как были разбиты рабы у горы Гаргана, Спартак быстро двигался через Апеннинские горы к Альпам, а оттуда - к кельтам. Один из консулов опередил его и закрыл путь к отступлению, а другой догонял сзади (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Тогда Спартак, напав на них поодиночке, разбил обоих. Консулы отступили в полном беспорядке. Спартак, принес в жертву павшему Криксу 300 пленных римлян (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Другой консул Гней Лентул, напротив, терпит поражение от Спартака (Тит Ливий, История Рима от Основания Города. Периохи. Книга 96 (72 г.), 1). Другой консул, Лентул, с большими силами окружил самого Спартака, но тот, перейдя в наступление, разбил его легатов и захватил весь обоз (Плутарх. Жизнеописание Красса). Лентул, побежденный Спартаком, бежал (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). Затем уже, напав в Апеннинах на консула Лентулла, разбил и его войско (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII).Консул Луций Геллий и претор Квинт Аррий тоже разбиты Спартаком (Тит Ливий, История Рима от Основания Города. Периохи. Книга 96 (72 г.), 1). Впоследствии оба консула, напрасно соединив свои войска, обратились в бегство, получив тяжелое поражение (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24).
Затем Спартак двинулся к Альпам, навстречу же ему во главе десятитысячного войска выступил Кассий, наместник той части Галлии, что лежит по реке Паду. В завязавшемся сражении претор был разбит наголову, понес огромные потери в людях и сам едва спасся бегством (Плутарх. Жизнеописание Красса). Вслед за победой над обоими консулами Спартак убил проконсула Гая Кассия, разбив его в сражении (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). У Мутины Спартак уничтожил лагерь Публия Кассия (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). Проконсул Гай Кассий и претор Гней Манлий безуспешно сражаются против Спартака (Тит Ливий, История Рима от Основания Города, Периохи. Книга 96 (72 г.), 3). Окрыленный этими победами, он чего уже одного достаточно для нашего позора, составил план нападения на Рим (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). Спартак со 120000 пехоты поспешно двинулся на Рим. Он приказал сжечь весь лишний обоз, убить всех пленных и перерезать вьючный скот, чтобы идти налегке. Перебежчиков, во множестве приходивших к нему, Спартак не принимал (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). В Пицене консулы снова попытались оказать ему противодействие. Здесь произошло второе большое сражение, и снова римляне были разбиты (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Но Спартак переменил решение идти на Рим. Он считал себя еще не равносильным римлянам, так как войско его далеко не все было в достаточной болевой готовности: ни одни италийский город не примкнул к мятежникам; это были рабы, перебежчики и всякий сброд (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Спартак занял горы вокруг Фурий и самый город. Он запретил купцам, торговавшим с его людьми, платить золотом и серебром, а своим людям - принимать их. Мятежники покупали только железо и медь за дорогую цену и тех, которые приносили им эти металлы, не обижали. Приобретая так нужный материал, мятежники хорошо вооружились и часто выходили на грабеж (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Сразившись снова с римлянами, они победили их и, нагруженные добычей, вернулись к себе (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). И, бродя по Италии, учинили отнюдь нелегкую войну, подобную той, которую вел Ганнибал. Ибо победив многих римских полководцев, среди них двух консулов, создали они примерно 60 тыс. войско (Евтропий, Бревиарий От основания города VI 7.2).
К сражениям с консулами - добавка:
Гераклий и многие другие сицилийцы в то же самое время с нетерпением дожидались Кв. Аррия, который должен был сменить ненавистного Верреса, будучи его преемником. Но этому не суждено было случиться (Цицерон, Против Верреса. Книга Вторая касающаяся его способа решения вопросов как судьи пока он пребывал в Сицилии, XV 37-38). Чтобы прибыть на суд Верреса, Цицерон должен был пройти опасный морской путь от Вибо до Велии в небольшом кораблике, среди вооруженных рабов и пиратов (Цицерон, Против Верреса. Книга Вторая касающаяся его способа решения вопросов как судьи пока он пребывал в Сицилии, XV 40).
Третий уже год длилась эта страшная война, над которой вначале смеялись и которую сперва презирали как войну с гладиаторами. Когда в Риме были назначены выборы других командующих, страх удерживал всех, и никто не выставлял своей кандидатуры, пока Лициний Красс, выдающийся среди римлян своим происхождением и богатством, не принял на себя командования (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Наконец война эта поручена претору Марку Крассу (Тит Ливий, История Рима от Основания Города, Периохи. Книга 96 (72 г.), 3). Узнав обо всех этих поражениях, возмущенный сенат приказал консулам не трогаться с места и поставил во главе римских сил Красса. За Крассом последовали многие представители знати, увлеченные его славой и чувством личной дружбы к нему (Плутарх. Жизнеописание Красса). Когда государство испытывало почти не меньшей страх, чем когда Ганнибал стоял угрожающе у ворот Рима, сенат отправил Красса с легионами консулов, с новым пополнением солдат (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24).
(Аппиан. Гражданские войны. Кн. I)
Лициний Красс с шестью легионами двинулся против Спартака. Прибыв на место, Красс присоединил к своей армии и два консульских легиона (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Среди солдат этих последних, как потерпевших неоднократные поражения, он велел немедленно кинуть жребий и казнил десятую часть. Другие полагают, что дело было не так, но что после того, как все легионы были соединены вместе, армия потерпела поражение, и тогда Красс по жребию казнил каждого десятого легионера, нисколько не испугавшись числа казненных, которых оказалось около 4000. Но как бы там ни было, Красс оказался для своих солдат страшнее побеждавших их врагов (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Красс расположился у границы Пицена, рассчитывая захватить направлявшегося туда Спартака, а легата своего Муммия во главе двух легионов послал в обход с приказанием следовать за неприятелем, не вступая, однако, в сражение и избегая даже мелких стычек (Плутарх. Жизнеописание Красса). Но Муммий, при первом же случае, позволявшем рассчитывать на успех, начал бой и потерпел поражение, причем многие из его людей были убиты, другие спаслись бегством, побросав оружие (Плутарх. Жизнеописание Красса). Оказав Муммию суровый прием, Красс вновь вооружил разбитые части, но потребовал от них поручителей в том, что оружие свое они впредь будут беречь. Отобрав затем пятьсот человек - зачинщиков бегства и разделив их на пятьдесят десятков, они приказал предать смерти из каждого десятка по одному человеку - на кого укажет жребий. Так Красс возобновил бывшее в ходу у древних и с давних пор уже не применявшееся наказание воинов; этот вид казни сопряжен с позором и сопровождается жуткими и мрачными обрядами, совершающимися у всех на глазах (Плутарх. Жизнеописание Красса). Восстановив порядок в войсках, Красс повел их на врагов (Плутарх. Жизнеописание Красса).
Лицинию Крассу очень скоро удалось одержать победу на 10 000 спартаковцев, где-то стоявших лагерем отдельно от своих. Уничтожив две трети их, Красс смело двинулся против самого Спартака. Разбив и его, он чрезвычайно удачно преследовал мятежников, бежавших к лагерю с целью переправиться в Сицилию. Настигнув их, Красс запер войско Спартака, отрезав его рвом, валами и палисадом (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Красс, как только вступил в бой с беглыми рабами, убил их шесть тысяч, а девятьсот взял в плен (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). А Спартак тем временем отступил через Луканию и вышел к морю (Плутарх. Жизнеописание Красса). Встретив в проливе киликийских пиратов, Спартак решил перебраться с их помощью в Сицилию, высадить на острове две тысячи человек и снова разжечь восстание сицилийских рабов, едва затухшее незадолго перед тем: достаточно было бы искры, чтобы оно вспыхнуло с новой силой. Но киликийцы, условившись со Спартаком о перевозке и приняв дары, обманули его и ушли из пролива (Плутарх. Жизнеописание Красса). Там, запертые в Бруттийском углу, они стали готовиться к бегству в Сицилию и, не имея лодок, напрасно пытались переплыть через бурный пролив на плотах из бревен и на бочках, связанных ветвями (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII).
39 I. (1) Гай Веррес грабил в Сицилии. Дело представляют так, будто в смутные и страшные времена сицилийская провинция была спасена от беглых рабов и военных опасностей доблестью и редкою бдительностью этого человека.
II. (5) О чем ты толкуешь? О том, что доблесть твоя спасла Сицилию от войны с беглыми рабами? Честь тебе и хвала, и речь твоя достойна. Но что это за война? Нам казалось, что после войны, завершенной Манием Аквилием, никакой войны с беглыми в Сицилии не было. «Да в Италии-то она была». — Была, и какая еще упорная и жестокая! но неужели же ты пытаешься притязать на свою долю славы в этой войне? Неужели надеешься разделить честь этой победы с Марком Крассом или Гнеем Помпеем? Я думаю, даже твоего бесстыдства недостанет на то, чтобы осмелиться сказать что-нибудь в этом роде. Стало быть, это ты помешал полчищам беглых переправиться из Италии в Сицилию? Где, когда, откуда? Может быть, когда они пытались подступить к твоей Сицилии на плотах или кораблях? Никогда ничего подобного мы не слыхали, зато слыхали о том, как понадобились все мужество и мудрость Марка Красса, храбрейшего из мужей, чтобы беглые рабы не смогли, связав плоты, переправиться в Мессану; а ведь если бы в Сицилии были против них хоть какие-нибудь сторожевые отряды, не пришлось бы тратить столько сил, чтобы воспрепятствовать их попыткам.
(6) «Но в то время, как в Италии, совсем рядом с Сицилией, шла война, в Сицилии ее не было». III. Что же здесь удивительного? Ведь когда в Сицилии шла война, она тоже не проникла в Италию. Пусть это «совсем рядом», но что это дает? Открытый доступ для врагов или заразительность дурного примера для рабов? Но какой же открытый доступ возможен для тех, у кого нет кораблей? Для них вообще закрыт всякий доступ куда бы то ни было, так что, даже находясь, по твоим словам, рядом с Сицилией, они легче достигли бы Океана, чем Пелорского мыса. (7) Что же касается опасной близости рабских мятежей, то почему у тебя больше права на такие речи, чем у остальных наместников? Может быть, потому, что в Сицилии и раньше случались мятежи беглых рабов? Но как раз поэтому Сицилия оказалась наконец в наибольшей безопасности. Ведь после Мания Аквилия по всем распоряжениям и эдиктам преторов рабам строжайше запрещалось иметь при себе оружие (Цицерон. Против Верреса. Второе слушанье дела, книга пятая. О казнях).
(Цицерон. Против Верреса. Второе слушанье дела, книга пятая. О казнях)
X. (25) Судьи, я ведь говорю сейчас о воинской доблести Верреса и поэтому молю, пусть он сам подскажет мне все, что я случайно упускаю. Мне-то кажется, что я поведал уже обо всех его подвигах — по крайней мере, в предотвращении невольничьего мятежа; во всяком случае, я ничего не пропустил намеренно. Вам известно все: и распоряжения его, и осмотрительность, и бдительность, и охрана и защита провинции. Это нужно для того, чтобы вы узнали, какого рода полководец наш Веррес, и при нынешнем недостатке храбрецов не пренебрегали бы таким военачальником. Это не Фабий Максим с его рассудительностью, и не старший Сципион с его быстротой, и не младший, столь разумный в решениях, и не Павел, твердый и мыслящий, и не Марий, мощный и доблестный, — нет. Прошу вас, познакомьтесь теперь с полководцем другого склада, которого надо всячески холить и лелеять.
(26) Начнем с трудностей переходов, которые в военном деле всегда весьма значительны, а в Сицилии в особенности. Посмотрите, как он изловчился сделать их приятными и легкими для себя. В зимнее время он отыскал великолепный способ избежать морозов, бурь и опасных переправ через реки: он выбрал для житья себе город Сиракузы, где природа и местность таковы, что там не бывает такого непогожего дня, когда бы ни разу не выглянуло солнце. Там этот доблестный воин и зимовал, да так, что не только из дому не выходил, но и с ложа не сходил: краткий день он проводил в попойках, а долгую ночь в постыдном разврате.
(27) С наступлением весны (он узнавал о ее приходе не по западному ветру или движению светил, а только по первым розам47) Веррес пускался во все тяжкие — трудился и разъезжал, да так неутомимо и ревностно, что его никто не видел верхом на коне. XI. Нет, его носили ввосьмером, как вифинского царя, на носилках среди подушек, набитых лепестками роз и покрытых прозрачной мальтийскою тканью; сам же он сидел, с венком на голове и венком на шее, понюхивая розы из тончайшего сетчатого мешочка. Преодолев таким образом тяготы пути, он вступал в какой-нибудь город, и на тех же носилках его несли прямо в опочивальню. Туда приходили к нему сицилийские магистраты, приходили римские всадники, как вы слышали под присягою от многих свидетелей; там он тайно обсуждал судебные дела, а потом во всеуслышанье объявлял решения. Так-то наскоро, в спальне, за взятки, не по правде совершив келейный суд, полагал он, что пора все остальное время посвятить Венере и Вакху. (28) Вот где невозможно промолчать о редкостной предусмотрительности нашего славнейшего полководца: в каждом городе из тех, куда преторы приезжали вершить суд, из знатнейших семейств отбирались ему на потребу женщины. Иные из них являлись на пирах его открыто, а кто поскромней, те приходили точно в названный им час, избегая людских взоров. На пирушках царили не приличествующая преторам римского народа тишина и благопристойность, а крики и брань, иной раз доходившие и до рукопашной, ибо строгий и рачительный наш претор хоть нимало не считался с законами римского народа, но усердно соблюдал законы винной чаши. И нередко пиры кончались тем, что одного, как с поля битвы, уносили на руках, другой оставался лежать замертво, многие валялись без чувств, как побитая рать, так что все это походило не на застолье претора, а на Каннское побоище беспутства.
(Цицерон. Против Верреса. Второе слушанье дела, книга пятая. О казнях)
XII. (29) Когда же разгоралась летняя страда — пора, которую все сицилийские преторы привыкли проводить в разъездах, полагая, что всего нужнее объезжать провинцию, когда везде зерно на току, вся челядь в сборе, толпы рабов становятся большой силой, тяжкий труд особенно гнетет, обилие хлеба подстрекает к бунту, а время года лишь ему благоприятствует, — так вот, повторяю, именно тогда, когда другие преторы не слезают с коней, наш необыкновенный вождь устраивал себе в красивейшем уголке Сиракуз постоянный стан. (30) У самого входа в гавань, где берег образует изгиб в сторону города, он раскидывал свои палатки, крытые тонким испанским полотном; и сюда перебирался он из преторского дома, прежних Гиероновых палат, да так прочно, что все лето нигде, кроме этого места, его невозможно было увидеть. Сюда закрыт был доступ всем, кроме товарищей и прислужников его похоти. Сюда приходили все женщины, с которыми он водился, и количество их было поистине невероятным; сюда приходили и мужчины, удостоенные его дружбы, разделяющие с ним жизнь и утехи. Средь подобных мужчин и женщин жил при нем и сын его, подросток, чтобы если не по родственному сходству, то по воспитанью и привычке стать похожим на отца. (31) Здесь же обреталась и небезызвестная Терция, завлеченная его хитростью и коварством: появление ее, говорят, произвело замешательство в этом лагере, так как знатная жена Клеомена Сиракузского, а с ней почтенная супруга Эсхриона не желали терпеть общество дочери мима Исидора; но сидящий пред вами Ганнибал, ценя своих людей не по знатности, а по отваге в совсем иных сражениях,48 так полюбил эту Терцию, что потом и в Рим ее с собой увез. XIII. И когда в эти дни в своем пурпурном греческом плаще и тунике до пят49 красовался он среди своих женщин, сицилийцы ничуть не обижались, что на форуме нет ни должностных лиц, ни судов, ни разбирательств; никто не огорчался, что весь берег звенит женским криком, пением и музыкой, а на форуме царит полная тишина; ведь не право и справедливость исчезали из города, а насилие и жестокость, яростный и наглый грабеж.
(32) И такого-то полководца защищаешь ты, Гортензий? и его хищенья, грабежи, алчность, жестокость, надменность, преступления ты пытаешься прикрыть хвалой его великим ратным подвигам? Поневоле я боюсь, как бы к концу твоей защиты не пришлось бы прибегнуть к давнему приему и примеру Антония, как бы не пришлось поднимать Верреса и обнажать его грудь, дабы римский народ узрел на ней шрамы — следы женских укусов, следы беспутства и похоти! (33) Хоть бы боги догадали тебя упомянуть о его военной службе! Пусть припомнятся его первые успехи, чтобы вы поняли, каков он был не только наверху, но и в подчиненном положении, вспомнятся и самые первые годы его службы, когда он позволял не только себя увлечь (в чем признается сам), но и с собою лечь; или в стане плацентинского игрока, где он неотлучно служил, но ничего не выслужил; да и мало ли других было потерь на этой службе, окупавшихся лишь его цветущим возрастом! (34) А когда он закалился и его развратная выносливость опостылела всем, кроме него, — сколько крепостей, сколько твердынь добродетели взял он силою и дерзостью! Но меня это не касается, и не стану я из-за распутства Верреса бесчестить кого бы то ни было. Я не буду этого делать, судьи, оставим прошлое; а напомню только два недавних события, никого не задевающих, а по ним вы сможете судить и обо всем остальном. Первое известно всем и каждому: в консульство Луция Лукулла и Марка Котты ни в одном городишке не было такого простака, который бы пустился в Рим судиться и не знал бы, что столичный претор правит всякий суд по указке особы не самых строгих правил, по имени Хелидона. А второе: когда уже Веррес, облачившись в воинский плащ и присягнув служить своею властью на благо государства, покинул Рим, то еще не один раз он по ночам ради блудной нужды на носилках проникал в город к некоей женщине, хоть замужней, но многим доступной, — наперекор священному праву, наперекор знаменьям, наперекор людским и божеским заветам(Цицерон. Против Верреса. Второе слушанье дела, книга пятая. О казнях).
IV. (9) «Так что же? Никаких волнений, никаких сговоров среди рабов не было в Сицилии во время претуры Верреса?» — Вот именно: ни один слух не достиг сената и народа, ни одно донесение не пришло от Верреса в Рим. И все-таки я подозреваю, что кое-где в Сицилии было и волнение средь рабов; и сказали мне об этом не события, а собственные Верресовы решения и поступки. Вы видите, судьи, насколько непредубежденно собираюсь я вести дело, — ведь я сам сообщаю вам то, чего так ищет Веррес, но о чем вы до сих пор еще не слыхивали.
(10) В области Триокалы, где и раньше гнездились беглые рабы, челядь некоего сицилийца Леонида была заподозрена в заговоре. Об этом сообщили Верресу. Немедленно, как и следовало ожидать, он отдает приказ; названные люди схвачены, доставлены в Лилибей, хозяин вызван в суд, дело рассмотрено, заговорщики осуждены. V. «Что же дальше?» — Ну как вы думаете? Снова ждете, что речь пойдет о наживе или каком-нибудь воровстве? Но не ищите всюду одного и того же. Под угрозой войны где уж воровать? Даже если и представлялась в этом деле такая возможность, то она была упущена. Веррес мог разжиться на деньжонках Леонида, когда звал его на суд: тогда можно было бы привычно сторговаться, чтоб не доводить дело до судоговорения; был и другой случай — чтобы оправдать мятежников на самом суде; но когда рабы уже осуждены, где найти поприще для наживы? Только и остается, что вести преступников на казнь. Свидетелей множество, — и те, кто участвовал в суде, и те, кто читал приговор, и все славные граждане Лилибея, и немалое собрание достойнейших римских граждан; ничего не поделаешь — нужно выводить. И вот их выводят, их привязывают к кресту… (11) Даже и теперь, судьи, мне кажется, вы ждете: а что же будет дальше? Ведь Веррес никогда ничего не делал без корысти, — а тут чего можно было ждать? Гадайте сколько угодно, ожидайте любого бесчестного поступка, но то, что вы сейчас от меня услышите, превзойдет все наши ожидания. Люди, осужденные за преступный заговор, отданные палачу, уже привязанные к столбу, — вдруг, на глазах у многих тысяч зрителей, были отпущены и возвращены хозяину в Триокалу.
Ну что ты теперь скажешь, безумнейший из людей? Только одно ты можешь сказать, но я о том не спрашиваю, ибо в столь преступном деле не следовало бы о том спрашивать, далее будь на этот счет какие-то сомнения: что, сколько, каким образом ты получил? Оставляю это на твоей совести и освобождаю тебя от ответа: я отнюдь не опасаюсь, будто кто-то заподозрит, что ты бесплатно совершил преступление, на которое никто другой бы не отважился ни за какие деньги, — нет, просто речь сейчас не о воровстве и грабежах твоих, а только о воинской твоей славе. VI. (12) Что же скажешь ты, славный страж и защитник провинции? Ты, который знал, что рабы в Сицилии рвутся к оружию и мятежу? Ты, который вынес приговор своим судом? И ты осмелился вырвать из рук смерти осужденных по обычаю предков и даровать избавление?! Видно, крест, предназначенный для осужденных рабов, ты решил приберечь для ни в чем не повинных римских граждан! Обреченные государства, которым уже нечего терять, прибегают обычно к таким отчаянным решениям: осужденных восстанавливают в правах, заключенных выпускают из тюрем, изгнанников возвращают из ссылки, судебные приговоры отменяют. И когда все это происходит, всякому понятно, что государство погибает; когда все это случается, для всякого несомненно, что больше нет уже надежды на спасение. (13) Впрочем, если где и прибегают к таким мерам, чтобы отменить ссылку или казнь вождей народа или знати, то все же отменяют приговор не те, кто его вынес, не тотчас, как он объявлен, не для тех, чьи преступления грозили жизни и имуществу всех граждан. Здесь же что-то новое и невероятное, и причина тому — не дело, а делец: освобождены рабы, освобождены самим судьею, освобождены на самом месте казни, освобождены после такого преступления, которое грозило свободе и жизни всех граждан?!
(14) О доблестный полководец! — не с отважным бы Аквилием тебя сравнивать, а с самим Сципионом, Павлом, Марием! Многое же ты предусмотрел в страшное для провинции время! Когда ты увидел, что сицилийские рабы воодушевлены примером мятежников в Италии, ну и страха же ты нагнал на них, чтобы не вздумали и пикнуть! Ты приказал явиться в суд: кто же не испугался бы? Господам приказал их обвинять: что может быть страшнее для раба? Огласил им приговор: «Да, виновны». Видно, вспыхнувший пожар погасил ты казнью и смертью немногих? Что же далее? Порка, пытка огнем и, наконец, предел казни для осужденных, предел страха для остальных — крест и распятие! И от всего этого их освободили. Сомневаться ли после этого, что рабы затрепетали, увидав, как покладист этот претор, готовый торговать чуть ли не через палача жизнью рабов, им же осужденных за преступный заговор?!
VII. (15) Вспомни-ка Аристодама из Аполлонии! Леонта из Имахары! Не поступил ли ты с ними точно так же? А к чему побудило тебя волнение среди рабов и внезапно заподозренный мятеж — к усердию в охране провинции или к отысканию новых поводов для бесчестной наживы? У Евменида Галикийского, человека безупречного и знатного, ты подстроил обвинение против управителя усадьбы, за которого хозяин заплатил большие деньги, и на этом получил с Евменида шестьдесят тысяч отступного, как он сам показал под присягою. У римского всадника Гая Матриния, что как раз в ту пору отлучился в Рим, ты объявил подозрительными пастухов и управителей и на этом взял с него шестьсот тысяч: так показал поверенный Матриния, Луций Флавий, отсчитавший тебе эти деньги, так сказал и сам Матриний, так свидетельствует и славнейший цензор Гней Лентул, из уважения к Матринию тотчас написавший тебе письмо и других побудивший к тому же.
(16) А возможно ли промолчать об Аполлонии, сыне Диокла из Панорма, по прозвищу Близнец? Не найдешь во всей Сицилии примера знаменитее, возмутительнее и бесстыднее этого. Едва явился Веррес в Панорм, он велел послать за Аполлонием и вызвать его в суд, при огромном стечении сицилийцев и римских граждан. Тут же пошли разговоры: «То-то я удивлялся, что он так долго не трогает Аполлония, такого богатея», «Видно, что-то он сообразил, что-то затеял», «Ясное дело, неспроста Веррес тянет на суд денежного человека». Все в великом напряжении: что же будет? Наконец, задыхаясь, прибегает Аполлоний с сыном-подростком, — его престарелый отец давно уже не поднимался с постели. (17) Веррес называет ему имя раба, по его словам, старшего пастуха; этот раб, говорит Веррес, затеял заговор и подстрекает челядь. Но такого раба вообще не было среди челяди Аполлония. Веррес приказывает выдать раба немедленно; Аполлоний в ответ утверждает, что нет у него раба с таким именем. Тогда Веррес повелевает тут же схватить Аполлония и бросить в тюрьму. Когда беднягу тащили, он кричал, что ничего дурного не сделал, ни в чем не провинился, а наличных денег при нем нет, так как все они пущены в оборот. И пока он кричал это при всем народе, чтобы каждый мог понять, что он стал жертвой столь вопиющей несправедливости за то лишь, что не дал претору денег, — пока все это, повторяю, он кричал, его заковали и бросили в тюрьму.
VIII. (18) Вот она какова, последовательность Верреса! а его еще не только защищают, как любого претора, но и восхваляют как великого полководца. В страхе пред рабским бунтом этот полководец карал без суда владельцев и освобождал от кары рабов; богача Аполлония, который при рабском мятеже первым бы лишился огромного состояния, он под предлогом этого же мятежа заточил в тюрьму; а рабов, которых сам вместе со своим советом обвинил в мятежном заговоре, он без всякого совета, собственной властью избавил от расправы.
(19) Ну, а что, если Аполлоний и в самом деле что-то совершил и поделом понес наказание? Что же, надо ли осуждать и укорять Верреса за чрезмерную строгость приговора? Можно ведь и так повести дело. Нет, я не стану этого делать, не воспользуюсь таким обычным приемом обвинителей: не стану мягкость объявлять небрежностью, а суровость выставлять на суд за бессердечие. Нет, я буду стоять за твои приговоры, защищать твой авторитет — до тех пор, пока тебе угодно; но как только ты сам начнешь отменять свои же приговоры, — тогда уж не обессудь: я с полным правом буду требовать, чтобы, как ты этим сам себя осудил, так осудили бы тебя и присяжные. (20) Я не стану защищать Аполлония, пусть и друга моего, и гостеприимца, чтобы не показалось, будто я посягаю на твой приговор; не стану ничего говорить о его честности, благородстве, добросовестности; умолчу и о том, что Аполлонию, как я уж говорил, с его челядью, скотом, усадьбами и ссудами хуже всех пришлось бы от волнений или мятежей в Сицилии; не скажу я и того, что если бы и впрямь был Аполлоний бесконечно виноват, даже тогда не следовало бы достойного гражданина достойнейшей общины подвергать столь тяжкой каре, и притом без суда. (21) Я не стану возбуждать против тебя ненависть даже тем, что когда столь достойный муж пребывал в тюрьме, во мраке, в грязи, обросший, то по тираническому распоряжению твоему ни дряхлый отец, ни юный сын ни разу не допущены были к этому несчастному. Я и о том не скажу, что сколько раз ты и являлся в Панорме за эти полтора года (вот как долго пробыл узник твой в темнице!), столько раз к тебе обращался панормский сенат с магистратами и жрецами, умоляя и заклиная освободить наконец от муки несчастного невиновного человека. Обо всем об этом я молчу: ибо если бы пошел я по этому пути, то легко бы доказал, что твоя ко всем жестокость давно уже закрыла тебе доступ к милосердию судей. IX. (22) Все прощаю, во всем уступаю: я предвижу ведь, как поведет защиту Гортензий! Он скажет, что старость отца, юность сына, слезы обоих для Верреса ничто по сравнению с благом и пользой провинции; он скажет, что нельзя управлять государством без устрашения и суровости; он спросит, зачем же несут перед претором фаски,45 зачем в них секиры, зачем тюрьма, зачем утверждены обычаями предков столь многие казни для преступников? И когда он все это скажет сурово и веско, — я позволю себе спросить об одном: почему же тогда этого самого Аполлония этот самый Веррес неожиданно, без каких-либо новых улик, без чьего-либо заступничества приказал вдруг выпустить из тюрьмы?
О, я твердо говорю: столько подозрений возбуждает все это дело, что мне даже и доказывать нечего — судьи и сами догадаются, что означает подобный грабеж, — сколь он гнусен, сколь недостоин, сколь безмерные возможности сулит он для наживы. (23) В самом деле, припомните хотя бы в общих чертах, что этот человек сделал с Аполлонием, сколько и какие обиды он ему нанес, а затем взвесьте и переведите все это на деньги; и вы поймете, что столько зла было обрушено на голову одного из богачей лишь затем, чтоб и другие представили себе ужасы подобных бедствий и оценили грозящие им опасности. Прежде всего — внезапное обвинение в тяжком уголовном преступлении; посудите, скольким людям и за какие деньги приходилось откупаться от этого! Затем — вина без обвинителя, приговор без суда, осуждение без защиты: подсчитайте, сколько стоят эти злодеяния, и заметьте, что подпал под них один лишь Аполлоний, а другие, очень многие, конечно, предпочли от этих несчастий откупиться. Наконец, — мрак, оковы, тюрьма, вся мука заключения вдалеке от милых лиц отца и сына, от вольного воздуха и всем нам общего солнечного света: чтоб от этой откупиться пытки, не страшно заплатить и жизнью, и перевести такое на деньги я уже не берусь. (24) Аполлоний откупился слишком поздно, сломленный горем и бедствиями; но другие на этом научились загодя предупреждать преступления Верресовой алчности. Ведь не думаете же вы, судьи, будто Веррес без корысти взвел поклеп на этого богатейшего человека и без корысти выпустил вдруг его из тюрьмы; или будто такого рода грабеж применен был и испробован на одном лишь Аполлонии, а не с тем, чтоб на его примере внушить ужас всем богатым сицилийцам (Цицерон. Против Верреса. Второе слушанье дела, книга пятая. О казнях).
XIV. (37) Ты так себя вел, что за всеми уликами вынужден был прибегнуть к россказням о рабских мятежах. Ты же понимаешь, конечно, что этим себе не поможешь, — напротив, придашь силу обвинениям. Ты бы мог напомнить о последних вспышках бунта италийских рабов — о беспорядках в Темпсе: их послала тебе благосклонная судьба. Но ты не нашел в себе ни мужества, ни усердия: ты остался таким же, как и прежде(Цицерон. Против Верреса. Второе слушанье дела, книга пятая. О казнях).
XVII. (42) «Пусть так; пусть Веррес не покрыл себя славой, усмиряя рабские мятежи или покушения на мятежи, поскольку не было в Сицилии ни мятежей, ни угрозы их, и не мог он бороться с тем, чего и не существовало. Зато против набегов морских разбойников он снарядил великолепный флот, не спускал с него ревнивых глаз, и провинция могла быть совершенно спокойна».
Что ж, судьи! И о набегах морских разбойников, и о сицилийском флоте я берусь рассказать такое, что вы сразу увидите, как в одном этом деле явились все величайшие пороки нашего Верреса — алчность, надменность, неистовство, похоть, жестокость. Расскажу я об этом коротко, а вы прислушайтесь ко мне с прежним вниманием.
(43) Раньше всего я утверждаю: снаряжая флот, Веррес не о защите провинции заботился, а только о собственной выгоде.
В то время как, по обычаю прежних преторов, каждая община выставляла столько-то кораблей, моряков и воинов, ты почему-то ничего не потребовал от самой большой и богатой общины — Мамертинской. Сколько мамертинцы за это дали тебе тайком, — это, если нужно, мы еще узнаем из записей и от свидетелей. (44) Но этого мало: открыто, на глазах у всей Сицилии, за счет горожан была построена огромная, размером с трирему, кибея, и мамертинские власти дали и подарили ее тебе. Этот корабль, полный сицилийской добычей, сам — часть этой добычи, к отъезду Верреса прибыл в Велию, нагруженный драгоценнейшими и любимейшими вещами Верреса, которые он не пожелал отправить в Рим вместе с остальным награбленным добром. Этот корабль, судьи, я сам недавно видел в Велии, да и не я один; и хоть был он и красив и наряден, всем казалось, что корабль уже предвидит скорую ссылку и высматривает хозяину пути для бегства (Цицерон. Против Верреса. Второе слушанье дела, книга пятая. О казнях).
LXII. Случилось так, что в тот же день в Мессану прибыл и Веррес. Ему докладывают: некий римский гражданин жаловался, что побывал в сиракузских каменоломнях; он уже садился на корабль, осыпая Верреса угрозами, но был схвачен и задержан, чтобы претор сам поступил с ним по усмотрению. (161) Веррес рассыпается в благодарностях, хвалит власти за верность и бдительность; и, пылая преступной яростью, бросается на форум, — глаза сверкают, лицо дышит жестокостью. Все замерли: куда он направится, что предпримет? Вдруг он отдает приказ: виноватого схватить, раздеть, привязать к столбу и сечь розгами на форуме! Несчастный кричал, что он римский гражданин, он из Консы, он нес военную службу вместе с римским всадником, именитым Луцием Рецием, который ведет дела в Панорме и может все подтвердить. В ответ Веррес заявляет, что ему достоверно известно: Публий подослан в Сицилию лазутчиком от вождей мятежных рабов! Ни доноса, ни улик, ни подозрений не было и в помине; тем не менее Веррес велит сечь его розгами по всему телу нещадно.
(162) Посреди мессанского форума, судьи, секли розгами римского гражданина; и ни стона, ни звука не доносилось сквозь боль и свист розог, кроме слов: «Я римский гражданин!» «Гражданин!» Напоминая об этом, думал он отвратить побои и пытки. Но его продолжали сечь; мало того: пока он вновь и вновь взывал о правах гражданина, несчастному страдальцу уже ставили крест, да, крест! — эту пагубу, никогда им дотоле не виданную.
LXIII. (163) О, сладостное имя свободы! О, высокое право нашего гражданина! О, законы Порция и Гракха! О, вожделенная и наконец возвращенная римскому народу власть трибунов! Неужели вы пали так низко, что в римской провинции, в союзном городе, под розгами умер римский гражданин — по приказу того, кому римский народ доверил секиры и фаски? Быть не может! Разжигали огонь, калили железо, все готовилось к пытке, — а тебя не останавливал не только скорбный вопль казнимого, но даже громкий плач рыдавших римских граждан со всех сторон? Ты посмел послать на крест человека, заявлявшего, что он — римский гражданин?
Я сначала докажу, что этот Гавий, этот будто бы внезапно появившийся лазутчик, уже давно томился у тебя в сиракузских каменоломнях, — и докажу это не только по сиракузским спискам, чтобы ты не мог сказать, будто я случайно выхватил из списков это имя, чтобы приписать его Верресовой жертве: нет, я представлю сколько угодно свидетелей, и они скажут, что в каменоломнях у тебя сидел именно тот самый Гавий. А потом я приведу его земляков и друзей из Консы, и они (для тебя уже поздно, для суда еще не поздно) подтвердят, что тот Публий Гавий, которого ты казнил на кресте, был римским гражданином из Консы, а не лазутчиком беглых рабов. LXIV. (165) И когда все это будет с несомненностью доказано, я вернусь к тем данным, которые ты сам предоставляешь в мое распоряжение: мне и этого хватит. Вспомни, что ты сам вскричал, вскочивши со скамьи перед бушующим римским народом? Публий Гавий, ты сказал, был лазутчиком, и лишь затем, чтобы отсрочить свою казнь, он закричал, будто он римский гражданин. Но ведь это самое говорят и мои свидетели: Гай Нумиторий, Марк и Публий Коттий, знатные граждане из округи Тавромения, и Квинт Лукцей, владелец меняльной лавки в Регии. Я ведь их привел не потому, что они знали Гавия, а потому, что они видели, как был распят на кресте человек, называвший себя римским гражданином. А теперь, Веррес, ты и сам согласно подтверждаешь, что он звал себя римским гражданином. Вот и получается, что званье римского гражданина так мало значит для тебя, что ни сомнением, ни промедлением не помешало оно страшной и гнусной казни. (166) Вот на чем я стою, вот что у меня в руках, и этого довольно, судьи: остальное я могу опустить, Веррес сам себя запутает и доконает таким признанием.
Итак, ты не знал, кто перед тобой, ты подозревал в нем лазутчика, почему — не спрашиваю, но обвиняю тебя собственным твоим показанием: человек кричал, что он римский гражданин! А если бы тебя самого, Веррес, в Персии или в дальней Индии захватили и вели на казнь, что бы ты кричал, как не то, что ты — римский гражданин! И, неведомый, в неведомой земле, среди варваров на самом краю света, ты бы спасся этим всюду славным званием. А Гавий, кем бы он ни был, но обреченный тобою на крест, кого ты не знал, но кто называл себя римским гражданином, не смог у тебя — претора! — добиться ни отмены, ни даже отсрочки смертной казни, хоть все время притязал перед тобою на свои гражданские права! LXV. (167) Люди маленькие и незнатные посуху и по морю попадают в небывалые места, где никто их не знает и не знает даже их поручителей. Нo они не сомневаются в своей безопасности, так как знают: званье римского гражданина будет им защитою, — и не только перед нашими начальниками, покорными закону и общественному мнению, и не только среди римских граждан, связанных с ними языком, нравами и другими многими узами, но и всюду, где они ни оказались бы. (168) Уничтожь эту уверенность, отними у римских граждан эту защиту, объяви, что слова «Я — римский гражданин» ничего не стоят, допусти, чтоб претор или кто угодно безнаказанно мог подвергать любой расправе человека, называющего себя римским гражданином, потому-де, что казнимый незнаком ему, — и тогда ты закроешь для нас все провинции, все царства, все свободные общины, весь мир, который всегда был гостеприимно распахнут для римских граждан. Вот что значит она, твоя защита!
Ты подумай: если Гавий назвал Луция Реция, римского всадника из той же Сицилии, неужели так трудно было послать письмо в Панорм? Пленника ты мог бы продержать в тюрьме, в оковах, под надзором твоих мамертинцев, пока не явится Реций из Панорма; узнает он пленника — хоть смягчи наказание; не узнает — что ж, издавай, коли уж очень хочется, такое постановление, по которому любой, кто тебе неизвестен и богатых поручителей не имеет, пусть он даже римский гражданин, приговаривается на крест.
LXVI. (169) Но к чему так много говорить о Гавии, будто Гавию ты враг, а не всему римскому имени, народу, праву и гражданству? Не ему показал себя ты недругом, а всеобщей нашей свободе. В самом деле, когда мамертинцы, по своим обычаям, воздвигали за городом, на Помпеевой дороге крест, не ты ли приказал им водрузить его в том месте, с которого виден пролив, и не добавил ли при этом перед всеми, — попробуй отрицать! — что выбрал это место для того, чтоб Гавий, утверждавший, что он римский гражданин, смотрел бы с этого креста на Италию и видел бы свой родной дом? С самого основания Мессаны, судьи, крест впервые был воздвигнут в этом месте! Для того палач открыл казнимому вид на Италию, чтобы тот, кончаясь в муках и страдании, уразумел, что рабство и свободу разделяет только узкий пролив, и чтобы Италия смотрела, как вскормленник ее подвергнут злейшей казни, установленной для рабов.
(170) Заковать римского гражданина — преступление; сечь его розгами — злодейство; убить его — почти братоубийство; а распять его — для такого черного нечестия и слов нельзя найти. Но и этого мало было Верресу: «Пусть он смотрит на отечество, пусть умрет на виду у законов и свободы!» Нет, не Гавия, не случайного человека, — общую свободу и римское гражданство предал ты на муки и на крест! Вот она, мера Верресовой наглости! Ах, как горевал он, вероятно, что не мог вбить крест для римских граждан на форуме, на комиции, на рострах! Ведь недаром в своей провинции он выбрал место самое многолюдное, самое близкое к Риму; он желал, чтобы памятник его преступной наглости стоял в виду Италии, в преддверии Сицилии, на пути всех, кто здесь проплывает (Цицерон. Против Верреса. Второе слушанье дела, книга пятая. О казнях).
Наконец-то римляне всеми силами государства поднимаются против этого гладиатора, и от этого позора освободил римлян Лициний Красс. Эти - стыдно сказать - враги, разбитые и обращенные им в бегство, убежали в крайние пределы Италии (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). Обманутый киликийскими пиратами, Спартак был вынужден отступить от побережья и расположился с войском на Регийском полуострове. Сюда же подошел и Красс. Сама природа этого места подсказала ему, что надо делать. Он решил прекратить сообщение через перешеек, имея в виду двоякую цель: уберечь солдат от вредного безделья и в то же время лишить врагов подвоза продовольствия. Велика и трудна была эта работа, но Красс выполнил ее до конца и сверх ожидания быстро. Поперек перешейка, от одного моря до другого, вырыл он ров длиной в триста стадиев, шириною и глубиною в пятнадцать футов, а вдоль всего рва возвел стену, поражавшую своей высотой и прочностью. Сначала сооружения эти мало заботили Спартака, относившегося к ним с полным пренебрежением, но когда припасы подошли к концу, и нужно было перебираться в другое место, он увидел себя запертым на полуострове, где ничего нельзя было достать (Плутарх. Жизнеописание Красса). Когда Спартак был принужден попытаться пробить себе дорогу в Самниум, Красс на заре уничтожил около 6000 человек неприятелей, а вечером еще приблизительно столько ж, в то время как из римского войска было только трое убитых и семь раненных. Такова была перемена, происшедшая в армии Красса благодаря введенной им дисциплине. Эта перемена вселила в нее уверенность в победе. Спартак же, поджидая всадников, кое-откуда прибывших к нему, больше уже не шел в бой со всем своим войском, но часто беспокоил осаждавших мелкими стычками; он постоянно неожиданно нападал на них, набрасывал пучки хвороста в ров, зажигал их и таким путем делал осаду чрезвычайно трудной. Он приказал повесить пленного римлянина в промежуточной полосе между обоими войсками, показывая тем самым, что ожидает его войско в случае поражения (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). Спартак ночью засыпал телами убитых пленников и скота ров, которым М. Красс его окружил, и перешел его (Фронтин, Стратегемы, книга I 5, 20). Спартак, дождавшись снежной и бурной зимней ночи, засыпал небольшую часть рва землей, хворостом и ветками и перевел через него третью часть своего войска. Красс испугался; его встревожила мысль, как бы Спартак не вздумал двинуться прямо на Рим. Вскоре, однако, он ободрился, узнав, что среди восставших возникли раздоры (Плутарх. Жизнеописание Красса).
Прежде чем напасть на самого Спартака, расположившегося лагерем у истоков реки Сигара, Красс победил его вспомогательное войско галлов и германцев, из которых убил 30 тысяч человек, вместе самими вождями (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). Многие, отпав от Спартака, расположились отдельным лагерем у Луканского озера. Напав на этот отряд, Красс прогнал его от озера, но не смог преследовать и истреблять врагов, так как внезапное появление Спартака остановило их бегство (Плутарх. Жизнеописание Красса).
Раньше Красс писал Сенату о необходимости вызвать и Лукулла из Фракии, и Помпея из Испании, но теперь сожалел о своем шаге и спешил окончить войну до прибытия этих полководцев, так как предвидел, что весь успех будет приписан не ему, Крассу, а тому из них, который явится к нему на помощь. По этим соображениям он решил, не медля, напасть на те неприятельские части, которые, отделившись, действовали самостоятельно под предводительством Гая Канниция и Каста. Намереваясь занять один из окрестных холмов, он отрядил туда шесть тысяч человек с приказанием сделать все возможное, чтобы пробраться незаметно. Стараясь ничем себя не обнаружить, люди эти прикрыли свои шлемы. Тем не менее их увидели две женщины, приносившие жертвы перед неприятельским лагерем, и отряд оказался бы в опасном положении, если бы Красс не подоспел вовремя и не дал врагам сражения - самого кровопролитного за всю войну. Положив на месте двенадцать тысяч триста неприятелей, он нашел среди них только двоих, раненных в спину, все остальные пали, оставаясь в строю и сражаясь против римлян (Плутарх. Жизнеописание Красса). Претор Марк Красс сперва удачно сражается против части беглых, состоявшей из галлов и германцев, перебив тридцать пять тысяч врагов вместе с вождем их Ганником (Тит Ливий, История Рима от Основания Города, Периохи. Книга 97 (71–70 гг.), 1).
За Спартаком, отступавшим после поражения отряда Гая Канниция и Каста к Петелийским горам, следовали по пятам Квинт, один из легатов Красса, и квестор Скрофа. Но когда Спартак обернулся против римлян, они бежали без оглядки и едва спаслись, с большим трудом вынеся из битвы раненого квестора. Этот успех и погубил Спартака, вскружив головы беглым рабам. Они теперь и слышать не хотели об отступлении и не только отказывались повиноваться своим начальникам, но, окружив их на пути, с оружием в руках принудили вести войско назад через Луканию на римлян. Шли они туда же, куда спешил и Красс, до которого стали доходить вести о приближавшемся Помпее; да и в дни выборов было много толков о том, что победа над врагами должна быть делом Помпея: стоит ему явиться - и с войной будет покончено одним ударом (Плутарх. Жизнеописание Красса). В Риме, узнав об осаде и считая позором, если война с гладиаторами затянется, выбрали вторым главнокомандующим Помпея, только что вернувшегося тогда из Испании. Теперь-то римляне убедились, что восстание Спартака дело тягостное и серьезное. Узнав, об этих выборах, Красс, опасаясь, что слава победы может достаться Помпею, старался всячески ускорить дело и стал нападать на Спартака. Последний, также желая предупредить прибытие Помпея, предложил Крассу вступить в переговоры. Когда тот с презрением отверг это предложение, Спартак решил пойти на риск, а так как у него уже было достаточно всадников, бросился со всем войском через окопы и бежал по направлению Брундизию. Красс бросился за ним (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I).
Когда Спартак узнал, что в Брундизии находится и Лукулл, возвратившийся после победы над Митридатом, он понял, что все погибло, и пошел на Красса с большой и тогда своей армией. Произошла грандиозная битва, чрезвычайно ожесточенная вследствие отчаяния, охватившего такое большое количество людей. Спартак был ранен в бедро дротиком: опустившись на колено и выставив вперед щит, он отбивался от нападавших, пока не пал вместе с большим числом окружавших его. Остальное его войско, находясь в полном беспорядке, было изрублено. Говорят, что число убитых и установить было нельзя. Римлян пало около 1000 человек. Тело Спартака не было найдено (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). После победы над Ганником, Красс наносит поражение и Спартаку, перебив с ним шестьдесят тысяч человек (Тит Ливий, История Рима от Основания Города, Периохи. Книга 97 (71–70 гг. до н. э.), 1). Красс, желая возможно скорее сразиться с врагами, расположился рядом с ними и начал рыть ров. В то время как его люди были заняты этим делом, рабы тревожили их своими налетами. С той и другой стороны стали подходить все большие подкрепления, и Спартак был, наконец, поставлен в необходимость выстроить все свое войско. Перед началом боя ему подвели коня, но он выхватил меч и убил его, говоря, что в случае победы получит много хороших коней от врагов, а в случае поражения не будет нуждаться и в своем. С этими словами он устремился на самого Красса; ни вражеское оружие, ни раны не могли его остановить, и все же к Крассу он не пробился и лишь убил двух столкнувшихся с ним центурионов. Наконец, покинутый своими соратниками, бежавшими с поля битвы, окруженный врагами, он пал под их ударами, не отступая ни на шаг и сражаясь до конца (Плутарх. Жизнеописание Красса). Наконец, сделав вылазку, они погибли смертью, достойной храбрых людей, сражаясь не на жизнь, а на смерть, что было вполне естественно в войсках под началом гладиатора. Сам Спартак, сражаясь храбрейшим образом в первом ряду, были убит и погиб, как подобало бы великому полководцу (Флор. Эпитома. Война Спартака. Гл.VII). Красс в конце концов встретившись с самим Спартаком, вступившим в бой в правильном строю, поразил вместе с ним громадное количество рабов. Из них, как говорят, было убито 60 тысяч и 6 тысяч взято в плен. Было также освобождено 3 тысячи римских граждан. Остальные же, которые бродили повсюду, спасшись от этого боя, были уничтожены при помощи частых засад многими римскими вождями (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). (6) Их численность настолько возросла, что в последнем данном ими сражении они выставили сорок девять тысяч124 воинов. Слава прекращения этого досталась Крассу, вскоре [с согласия] всех признанному принцепсом государства (Веллей Патеркул, Римская история II 30.5). Большое число спартаковцев еще укрылось в горах, куда они бежали после битвы. Красс двинулся на них. Разделившись на четыре части, они отбивались, пока не погибли все, за исключением 6000, которые были схвачены и повешены вдоль дороги из Капуи в Рим (Аппиан. Гражданские войны. Кн. I). И были побеждены в Апулии претором Марком Лицинием Крассом. Так, после многих превратностей судьбы на третий год эта война в Италии была завершена (Евтропий, Бревиарий От основания города VI 7.2).
Хотя Красс умело использовал случай, предводительствовал успешно и лично подвергался опасности, все же счастье его не устояло перед славой Помпея. Ибо те рабы, которые ускользнули от него, были истреблены Помпеем, и последний писал в сенат, что уничтожил самый корень войны. Помпей, конечно, со славой отпраздновал триумф как победитель Сертория и покоритель Испании. Красс и не пытался требовать большого триумфа за победу в войне с рабами, но даже и пеший триумф, называемый овацией, который ему предоставили, был сочтен неуместным и унижающим достоинство этого почетного отличия (Плутарх. Жизнеописание Красса). Отец Октавиана Августа, Гай Октавий, с молодых лет был богат и пользовался уважением; можно только удивляться, что и его некоторые объявляют ростовщиком и даже раздатчиком взяток при сделках на выборах. Выросши в достатке, он и достигал почетных должностей без труда, и отправлял их отлично. После претуры он получил по жребию Македонию; по дороге туда, выполняя особое поручение сената3, он уничтожил остатки захвативших Фурийский округ беглых рабов из отрядов Спартака и Катилины (Гай Светоний Транквилл. Жизнь Двенадцати Цезарей. Божественный Август 3, 1).
Это была война, на которую уже нельзя было спокойно смотреть, но которой следовало повсюду бояться. То, что она называется войной с беглыми рабами, еще не значит, что ее должно считать незначительной из-за названия, потому что в ней оба консула, каждый в отдельности, а иногда и вместе, напрасно соединив свои войска, оказывались побежденными, и было перебито очень много знатных лиц. А самих беглых рабов было убито более 100 тысяч (Орозий. История против язычников. Гл.V п. 23 - 24). Война с пиратами Помпеем и третья Пуническая война Сципионом были окончены с невероятной быстротой в самое короткое время. Так же и восстание гладиаторов, хотя во время него и потерпели поражение многие предводители римских войск и два консула, а Италия была страшно разорена и опустошена, окончилось, однако же, после многих жертв на третьем году (Священный Августин, О Граде Божием V 22).
Воспоминания более поздних римлян о восстании Спартака:
46. Тогда же гладиаторы в городе Пренесте попытались вырваться на свободу, но были усмирены приставленной к ним воинской стражей; а в народе, жаждущем государственных переворотов и одновременно трепещущем перед ними, уже вспоминали о Спартаке и былых потрясениях (Тацит, Анналы XV 46).
5. В РАБСКОЙ войне, когда гладиаторы Спартак, Крикс и Эномай, опустошив почти [всю] Италию, угрожали сжечь Рим, но были подавлены в Лукании Крассом, в Этрурии - консулом Помпеем.
8. Когда началась война с рабами – ее называют еще Спартаковой войной, – Катон вступил добровольцем в войско, которым командовал Геллий. Он сделал это ради своего брата Цепиона, служившего у Геллия военным трибуном. Хотя ему и не удалось найти применение для своего мужества и усердия в той мере, в какой ему хотелось, ибо начальники вели войну плохо, все же среди изнеженности и страсти к роскоши, которые владели тогда солдатами, он обнаружил такое умение повиноваться, столько выдержки, столько отваги, неизменно соединявшейся с трезвым расчетом, что, казалось, ни в чем не уступал Катону Старшему. Геллий отметил его наградами и славными почестями, но Катон не принял ни одной из них, сказав, что не совершил ничего, заслуживающего награды, и уже с той поры прослыл чудаком.
II. [Окончание войны с рабами]
20. Снова добыв вьючных животных, они продолжают путь к городу16.
21. Все, у кого в старом теле был воинственный дух17.
22*. Указанных жребием он убивает на месте (sorte ductos fusti necat)18.
23*. Вся Италия, суживаясь, разделяется затем на два полуострова: Бруттий и Салент.
24*. Равнинная часть Италии с мягкой почвой (Italiae plana ac mollia).
25. Обращенный своим входом к Сицилии, он тянется не более, как на тридцать пять миль19.
26*. Известно, что Италия была когда-то соединена с Сицилией, но промежуточное расстояние было или затоплено по причине низкого уровня, или размыто водой вследствие узости перешейка; залив же здесь образовался потому, что на берег Италии, по своей природе более мягкий, отбрасывается морской прибой от твердых и высоких скал Сицилии.
27. Скиллой местные жители называют скалу, вдающуюся в море, издали похожую на прославленный образ. Сказания же придали ему столь чудовищный вид, будто бы это женщина, у пояса которой торчат собачьи головы, потому что волны, сталкивающиеся у этой скалы, издают шум, напоминающий лай собак.
28. Море у Харибды бурливое; оно затягивает невидимым водоворотом случайно занесенные туда корабли, тащит их на протяжении шестидесяти миль к тавроменийским берегам и там выбрасывает из своих глубин их обломки20.
29*. «Пелорским назван мыс в Сицилии, согласно Саллюстию, по имени погребенного там кормчего Ганнибала»21.
30. Бочки, подведенные под бревна, они оплетали лозами или кожаными ремнями (tergis)22.
31. Сцепившиеся между собой плоты мешали приготовлениям (implicatae rates ministeria prohibebant).
32*. Из-за близости Италии Гай Веррес укрепил берега Сицилии (C. Verres litora Italia propinqua firmavit)23.
33*. Они были в лесу на горе Силе (in silva Sila fuerint)24.
34*. Они трудились днем и ночью, торопились (diu noctuque laborare, festinare)25.
35*. Холодной ночью (frigida nocte).
36. Немноголюдную нашу стоянку и в то время не заботившуюся об оружии.
37. Они начали разделяться во мнениях и перестали совместно совещаться26.
38. Благоухание от близлежащих сладчайших источников (sapor iuxta fontis dulcissimos)27.
39. Он только стал особенно торопиться (avidior modo properandi factus)28.
40. Когда между тем при неясном освещении две галльские женщины, избегая встреч, стали подниматься на гору для совершения ежемесячного очищения29.
41*. Он был убит с ожесточением, но не остался неотмщенным (haud impigere neque inultus occiditur)30.
Плутарх (Жизнеописание Гая Цезаря 5.1) и Светоний (Жизнь 12 Цезарей, Божественный Юлий 5.1) упоминают, что Цезарь был военным трибуном после своего возвращения из изгнания. Сперва Плутарх:
V. ПЕРВОЕ доказательство любви к нему народа Цезарь получил в то время,
когда, добиваясь должности военного трибуна одновременно с Гаем Помпилием,
был избран большим числом голосов, нежели тот, второе же, и еще более явное,
когда после смерти своей тетки Юлии, жены Мария, он не только произнес на
форуме блестящую похвальную речь умершей, но и осмелился выставить во время
похорон изображения Мария, которые были показаны впервые со времени прихода
к власти Суллы, так как Марий и его сторонники были объявлены врагами
государства.
Первой его должностью по возвращении в Рим была должность войскового трибуна11, присужденная ему народным голосованием. Здесь он деятельно помогал восстановлению власти народных трибунов, урезанной при Сулле. Кроме того, он воспользовался постановлением Плотия, чтобы вернуть в Рим Луция Цинну, брата своей жены, и всех, кто вместе с ним во время гражданской войны примкнул к Лепиду, а после смерти Лепида бежал к Серторию; и он сам произнес об этом речь.
Считается, что при этом речь идёт о 71 г. до н. э. В любом случае, оба автора никак не упоминают участия Цезаря в событиях связанных с восстанием гладиаторов (хотя западный кинематограф и художественная литература немало спекулирует на участии Цезаря в подавлении восстания Спартака). Слова Светония о том, что должность военного трибуна была первой для Цезаря по его возвращении из изгнания не отвечает действительности. Читаем по этому поводу свидетельство Веллия Патеркула (Римская история II 43.1-3):
XLIII. Едва введенный в жреческую должность,- ведь в свое отсутствие Цезарь был назначен понтификом вместо консуляра Котты 170 (когда он был почти мальчиком, Марий и Цинна избрали его фламином Юпитера, но победа Суллы, объявившего все их распоряжения недействительными, отменила и это назначение), он поспешил в Италию и, чтобы его не заметили пираты, державшие тогда в своих руках все моря, а их враждебное отношение к себе он заслужил, пересек очень широкий залив Адриатического моря на четырехвесельном судне вместе с двумя друзьями и десятью рабами. (2) Заметив во время этого плавания, как ему показалось, пиратские корабли, он разделся и привязал к бедру кинжал, готовясь
к любому повороту судьбы, но вскоре понял, что это обман зрения: издалека он принял деревья за мачты и реи.
(3) Остальные его деяния в Городе достаточно известны и не нуждаются в искусном изложении. Знаменитое обвинение Долабеллы 171 и благожелательность граждан во время этого процесса, к Цезарю, а не как обычно к обвиняемому, и знаменитейшие политические споры с Кв. Катулом и другими самыми выдающимися людьми, и поражение Кв. Катула, общепризнанного главы сената, еще до претуры домогавmегося должности великого понтифика 172, (4) и во время пребывания в должности эдила восстановление, несмотря на сопротивление нобилитета, памятников Г. Марию, равно как возвращение гражданских прав детям проскрибированных, и удивительные по мужеству и рвению претура и квестура в Испании 173 (а он был квестором под началом Антистия Вета, деда нынешнего Вета, консуляра и понтифика, отца двух консул яров и жрецов, человека настолько достойного, насколько может быть достойной человеческая честность).
Фронтин, Стратегемы II 4.7:
7. Лициний Красс в войне против беглых рабов, собираясь вывести солдат против Каста и Канника, предводителей галлов, послал 12 когорт с легатом Г. Помпонием и Кв. Марцием Руфом за гору в обход. Когда сражение уже началось, эти когорты, [80] выбежавшие с громким криком с тыла, настолько поразили врагов, что началось повальное бегство, и нигде не давалось отпора.
(6) Их численность настолько возросла, что в последнем данном ими сражении они выставили сорок девять тысяч 124 воинов. Слава прекращения этого досталась Крассу, вскоре [с согласия ] всех признанному принцепсом государства.
Марк Анней Лукан, Фарсалия II 554-627 (в русском переводе нумерация иная - 526 - 627):
Тою порою Помпей, о плененьи вождя не проведав,
Войско готовил свое, чтоб сторонникам дать подкрепленье.
Он на заре трубить приказал, — когорты собравши,
Призванных воинов дух теперь испытать пожелал он
lucis rumpe moras et Caesaris effuge munus’.
nescius interea capti ducis arma parabat
Magnus, ut inmixto firmaret robore partis.
iamque secuturo iussurus classica Phoebo
temptandasque ratus moturi militis iras
530 И к молчаливым рядам обратился с внушительной речью:
«Правого дела оплот, за все преступления мститель!
Истинно-римский стан, получивший теперь от Сената
Брани законной доспех, призывай молитвами битву!
Лютым огнем грабежей пылают Гесперии нивы;
adloquitur tacitas ueneranda uoce cohortes.
‘o scelerum ultores melioraque signa secuti,
o uere Romana manus, quibus arma senatus
non priuata dedit, uotis deposcite pugnam,
ardent Hesperii saeuis populatibus agri,
535 Галльская ярость рекой через Альпы течет ледяные
Кровью уже запятнал мечи оскверненные Цезарь.
Благодаренье богам, что урон мы первые терпим:
Грех да рождается там! И пусть под моим руководством
Рим направляет теперь пощаду и кару. Нет речи
Gallica per gelidas rabies ecfunditur Alpes,
iam tetigit sanguis pollutos Caesaris enses.
di melius, belli tulimus quod damna priores:
coeperit inde nefas, iam iam me praeside Roma
supplicium poenamque petat. neque enim ista uocari
540 О правомерной войне, — здесь родины гневной отмщенье!
Эта война — не большая той, когда Катилина
Факел готовил домам, иль темных неистовств сообщник
Лентул, или Цетег — безумец с рукой обнаженной.
proelia iusta decet, patriae sed uindicis iram;
nec magis hoc bellum est, quam quom Catilina parauit
arsuras in tecta faces sociusque furoris
Lentulus exertique manus uaesana Cethegi.
o rabies miseranda ducis! cum fata Camillis
545 Жалкое буйство вождя! Когда судьбы к великим Метеллам
Или Камиллам тебя приравнять задумали, Цезарь,
Сам ты себя уронил до Мариев, Цинн! И ты сгинешь
Так же, как Лепид погиб — от Катула, как под секирой
Нашею сгинул Карбон, сицилийской гробницей укрытый,
Или поднявший на бунт иберийцев — изгнанник Серторий!
te, Caesar, magnisque uelint miscere Metellis,
ad Cinnas Mariosque uenis. sternere profecto
ut Catulo iacuit Lepidus, nostrasque securis
passus Sicanio tegitur qui Carbo sepulchro,
quique feros mouit Sertorius exul Hiberos.
550 Впрочем, я не хочу равнять тебя с ними, о Цезарь,
И негодую, что Рим на безумье воздвиг мои руки.
Ах, почему не воскрес от парфянских побоищ спасенный
Красс и со скифских брегов не вернулся он к нам, победитель,
Чтобы, о недруг, ты пал, рукою его пораженныйiii.
quamquam, siqua fides, his te quoque iungere, Caesar,
inuideo nostrasque manus quod Roma furenti
opposuit. Parthorum utinam post proelia sospes
et Scythicis Crassus uictor remeasset ab oris,
ut simili causa caderes, quoi Spartacus, hosti.
555 Если к трофеям моим прибавить тебя повелели
Боги, то хватит в руках здоровья, чтоб дротик направить:
Жаркая кровь, как и встарь, еще горячит мое сердце.
Ты испытаешь, что я бежать неспособен из боя,
Хоть и вкушал долговременный мир. И хилым, и жалким
te quoque si superi titulis accedere nostris
iusserunt, ualet, en, torquendo dextera pilo,
feruidus haec iterum circa praecordia sanguis
incaluit; disces non esse ad bella fugaces
qui pacem potuere pati. licet ille solutum
560 Он называет меня, — пусть вас не пугает мой возраст.
Вождь в этом стане — старик, а у Цезаря — воины старцы.
Я — на такой высоте, на какую поднять гражданина
Может свободный народ, — лишь царскую власть я отринул.
Деспотом жаждет тот быть, который в городе римском
defectumque uocet, ne uos mea terreat aetas:
dux sit in his castris senior, dum miles in illis.
quo potuit ciuem populus perducere liber
ascendi, supraque nihil nisi regna reliqui.
non priuata cupis, Romana quisquis in urbe
565 Хочет Помпея затмить. Здесь оба консула с нами,
Здесь предводителей сонм. Неужели Цезарь сумеет
Целый Сенат победить? Не так-то ты слепо несешься,
Вовсе не зная стыда, о Фортуна! Иль дух окрыляют
Годы трудов боевых и мятежная долгое время
Pompeium transire paras. hinc consul uterque,
hinc acies statura ducum est. Caesarne senatus
uictor erit? non tam caeco trahis omnia cursu
teque nihil, Fortuna, pudet. multisne rebellis
Gallia iam lustris aetasque inpensa labori
570 Галлия? Бегство ль его от волн холодного Рейна?
Или же то, как лужу приняв за ширь Океана,
В страхе он тыл показал британцам, к которым стремился?
Или он горд от хвастливых угроз, ибо слухи о смуте
Граждан с оружьем в руках из отеческих хижин изгнали?
dant animos? Rheni gelidis quod fugit ab undis
Oceanumque uocans incerti stagna profundi
territa quaesitis ostendit terga Britannis?
an uanae tumuere minae quod fama furoris
expulit armatam patriis e sedibus urbem?
575 Жалкий глупец! Бегут не тебя, но за мною стремятся, —
Ибо сверканье знамен понес я над морем великим
Раньше, чем полный свой круг свершила Канфия дважды.
В страхе смятенный пират покинул заливы морские,
Стал у меня он просить хоть бы тесного дома на суше.
heu demens, non te fugiunt, me cuncta secuntur.
qui cum signa tuli toto fulgentia ponto,
ante bis exactum quam Cynthia conderet orbem,
omne fretum metuens pelagi pirata reliquit
angustaque domum terrarum in sede poposcit.
580 Также мятежный царь, через Скифское море бежавший,
Римской судьбины палач, был мною вынужден к смерти:
Большего счастия здесь достиг я, чем некогда Сулла.
Слава моя повсеместно гремит: и всюду под солнцем
Где ни простерта земля — полна она наших трофеев.
idem per Scythici profugum diuortia ponti
indomitum regem Romanaque fata morantem
ad mortem Sulla felicior ire coegi.
pars mundi mihi nulla uacat, sed tota tenetur
terra meis, quocumque iacet sub sole, tropaeis:
585 Север увидел меня победителем возле холодных
Фасиса волн; и полуденный зной в Египте познал я,
Даже в Сиене я был, никогда не бросающей тени.
Запад страшится меня, где Бетис течет гесперийский —
Самый последний поток, впадающий в волны Тефисы.
hinc me uictorem gelidas ad Phasidos undas
Arctos habet, calida medius mihi cognitus axis
Aegypto atque umbras nusquam flectente Syene,
occasus mea iura timent Tethynque fugacem
qui ferit Hesperius post omnia flumina Baetis,
590 Знает меня покоренный араб, народ гениохов,
Лютых в бою, и руном похищенным славные колхи.
Знамя увидев мое, каппадоки дрожат, и Софена,
И Иудея — раба своего неизвестного бога.
Я покорил и армян, и киликов диких, и тавров.
me domitus cognouit Arabs, me Marte feroces
Heniochi notique erepto uellere Colchi,
Cappadoces mea signa timent et dedita sacris
incerti Iudaea dei mollisque Sophene,
Armenios Cilicasque feros Taurumque subegi:
595 Тестю какую войну оставил я, кроме гражданской?».
Клика ответного нет на эти слова полководца.
Не попросили войска сигнала к немедленной битве.
Чувствует страх и Помпей: назад решил отодвинуть
Сам он знамена свои и не гнать в опасности боя
quod socero bellum praeter ciuile reliqui?’
uerba ducis nullo partes clamore secuntur
nec matura petunt promissae classica pugnae.
sensit et ipse metum Magnus, placuitque referri
signa nec in tantae discrimina mittere pugnae
600 Строй, побежденный одним о невидимом Цезаре слухом.
Так же, отогнан от стад соперником в первой же схватке,
Прячется бык по лесам и, скитаясь в пустынных равнинах,
Пробует крепость рогов повсюду на встречных деревьях;
Не возвратится он вновь на пастбище раньше, чем шея
iam uictum fama non uisi Caesaris agmen.
pulsus ut armentis primo certamine taurus
siluarum secreta petit uacuosque per agros
exul in aduersis explorat cornua truncis
nec redit in pastus, nisi cum ceruice recepta
605 Станет могучей опять; но вскоре, врага одолевши,
В разнообразных прыжках за собой он стада увлекает
Наперекор пастуху: так Помпей, еще в силах неравный,
Отдал Гесперию сам и, пройдя чрез Апулии земли,
С войском своим заперся в безопасную крепость Брундисий.
excussi placuere tori, mox reddita uictor
quoslibet in saltus comitantibus agmina tauris
inuito pastore trahit, sic uiribus inpar
tradidit Hesperiam profugusque per Apula rura
Brundisii tutas concessit Magnus in arces.
610 Город тот некогда был во владеньи диктейских пришельцев.
Как беглецов, их Кекропа суда переправили с Крита
В день, когда парус солгал, возвестив о паденьи Тезея.
Там Гесперии брег, протянувшись узкой лукою,
Выслал навстречу волнам неширокую длинную отмель,
urbs est Dictaeis olim possessa colonis,
quos Creta profugos uexere per aequora puppes
Cecropiae uictum mentitis Thesea uelis.
hinc latus angustum iam se cogentis in artum
Hesperiae tenuem producit in aequora linguam,
615 Адриатический вал замкнув кривыми рогами.
Все-таки этот залив с его тесным выходом в море
Гаванью быть бы не мог, когда бы остров скалистый
Западных бурь не смирял, отгоняя разбитые волны:
Горы и здесь, и там встречали утесами море
Hadriacas flexis claudit quae cornibus undas.
nec tamen hoc artis inmissum faucibus aequor
portus erat, si non uiolentos insula Coros
exciperet saxis lassasque refunderet undas.
hinc illinc montes scopulosae rupis aperto
620 И отражали ветра, так что в бухте стояли спокойно
И без помех корабли на одном лишь дрожащем канате.
Здесь широко открыты моря, и отсюда несутся
В гавань Коркиры суда, иль ищут, налево подавшись,
Над Ионийской волной Эпидамна хребет иллирийский.
opposuit natura mari flatusque remouit,
ut tremulo starent contentae fune carinae.
hinc late patet omne fretum, seu uela ferantur
in portus, Corcyra, tuos, seu laeua petatur
Illyris Ionias uergens Epidamnos in undas.
625 Здесь приют моряков, когда Адрий движет все силы,
В тучах Керавны стоят, и Сасон калабрийский, затоплен
Пенным прибоем валов, погружается в бездну морскую.
hoc fuga nautarum, cum totas Hadria uires
mouit et in nubes abiere Ceraunia cumque
spumoso Calaber perfunditur aequore Sason.
Афиней, Пир мудрецов VI 272a (в нумерации русского перевода - 273):
Это было тогда, когда в Сицилии произошло второе восстание рабов; {260} таких восстаний было много, и рабов погибло свыше миллиона. Сочинение о войнах рабов написал Цецилий Калактинский. Например, гладиатор Спартак, родом фракийский раб, бежавший из италийского города Капуи во время Митридатовых войн, взбунтовал многое (273) множество рабов и долго ходил набегами по всей Италии, и к нему каждый день стекались рабы; и если бы он не погиб в битве против Лициния Красса, то нашим хватило бы с ним хлопот, как с Евном в Сицилии. {261}
Диодор Сицилийский, Историческая Библиотека XXXVIII 21.1:
21.
Варвар Спартак, [33] получив какую-либо благосклонность от кого-нибудь, проявлял к нему свою благодарность. Действительно, естество само себя обучает, даже у варваров, платить добром за доброту к тем, кто оказывал помощь.
XIV.49. Стыдно смотреть на наше время, когда придумывают новые названия, взяв их с греческого языка, серебряным вещам, отделанным или покрытым золотом; и подумать только, для каких нежностей продаются золоченые и даже золотые сосуды. А в то же время мы хорошо знаем, что Спартак запретил в своем лагере кому бы то ни было иметь золото и серебро. Настолько выше было у наших беглых рабов благородство души [сравнительно с римлянами]…
[30] Italy is my witness, which that illustrious conqueror himself, Lucius Sulla, confessed had been delivered by this man's valour and ready assistance. Sicily is my witness, which he released when it was surrounded on all sides by many dangers, not by the dread of his power, but by the promptitude of his wisdom. Africa is my witness, which, having been overwhelmed by numerous armies of enemies, overflowed with the blood of those same enemies. Gaul is my witness, through which a road into Spain was laid open to our legions by the destruction of the Gauls. Spain is my witness, which has repeatedly seen our many enemies there defeated and subdued by this man. Again and again, Italy is my witness, which, when it was weighed down by the disgraceful and perilous servile war, entreated aid from this man, though he, was at a distance; and that war, having dwindled down and wasted away at the expectation of Pompeius, was destroyed and buried by his arrival.
Интересно, а как интерпретируется второе имя всадника, того что Спартака поражает копием? Феликс? 
