Назад| Оглавление| Вперёд

В одной из легенд, повествующих о жизни Ричарда Львиное Сердце, рассказывается, что, чувствуя приближающуюся смерть, тот будто бы завещал свои личные пороки: алчность – цистерцианцам, любовь к роскоши – нищим монахам, а заносчивость – Тамплиерам. В гордыни упрекал храмовников и современник Ричарда папа Иннокентий III – пожалуй, одна из самых выдающихся личностей, занимавших папский трон за всю историю католической церкви.

Иннокентий, избранный на этот пост в 37-летнем возрасте, был сыном графа де Сеньи, представителем знатного римского рода Скотти, из которого в XI-XII веках вышло немало римских понтификов. Дядя Иннокентия папа Климент III возвел его в 1190 году в кардиналы, поэтому самой судьбой ему было уготовано (как, впрочем, и его сыну) занять папский трон. Однако такое кумовство вовсе не означает, что Иннокентий не имел реальных достоинств, позволяющих претендовать на этот пост. Это был исключительно образованный, порядочный и великодушный человек, «умевший чутко разбираться в тех запутанных событиях и людях, которые его окружали»; он пользовался всеобщим доверием как верховный понтифик и «викарий Христа» – термин, который был впервые предложен им самим, – и заслужил прочный авторитет, «уступая Богу, но превосходя всех людей на земле, имея право судить всех, но которого не мог осудить никто».

Иннокентий III великолепно знал католические каноны в отличие от своих коллег на папском престоле, и эти знания имели не догматический характер, а были основаны на жизненном опыте. Обладая незаурядной энергией, он провел коренную реформу католических церковных обрядов и уточнил канонические христианские тексты, которые затем были утверждены четвертым Латеранским собором, состоявшимся в 1215 году. Он неустанно боролся за твердое соблюдение принятых законов: это было неспокойное время, когда за внешне однородным и казавшимся крепким фасадом католической веры возникали опасные противоречия, подогреваемые религиозными раскольниками и «правдоискателями». Нескрываемая увлеченность многих священников светской жизнью размывала церковные устои. У Иннокентия хватало мудрости понять ценность взглядов идеалистов и новаторов, подобных Франциску Ассизскому, но одновременно он нещадно искоренял еретические учения катаров (альбигойцев), распространившиеся во французской провинции Лангедок.

Как и все папы, начиная с Урбана II, Иннокентий III был горячим сторонником войны с исламом. В 1198 году, сразу после своего назначения, он призвал к новому крестовому походу, а затем написал обращение к баронам и епископам Заморья, в котором горячо убеждал, что их соглашение с сарацинами мешает его попыткам поднять европейских христиан на защиту веры. Для сбора средств на крестовый поход он ввел дополнительный 2,5-процентный налог на все доходы церквей. Он гарантировал полное отпущение всех грехов, если согрешивший сознался и раскаялся, – и не только тем, кто лично отправился в Палестину, но даже тем, кто направил туда уполномоченных от своего имени. Священная война за освобождение Святой земли превратилась в главную идею всего западноевропейского мира, однако в период позднего Средневековья организация крестового похода уже была невозможна без привлечения огромного количества сборщиков, банкиров и стряпчих, занимавшихся сбором и распределением денег.

Как и Ричард Львиное Сердце, Иннокентий III испытывал двойственные чувства к ордену Храма. Он был осведомлен о его упадке. Папам, как высшим гарантам суверенный рыцарских орденов, постоянно поступали жалобы на братьев-рыцарей как от представителей светской знати – например, от короля Иерусалимского Амальркка, доложившего об убийстве тамплиерами мирных послов ассасинов, – так и от духовенства, роптавшего из-за ущемления его прав. Поскольку подавляющая часть летописцев в тот период состояла из церковников, таких как Вильгельм Тирский, неудивительно, что они сформировали в общественном сознании крайне неприглядный образ рыцаря-храмовника.

Некоторые из выдвинутых ими обвинений были довольно примитивны – например, они писали, что колокольный звон в иерусалимской общине госпитальеров нарушает покой патриарха Иерусалимского и мешает совершать службу каноникам храма Святого Гроба Господня. Порой они откровенно завидовали привилегиям, которые рыцарские ордена получали от пап римских, особенно освобождению их от уплаты десятины. На третьем Латеранском соборе в 1179 году был принят ряд декретов по сокращению орденских льгот, однако позднее папа аннулировал эти ограничения. В 1196 году папа Целестин III упрекнул тамплиеров за несоблюдение соглашения, которое они заключили со служителями храма Гроба Господня относительно распределения десятинной подати, а в 1207 году уже Иннокентий III бранил их за неподчинение его легатам: они пользовались привилегией служить мессу в церквах, на которую теперь был наложен интердикт (временный запрет). Но одновременно постановил, что, «ежели кто пожелает заплатить два или три пенса на поддержку тамплиерского братства… даже в случае его отлучения от церкви – за супружескую измену, ростовщичество, либо за что другое, – тому следует предоставить возможность быть погребенным по-христиански». Как выразился папа, «и да изойдет из них дух алчности».

В какой-то момент под вопросом оказалось само существование рыцарско-монашеских орденов. Настоятель цистерцианского монастыря л'Этуль (недалеко от Пуатье) англичанин по имени Исаак публично возносил молитву против «новоявленного монстра» под видом nova militia («новая гвардия», лат.) – этот термин был взят им из названия программного трактата Бернарда Клервоского «Dе laude novae militiae». В своем памфлете Исаак обличал тех, кто насильно обращал мусульман в христианство и грабил неверных, удостаиваясь при этом мученического венца. Позднее в том же ХII веке два других англичанина, монахи-летописцы Вальтер Мап и Ральф Найджер, также высказывали сомнения в правомерности применения силы для распространения христианства. Вальтер Мап, непримиримый враг цистерцианцев, подверг тамплиеров резкой критике за их алчность и расточительность, так не соответствовавшие скромности и благородству основателя ордена Гуго де Пейна.

Общий настрой против тамплиеров усиливался присущей им скрытностью. И если в условиях Палестины действительно имелись веские причины сохранения военной тайны и неразглашения планов, то в Европе это делалось с целью скрыть моральное разложение своего ордена. Потому о проступках храмовников и наложенных за это наказаниях практически никогда не становилось известно за пределами тамплиерского братства: как и большинство других организаций такого типа, тамплиеры предпочитали скрывать свои прегрешения и трудности. К середине XIII века во всех трех рыцарских братствах действовали строгие ограничения, запрещающие братьям говорить кому-либо о принятых решениях и событиях внутриобщинной жизни. Плотный покров тайны также окружал и церемонию приема в орден тамплиеров новых членов.

Солидное благосостояние ордена Храма неизменно вызывало зависть окружающих. Узнав о бедах, которые потрясли Святую землю, многие подумали, что храмовники просто отказались раскошелиться и решили приберечь свои деньги. В отличие от обычных монашеских общин рыцарские братства отдавали лишь незначительную долю своих доходов на общегосударственные нужды: один из первых критиков тамплиеров Иоганн Вюрцбургский отмечал, что хотя тамплиеры и дают милостыню нищим, но в неизмеримо меньших размерах, чем те же госпитальеры. Подобно своим более ранним предшественникам – бенедиктинцам и цистерцианцам, – благодаря обильным благотворительным вливаниян и умелому управлению многочисленной недвижимостью ордена храмовников и госпитальеров стали одними из самых богатейших корпоративных организаций в королевствах Западной Европы. В результате такого быстрого обогащения духовные наследники Бенедикта Нурсийского и Бернард, Клервоского оказались в положении, не соответствующем первоначальным идеалам апостольской бедности, присущей всем монашеским братствам. Печален пример ордена францисканцев, который под тяжестью свалившегося на них бо-гатства фактически разложился.

Несмотря на распространение подобных тенденций в монашеской среде, тамплиеры жили в довольно спартанских условиях и отличались умеренностью в быту. Вдали от крупных городов или территорий, где проходили военные действия с их участием, они не тратили больших денег на строительство крупных замков или роскошных церквей: сохранившиеся до наших дней командорства, такие как Ришеранш во Франции, выглядят весьма скромно, особенно в сравнении с величественными монастырскими ансамблями той эпохи.

На территории командорств и прецепторий (орденских хозяйств, включавших сельскохозяйственные фермы и мастерские) строились главным образом амбары для хранения зерна, стойла для лошадей, дормитории (спальные корпуса), рассчитанные примерно на полдюжины братьев, и небольшие укрепления, могущие защитить лишь от воров. Часовни – также имевшие весьма скромный вид и служившие символом главной миссии тамплиеров и госпитальеров – были уменьшенными копиями иерусалимской церкви Гроба Господня. Оба ордена соперничали между собой – каждый пытался предстать перед обществом как главный и единственный защитник христианских святынь в Палестине.

В обществе складывалось мнение, что рыцарские ордена, обладая немалыми средствами, использовали их преимущественно на привлечение и экипировку новых добровольцев, что жизнь в самих братствах не столь комфортна, как многие утверждают. Пожалуй, единственными, кого открыто критиковали за стремление к роскоши, были клюнийские епископы. Тамплиеров их современники больше упрекали за другое: несмотря на исключительное положение рыцарей и дарованные им права, лишь немногие из них с оружием в руках боролись с неверными. Огромное же большинство управляло более чем девятью тысячами поместий, пожалованных ордену благочестивыми владельцами, или занималось хозяйственной деятельностью. Различные привилегии и освобождение от традиционных феодальных повинностей и податей, распространявшееся даже на самых нижних членов тамплиерской общины, вызывали естественное негодование и зависть местных феодалов. Вообще говоря, отношения с королевскими судами и официальными представителями королевской власти были довольно дружескими; однако порой они обвиняли тамплиеров, что те за взятки принимают в свои ряды уголовников и грабителей, укрывая их от суда и наказания.

Подобно цистерцианцам, тамплиеры сами управляли своими владениями. Их поместья были разбросаны по всей Англии и имелись даже в самых удаленных местах, вплоть до острова Ланди. В графствах Йоркшир и Линкольншир они занимались преимущественно сельским хозяйством, в то же время принимая в свои ряды новых членов из числа бывших владельцев переданных им земель.

Критика в адрес ордена Храма в значительной степени сдерживалась хвалебными отзывами местных дворян, возвращавшихся из крестовых походов и бывших свидетелями подвигов тамплиеров. Так, знатный английский вельможа Роджер Маубри, граф Нортумберлендский, попавший в турецкий плен при Хыттине и вскоре выкупленный тамплиерами, выразил им свою признательность, пожаловав несколько крупных поместий.

Честная и неподкупная репутация тамплиеров обеспечивала им доверие тех, кто хотел передать на хранение или переправить в другое место деньги и драгоценности. Именно через Дом Храма в Лондоне король Генрих II передал палестинским крестоносцам финансовые средства, которые так пригодились после поражения при Хыттине. Кроме того, храмовники давали деньги взаймы различным организациям и отдельным людям, в том числе евреям, однако их главными клиентами были короли: благодаря орденским ссудам нередко удавалось предотвратить крах многих королевских финансов. Так волей случая тамплиеры превратились в главных банкиров всего христианского мира, а в их казну стекались не только средства самого ордена, но и королевские богатства. Одним из главных финансовых центров на северо-западе Европы стал Парижский дом тамплиеров – Тампль. Их казна хранилась в донжоне – мощной оборонительно и башне, которая во времена Великой французской революции 1789 года станет тюрьмой для короля Людовика XVI и королевы Марии Антуанетты. Примерно так же выглядела и башня в лондонском Тампле, от которой до наших дней сохранилась только часовня. В главной парижской резиденции тамплиеров могли разместиться одновременно около четырех тысяч человек, хотя вооруженные рыцари – в белых одеяниях с красными восьмиконечными крестами – обычно составляли лишь малую часть гарнизона.

У тамплиеров постоянно одалживали деньги рыцари Арагонского королевства, а во Франции орден периодически испытывал трудности с кредитованием королевского двора. Церковники и монастыри намного охотнее предоставляли займы европейским правителям, если возврат ссуд гарантировал орден Храма. В Арагоне залогом под взятые кредиты служили доходы от имений или приходов и частенько тамплиерам предоставлялось право забирать часть этих средств себе. Некоторые ссуды орден выделял всего под десять про-центов годовых, что было на два процента меньше максимально разрешенных в Арагоне учетных ставок для заимодавцев-христиан и в два раза меньше, чем проценты, которые брали еврейские ростовщики. Тамплиеры получали от такого кредитования прямую выгоду, однако порой эти сделки оказывались для них убыточными.

Среди прочих финансовых операций храмовники занимались выплатой рент и пенсий. Нередко добровольная передача ордену земель и денег оговаривалась обязательством пожизненно выплачивать определенные средства бывшему владельцу и его супруге: благотворительный дар в пользу той или иной церковный общины был в то время одним из способов обеспечить себе безбедную старость, а своим наследникам – гарантированный достаток. Кроме того, орденская казна пополнялась платежами как за духовные, так и светские услуги: молитвы за спасение души усопшего дарителя или физическое покровительство со стороны тамплиеров во времена, когда можно было стать жертвой насилия. Само наличие тамплиерского креста на недвижимости того или иного ленника обеспечивало ему более спокойное существование – независимо от того, пользовался ли тот поддержкой местного сеньора или нет.

Исполнение этих, по сути дела, полицейских функций тамплиеров предусматривалось еще основателем ордена Гуго де Пейном, но теперь они расширились – от обычного сопровождения палестинских паломников до обеспечения безопасности финансовых операций и перевода денежных средств. В июле 1220 года папа Гонорий III говорил своему легату Пелагию, что для переправки большой суммы денег он не может найти никого, кому доверял бы больше, чем храмовникам. Рыцарские братства охотно выполняли поручения не только духовенства, но и мирян: госпитальеры и ърамовники одинаково усердно служили и папам, и королям. Как и другие монахи, они сохраняли привычку к послушанию, а поскольку следовали обету безбрачия, то их не интересовали вопросы наследования богатств и династические споры. Вместе с тем рыцарский статус придавал им необходимый авторитет при исполнении воинских обязанностей: например, папа Урбан IV поручил трем рыцарям-храмовникам контролировать состояние всех замков и крепостей в Папской области, а в Акре именно тамплиеры и госпитальеры были среди тех немногих, кому одинаково доверяли Ричард I и Филипп Август. Благодаря накопленному опыту и знанию банковских дел храмовники стали выполнять функции главных финансовых поверенных большинства западноевропейских монархов.

Несмотря на строгую дисциплину, а также обет послушания, который все братья-рыцари давали великому магистру, и присягу на верность папе римскому, следует признать, что духовно-рыцарские ордена нередко защищали интересы венценосцев, конфликтовавших между собой или с римским папой. Практически в любой европейской державе и госпи-тальеры, и храмовники были активно задействованы в местной общественно-политической системе, благодаря чему оказывали заметное влияние на различные процессы – есте-ственно, с учетом собственных интересов. Когда папа римский отлучил от церкви английского короля Иоанна Безземельного, сменившего на троне Ричарда Львиное Сердце, тот обратился за советом к магистру тамплиеров Англии Аймери де Сен-Мору – это был единственный человек, которому Иоанн мог доверять. Точно так же император Фридрих II, у которого были постоянные распри с римскими понтификами, опирался на совет и поддержку Германа фон Зальца, Великого магистра тевтонских рыцарей.

Впоследствии такое двурушничество тамплиеров – одновременно поддерживавших и королей, и католических иерархов – критически оценил папа Иннокентий III. Несмотря на внешнюю независимость, а нередко и злоупотребление дарованными привилегиями, рыцарские ордена в основном твердо держались в фарватере папского верховенства над всем католическим миром и потому пользовались поддержкой римских понтификов. Скажем, когда патриарх Фуль-херий Иерусалимский прибыл в Рим с прошением лишить госпитальеров хотя бы части их привилегий, то не нашел там поддержки. Известный летописец Вильгельм Тирский объясняет столь холодный прием взятками госпитальеров, но более вероятной представляется иная причина. Католические иерархи в Европе были откровенно разочарованы положением латинян на Ближнем Востоке, и свою надежду исправить ситуацию они связывали именно с эффективными действиями воинских орденов. По той же причине позднее папа отменил и декреты, принятые на третьем Латеранском соборе, которые аннулировали часть привилегий могущественных рыцарских братств.

Особенно настойчиво привилегии и налоговые льготы Ордена Храма отстаивал папа Иннокентий III, подтвердивший право тамплиеров строить собственные церкви, создавать отдельные кладбища, самим собирать десятину. Одновременно он строго предупредил священников не покушаться на дарованные рыцарскому братству права, собирая десятину в их имениях или накладывая интердикт на их храмы. Он неоднократно наказывал епископов, дерзнувших арестовывать тамплиеров, и добивался наказания любого, кто покусится на имущество и владения рыцарей Храма. Он снял с поста епископа Сидонского, когда тот отлучил от церкви великого магистра тамплиеров за отказ последнего поделиться доходами ордена в Тивериадской епархии. Кроме того, этот римский понтифик возвратил и подтвердил все привилегии храмовников, дарованные буллой Иннокентия II «Оmne datum optimum» в 1139 году, а также категорически запретил «нападать на рыцарей-тамплиеров и стаскивать их с коней» (невольно указав нам на популярный способ выражения народного негодования).

Учитывая, что для всех рыцарских орденов именно папа являлся верховным авторитетом, довольно странным представляется тот факт, что лишь единожды Папская курия привлекла их для собственной военной поддержки: так, в 1167 году папа Климент IV использовал госпитальеров в военных действиях против германской армии на Сицилии. Вполне естественно, что рыцари – члены военных орденов были вынуждены поддерживать тех пап и монархов, на чьих териториях размещались их орденские владения. Например, правители Арагона напрасно пытались привлечь тамплиеров для борьбы с соседней Кастилией и Францией. Однако такие эпизоды были исключением из правила. Коронованные особы крайне редко прибегали к помощи тамплиеров в борьбе со своими недругами, да и сами храмовники всячески этому противились и порой соглашались выполнить требования королей только под давлением, когда тем удавалось припугнуть рыцарей самыми строгими мерами.

Два других фронта, где тамплиеры иногда вступали в вооруженные конфликты со своими единоверцами, располагались на Кипре и в армянской Киликии. Так, в 1192 году они успешно подавили мятеж местных греков, но даже после перепродажи острова Ги де Лузиньяну тамплиеры сохранили и своих руках крепость Гастрию (севернее Фамагусты), несколько имений в районе Ермасойры и Хирокиты, а также замок и Лимасоле. В схватке в Киликии с царевичем Львом II рыцари Храма отвоевали ранее принадлежавший им замок Гастон в Амманских горах на границе с Антиохией.

В двух самых крупных вооруженных конфликтах между христианами, случившихся в тот период, тамплиеры прини мали лишь косвенное участие. Первое из этих столкновений произошло в ходе 4-го Крестового похода, организованного по инициативе папы Иннокентия III. Как и в 1-м Крестовом походе, в авангарде шли западноевропейские дворяне не самого высшего ранга – графы Людовик Блуа, Балдуин Фландрский и Тибо Шампанский.

Из-за гибели в Анатолии императора Барбароссы сухо путный маршрут был признан неприемлемым, поэтому передовые отряды крестоносцев стянулись к Венеции, откуда намеревались отплыть в Палестину. Венецианский дож (избранный правитель республики) Энрико Дандоло, несмотря на весьма преклонный возраст, отличался бодростью духа и трезвостью ума. За 85 тысяч серебряных марок он согласился предоставить крестоносцам флот из 50 галер, чтобы переправить за море 4500 рыцарей, 9000 оруженосцев и 20 000 пехотинцев с оружием и провиантом. Отплытие назначили через год.

Официальной целью экспедиции было освобождение Иерусалима, поскольку, как и перед 1-м Крестовым походом, западноевропейские христиане готовы были рискнуть жизнью только за Святую землю. Однако в секретный параграф подписанного крестоносцами договора было включено предполагаемое нападение на Египет. После 3-го Крестового похода у большинства франкских вождей – как в Европе, так и в Заморье – созрело убеждение, что при постоянной угрозе со стороны Каира надежно защитить Иерусалим невозможно. Однако венецианцев, поддерживавших с египетскими Аюбидами (по имени Аюба – отца Саладина) выгодные торговые отношения, этот план совсем не устраивал. После смерти графа Тибо Шампанского, последовавшей в 1201 году, командующим экспедицией избрали маркиза Бонифация Монферратского. Однако ко дню отплытия до Венеции добрались лишь около 10 тысяч крестоносцев; кроме того, недоставало 35 тысяч марок, чтобы расплатиться с венецианцами. Местные власти отказались снизить оговоренную ранее сумму, однако согласились простить долг, если крестоносцы помогут им по пути на Восток захватить город Зара в Далмации (современная Хорватия). Этот важный порт удерживал венгерский король, а Венгрия была католической страной, поэтому многие крестоносцы отказались от этой авантюры – среди отказавшихся были, в частности, настоятелъ цистерцианского монастыря Лефо-де-Серне и французский барон Симон де Монфор. Однако вопреки их воле Зара была захвачена. Узнав о нападении крестоносцев на владения христианского монарха, Иннокентий III так разгневался, что отлучил от церкви разом всех нападавших, однако, опасаясь полного срыва всего похода, был вынужден отменить свой приговор.

Пока крестоносцы зимовали в Заре, собираясь весной продолжить свой восточный поход, им поступило заманчивое предложение от греческого принца Алексея IV Ангела, чье семейство претендовало на византийский трон. В обмен на помощь латинян в возвращении императорской короны его отцу он обещал содействовать объединению православной и католической церквей, крупную финансовую поддержку и десятитысячный отряд византийцев для участия в крестовом походе. Энрико Дандоло и Бонифацию Монферратскому эта идея сразу пришлась по душе, однако вызвала неприятие у тех, кто прежде противился нападению на Зару, – аббата Лефо-де-Сернейского и Симона де Монфора. В результате они отказались от дальнейшего участия в походе.

Между тем восстановление законных прав коронованных особ являлось вполне легитимным в феодальном обществе, поэтому большинство епископов, которые сопровождали крестоносцев, поддержали это рискованное предприятие. Но как только флот латинян в июне 1203 года добрался до Хал-кидона, расположенного напротив Константинополя, крестоносцев стали обуревать неприятные исторические ассоциации. Так, французы припомнили печальную судьбу армии короля Людовика VII во время 2-го Крестового похода в 1148 году через Антиохию, когда их соотечественники были коварно преданы теми же греками. У венецианского дожа также имелись основания ненавидеть византийцев – прежде всего за погромы, учиненные константинопольскими греками над латинянами в 1182 году. Во время погромов 1182 года Энрико Дандоло был ранен и потерял зрение.

Память об этих зверствах еще сохранилась у западноевропейцев: в этом легко убедиться, ознакомившись с яркими историческими хрониками того же Вильгельма Тирского. Ранее, укоряя византийцев за то, что те оказались неспособны защитить христианские святыни на Ближнем Востоке, он все же признавал их естественными союзниками в борьбе с сарацинами. Но после погромов 1182 года эти иллюзии рассеялись, и архиепископ Тирский признает, что ошибался, доверяя «лукавым и вероломным грекам», чьи «внешне благочестивые и богобоязненные священники» – на самом деле истинные еретики; в устах средневекового церковника это звучало тяжким проклятием.

«Идейная» ненависть к византийцам подогревалась и неистребимой тягой средневековых воинов к грабежам и воинским трофеям – что не так легко представить в наше относительно спокойное и сытое время, когда солдаты, как правило, обеспечены всем необходимым, а подобные действия считаются преступными. Это вовсе не значило, что страсть к разбою в крови франкских воинов и досталась им в наследство от предков-варваров, – просто в то время любую военную кампанию стремились максимально окупить. Иннокентий III упустил из виду, что, несмотря на все объявленные им привилегии и освобождение от податей, расходы на крестовый поход далеко превышали реальные возможности ополченцев, за исключением самых богатых рыцарей. Добиваясь участия в походе как можно большего числа дворян – всех графов Блуа, Фландрии и Шампани, – папа хотел сохранить надежный контроль над экспедицией, что было бы труднодостижимо, если бы он опирался только на королей Англии и Франции. Однако, как показал захват Зары, полного контроля ему добиться так и не удалось – прежде всего из-за недостаточного финансирования.

Вполне очевиден и тот факт, что – как и в других крестовых походах – покаянные настроения многих участников перемешивались с надеждой не только спасти душу, но и обрести удачу: существовало всеобщее убеждение, что риск непременно должен быть вознагражден. Несмотря на такие настроения, большинство крестоносцев понимали, что задуманное ими предприятие «пахнет откровенным скандалом», даже если не до конца ясно, чья тут вина. В июне 1203 года, сразу после высадки, крестоносцы напали на пригороды Константинополя, захватив Галату, разбили цепи, перекрывавшие вход в бухту Золотой Рог. 17 июля они попытались с ходу захватить и саму столицу, однако были отброшены императорской гвардией, состоящей из варягов. Тем не менее атака так напугала императора Алексея III, что тот уступил царский трон ставленнику латинян Исааку Ангелу.

Презираемый своими греческими подданными за предательство, новоиспеченный император так и не смог собрать нужные для расплаты с крестоносцами средства. И уже в январе 1204 года разгневанные соотечественники свергли и убили Исаака вместе с сыном, а на его место посадили Алексея V Дука, который был им больше по душе, но враждовал с латинянами. Предприняв новую атаку, 12 апреля 1204 года крестоносцы захватили Константинополь. В древней и до того остававшейся непокоренной столице Восточной Римской империи началась жестокая резня и повальные грабежи. Больше всего католических ополченцев и паломников привлекали священные реликвии, хранившиеся в церковных сокро-вищницах, ценность которых намного превышала цену золота, из которого они были изготовлены. Очевидец этих событий Гюнтер Перийский рассказывает о католическом аббате, который ворвался в собор Христа Вседержителя и под угрозой смерти заставил греческого священника показать, где хранятся церковные сокровища, после чего, «набив полы рясы священными реликвиями, с радостным смехом направился к своему кораблю».

Латинские завоеватели поделили между собой не только богатства самого Константинополя, но и всю Византийскую империю. Так, 16 мая Балдуин Фландрский короновался и Софийском кафедральном соборе в качестве нового правителя Фракии и части Кикладских островов; Бонифаций Монферратский основал королевство со столицей в Салониках; а венецианцы прибрали к рукам бывшие владения греков в Адриатике, порты на побережье Пелопоннеса, Крит, Эвбею и острова в Ионическом море. Константинополь был также поделен на несколько частей, при этом почти половина досталась ловким венецианцам. В результате Энрико Дандоло не просто отомстил грекам, а установил полный контроль Венецианской республики над торговыми путями от Адриатического до Черного моря.

Никто из рыцарей Бонифация Монферратского так и не отправился в Святую землю, предпочтя обзавестись феодальными владениями на землях Византийской империи. С этого момента большинство безземельных дворян Западной Европы вместо рискованной погони за удачей в Сирии и Палестине стали больше ориентироваться на спокойную Грецию. От этого пострадали не только православные греки, но и братья-католики на Ближнем Востоке, которые фактически лишились обещанной им помощи. Даже тамплиеры, чья роль в 4-м Крестовом походе была не слишком заметной, приняли участие в захвате центральной части Греции в 1205-1210 годах. Вместе с госпитальерами и тевтонами они оккупировали крупные территории на полуострове Пелопоннес. Хотя военная служба их номинальной, они внесли свой вклад в оборону Латинской империи со столицей в Константинополе.

Вторым крупным внутрихристианским конфликтом, разразившимся вскоре после захвата Византии, стал Альбигойский крестовый поход (получил название от города Альби на юго-западе Франции). Это был географический центр катаров, еретической секты, которая распространила свое влияние в богатой провинции Лангедок, протянувшейся от реки Рона до Пиренеев. Корни катарства уходят к религиозному влиянию зороастризма, зародившегося в древней Персии. Согласно этой религии, существуют два Бога, добрая воля одного из которых направлена на укрепление духовного мира, а злым царством другого является мир мертвой материи. Поэтому все материальное изначально таит в себе зло, и спасти душу человек может, лишь освободившись от власти плоти. Подобное неприятие всего материального можно обнаружить и в таких учениях, как буддизм, стоицизм и неоплатонизм, а вот христианство в целом – несмотря на провозглашаемое самоотречение – утверждает, что Бог не только сотворил весь материальный мир, но и претворил Божественное Слово в человеческую плоть, явив миру Иисуса Христа.

С первых страниц церковной истории эта двойственность восприятия окружающего мира отражалась на верованиях христиан. В первую очередь их мучил вечный вопрос: если Бог создал все, в том числе и дьявола, то почему он до сих пор допускает его существование? Осуждение плоти, а вместе с ней грубых и эгоистических страстей, казалось бы, в полной мере отвечает учению Христа. При таком дуалистическом подходе целибат является обязательным условием спасения души, все плотские связи олицетворяют собой зло, а посему иметь детей означает потакать сатане, апологету всего материального, то есть бездуховного. Например, Маркиан, известный христианский священник-еретик, живший во II веке, полностью запретил браки, а целибат сделал обя зательным условием крещения.

Другой проповедник, Мани, живший в Персии в III веке, разработал собственное учение – манихейство, по которому вообще не следовало заниматься каким-либо трудом, воевать или создавать семью, дабы не потворствовать силам зла. После того как по приказу зороастрийских священников в 276 году его предали мучительной смерти, манихейская ересь из Персии распространилась по всей Римской империи. Под ее влияние попал в юности и знаменитый Августин из Гиппона, а V веке братство манихейцев-павликиан основало крупный монастырь в Армении. Их влияние было настолько сильным, что в X веке византийский император неоднократно направлял против них войска, вынудив монахов-еретиков перебраться на север Греции, во Фракию. Здесь их взгляды, распространившиеся по всей Болгарии и соседним землям, были восприняты славянским священником по имени Богомил, который стал основателем новой дуалистической церкви на Балканах. Как и их предшественники павликиане, богомилы отрицали Ветхий Завет, таинства крещения и евхаристии, крест и большинство официальных церковных обрядов. Они также считали, что иметь детей – значит потворствовать дьяволу в его кознях. Чтобы «спастись от греха», некоторые богомилы стали прибегать к содомитству (мужеложству); английское слово bugger (педераст) имеет болгарские корни.

Несмотря на жестокие преследования со стороны православных византийских властей, богомильская церковь сумела выжить и существовала вплоть до оккупации Балкан отто майской Турцией, когда многие боснийские богомилы перешли в мусульманство. Некоторые районы Антиохии и Триполи, населенные павликианами, оказались на пути участником 1-го Крестового похода; поэтому неудивительно, что вернуи шиеся домой крестоносцы принесли с собой их дуалистические взгляды. Отдельные проявления этого еретического учения, впоследствии обнаруженные во Фландрии, Рейнской области и Шампани, были выявлены и решительно подавлс ны официальной католической церковью.

Что касается Южной Европы, то там дуалистическая идеология должна была соперничать с другими неортодоксальными течениями, в особенности с учением лионского купца Пьера Вальдо, который – даже не будучи дуалистом – решительно отрицал, что непременным условием спасения является церковная благодать. Публично осудив безмерное обогащение католического духовенства, оставив дом и состояние жене, он стал отшельником. Его отношение к бедности как высшему достоинству христианина во многом совпадало со взглядами Франциска Ассизского. Они считали, что причисление человека к лику святых или осуждение за вероотступничество является делом случая и, по сути, ничего не решает. Разумеется, далеко не всегда легко отличить стремление к совершенствованию и реформам, антиклерикализм от идейных проповедей, несовместимых с духом христианства. Однако победоносное развитие исламского учения наглядно продемонстрировало, что может произойти, если оставить без внимания и контроля те еретические идеи, которые вырабатывают и принимают на вооружение нарождающиеся социальные группы и сословия. Тут следует заметить, что самую активную критику официального духовенства за его безмерное материальное благосостояние вели городское купечество и буржуазия богатых областей Ломбардии, Лангедока и Прованса.

В Лангедоке имелись и другие причины, способствовавшие быстрому распространению катарского учения. Как с горечью заметил в свое время Бернард Клервоский, осуждая Ги де Лузиньяна, церковь находится в прискорбном положении, поскольку нерадивые, жадные и невежественные священники больше склонны обирать, а не опекать свою паству. Вместе с тем постоянные контакты испанских католиков с маврами и знакомство с их идеями, а также заметный рост влияния евреев на экономику южноевропейских областей способствовали возникновению там атмосферы веротерпимости. Централизованный контроль в этих регионах был не столь жестким, поскольку многие территории находились в свободном землевладении и были избавлены от гнета традиционной феодальной зависимости. Даже местные феодалы не имели единых сюзеренов: одни из них подчинялись графу Тулузскому, другие – королю Арагона, а некоторые – германскому императору. И везде процветали откровенно антиклерикальные настроения. От предков нынешней дворянской знати в руки алчного духовенства к тому времени уже перешло немало собственности, включая обширные территории, и у местных дворян созрело естественное желание вернуть их себе. Это стало причиной непрерывных конфликтов как с местным епископами, так и с Папской курией. Поэтому неудивительно, что религия, признававшая за духовенством законное, право на неограниченное обогащение, вызывала общественное осуждение и протест.

На первый взгляд может показаться странным, что столь неуправляемая, довольно беззаботная и эгоистически настроенная общественная группа, выделявшаяся на фоне всей Европы высокой культурой и склонностью к наслаждениям – именно здесь, по словам современников, нашли прибежище жонглеры и трубадуры, воспевавшие утонченную любовь, – оказалась так

восприимчива к мрачному дуалистическому учению катаров. Однако не следует забывать, что лишь отдельные, самые фанатичные приверженцы этой идеологии – парфаты – жили и

условиях подлинного самоотречения, а основная масса рядовых верующих – креденты – считала, что для спасения души достаточно причастия: именно оно способно полностью очистить человека от прегрешений. А посему отпадала необходимость в постоянном целомудрии – достаточно было покаяться перед смертью. Идеология катаров отличалась уважительным

отношением к женщине: женщины-парфаты пользовались не меньшим уважением, чем мужчины. Как метко выразился один французский священник, «хотя ересь – типично мужское изобретение, но благодаря женщинам она разносится по земле и обретает бессмертие».

В 1167 году греческий «папа» катаров Никита прибыл из Константинополя, чтобы председательствовать на Соборе своих единомышленников, собравшихся в Сен-Феликс-де-Карамане (провинция Лангедок). К тому времени уже существовал катарский епископат в городе Альби, и настало время выбрать новых епископов для Тулузы, Каркассона и Ажена. Католические епископы Лангедока, напуганные быстрым распространением еретического учения, тщетно пытались противостоять ему с помощью богословских дискуссий. Вскоре известие о пополнении и укреплении новой секты достигло папского престола в Риме. И когда в 1205 году Доминик Гусман, фанатичный каноник кафедрального собора в городе Осма (королевство Кастилия), испросил у папы Иннокентия III позволения проповедовать Евангелие язычникам, живущим у реки Вислы, тот благословил его намерения, но перенаправил католического священника на юг Франции. Причина состояла в том, что двумя годами ранее понтифик поручил цистерцианцам обратить в истинную веру местных катаров, однако, несмотря на все усилия, эта миссия провалилась.

Получив это задание, Доминик перевоплотился в настоящего парфата – влачащего жалкое существование нищего и смиренника. Одновременно вместе с цистерцианцами он проповедовал традиционные догматы католицизма, горячо полемизируя с катарскими богословами. Однако и в этот раз нужного результата добиться не удалось. Иннокентий, к тому времени уже четко осознавший опасность, нависшую над официальной католической церковью в Лангедоке, отозвал из провинции сразу семерых епископов, заменив их неподкупными цистерцианцами, и повторно обратился к графам Тулузским предпринять необходимые меры. Однако светские правители не горели желанием выполнять его просьбу, да и вряд ли смогли бы это сделать, поскольку учение катаров уже пустило глубокие корни. К тому же у многих правоверных католиков среди катаров были братья, сестры и другие родственники, ведшие достойную подражания жизнь.

Высшее духовенство с тревогой наблюдало за триумфальным шествием этого еретического учения. Катары не просто заставляли их потесниться – католические священники Лангедока на себе ощущали мощное давление непримиримых конкурентов. Точнее было сказать, что катарам удалось переманить души верующих, опеку которых поручил церковникам сам Господь и которые теперь были обречены на вечное проклятие. Особую ненависть катары питали к кресту, который считался у них символом богохульства, напоминающим о страданиях Божества, и церковной мессе, которая по их мнению, была воплощением кощунства, поскольку включала обряд поедания хлеба, олицетворявшего плоть Христа, то есть людоедство. Не особенно стремясь сохранить мирные отношения с католиками, катары были готовы без колебаний отстаивать свои далеко идущие амбиции, вплоть до ликвидации официальной церкви: в 1207 году они даже изгнали из Каркассона католического епископа.

Однако общественная и церковная жизнь в средневековой Европе были тесно переплетены: каждый год, в соответствии с календарем, повторялись одни и те же христианские праздники и посты, а весь жизненный уклад был связан с церковными таинствами и обрядами. Упраздненные катарами обеты и клятвы издавна служили основой всей системы феодальных отношений, поэтому вероотступничество неизбежно привело бы к анархии и разрушению важнейших общественных институтов. Об этом постоянно твердили и сами катары; в частности, их идеолог Ренье Саккони заявлял, что «брак является смертельным грехом… за который Господь карает не менее жестоко, чем за супружескую измену или за инцест» (половые отношения между близкими родственниками).

После очередной неудачной попытки призвать раскольников к порядку папа Иннокентий обратился к верховному правителю региона графу Тулузскому Раймунду VI с требованием искоренить ересь силой. В 1205 году Раймунд пообещал ему принять меры, но так ничего и не сделал. А в 1207 году после встречи Раймунда с папским посланником – ле-гатом Пьером Кастельно в городе Сен-Жиль провинции Прованс последний был убит одним из членов графской свиты. Столь возмутительный инцидент побудил Иннокентия III объявить крестовый поход против еретиков. Следующие два десятилетия прошли в непрерывных войнах и взаимной кровавой резне, которая закончилась тем, что французский король присоединил Лангедок к своим владениям. Катаров выслеживали и безжалостно сжигали, а порой, измученные пытками, они сами в отчаянии бросались в костер. В конце концов ересь удалось подавить, но вместе с ней из жизни ушло и то, что некоторые историки называют уникальной цивилизацией с развитой и утонченной культурой, а их противники – «обществом в состоянии усиливающегося раскола, которое хотя и цеплялось за внешнюю оболочку хрупкой цивилизации, но было обречено на исчезновение».

Первым Альбигойский крестовый поход возглавил Симон де Монфор, тот самый рыцарь из северной части Франции, который покинул войско Бонифация Монферратского и венецианцев, направлявшихся к Заре. И вот случилось так, что вся провинция Лангедок оказалась в его полной власти, и он вполне мог – как франкские вожди в Палестине или норманны в Антиохии – основать собственную правящую династию, хотя и под контролем церкви. Но судьба отвернулась от него – Симон де Монфор погиб во время осады Тулузы.

Вся местная знать – и католики, и катары – этот крестовый поход рассматривала как вражеское вторжение северян в их родные владения; несмотря на постоянную смену верховной власти, они упорно отстаивали свою независимость. Вассальные обязательства перед сеньором и собственные политические интересы неизбежно были связаны с религиозными разногласиями, что нередко приводило к парадоксальным союзам: король Педро II Арагонский, одержавший важную победу над мусульманами в битве при Лас-Навас-де-Толосе в 1212 году, уже в следующем году погиб, сражаясь с отрядом Симона де Монфора под стенами Муреты.

Какая же роль в этих внутриконфессиональных и братоубийственных войнах отводилась рыцарским орденам? И тамплиеры, и госпитальеры располагали в районе боевых действий солидными владениями, включая мощные укрепления и замки. Граф Тулузский Раймунд VI был одним из вождей 1 -го Крестового похода. Поэтому неудивительно, что все его наследники и вассалы жертвовали этим рыцарским братствам свои земельные наделы – особенно ордену святого Иоанна, – хотя самое крупное поместье, Мас-Ден в Русиньоле, принадлежало храмовникам. Помимо того, оба ордена имели давние дружеские связи с Арагонским королевством, помогая его монархам бороться с маврами.

В развернувшемся военном конфликте, где на одной стороне стоял папа и его армия во главе с Симоном де Монфором, а на другой – граф Тулузский Раймунд IV и король Педро II вместе с большей частью дворян провинции Лангедок, симпатии орденов разделились. В общем-то оба братства всегда старались сохранять нейтралитет и закрепили свою позицию в Парижском соглашении, которое положило конец затянувшейся междоусобице. Если же орденам приходилось участвовать в военных действиях, то госпитальеры поддерживали Раймунда IV и Педро II, а рыцари-храмовники, хотя и сражались с маврами на стороне арагонского короля, всегда с крайним тщанием исполняли свои обязанности и отношении папы и Святой церкви. Верность рыцарей Храма Симону де Монфору и крестоносной идее никогда не подвергалась сомнению. В 1215 году Симон де Монфор даже посетил Дом тамплиеров недалеко от Монпелье.

Вместе с тем следует напомнить, что главная миссия тамплиеров – борьба с исламом на Востоке; да и сам Иннокентий III вовсе не пытался втянуть их в войну с катарами, что в немалой степени подтверждает и создание в 1221 году по образцу тамплиеров нового ордена, получившего название «воинство защиты веры Иисуса Христа». Тем не менее, будучи вассалами французского короля, храмовники являлись если не участниками, то свидетелями кровавой расправы с мирными жителями в Марманде, устроенной весной 1219 года армией принца Людовика. А в 1226 году, уже став королем, Людовик VIII во время осады Авиньона, будучи в отсутствии, передал всю полноту власти рыцарю-храмовнику брату Эврару, который и принял капитуляцию.

Непрекращающиеся попытки обвинить тамплиеров в поддержке катаров, на основе которых в наше время и создается их коллективный портрет, значительно убедительнее выглядят в отношении госпитальеров, но и в этом случае отсутствуют прямые свидетельства, подтверждающие их симпатии к еретической идеологии. По мере становления орден святого Иоанна завязывал все более прочные отношения с графами Тулузскими – не только в Европе, но и на Ближнем Востоке. У госпитальеров имелось много владений в Лангедоке, а в Триполи им принадлежала мощная крепость Крак-де-Шевалье, пожалованная Раймундом II Триполитанским, знаменитым внуком Раймунда VI Тулузского. Естественно, что во время Альбигойских войн они держали сторону наследников столь щедрых благодетелей, с которыми рыцари-госпитальеры – в отличие от храмовников – были крепко связаны политическими и экономическими отношениями. Катары, надеясь получить consolamentum от своих парфатов, столь же щедро одаривали госпитальеров, дабы те стали их поручителями перед Всевышним или собратьями, полагая, что они не слишком разбираются в теологии и охотно выполнят их просьбу.

Таким образом, орден госпитальеров разбогател благодаря поддержке врагов крестоносцев. После гибели Симона де Монфора при осаде Тулузы и временного отступления крестоносцев католические епископы и монахи-цистерцианцы тут же покинули этот регион, а тамплиеры оставили все свои владения в Шампани, в то время как госпитальеры и бенедииктинцы остались на месте. Однако позднее за сотрудничество с катарами бенедиктинский монастырь в Алете был закрыт. Одним из самых ярких проявлений истинных симпатий госпитальеров стала смерть в битве под Муретой арагонского короля Педро II – они тогда испросили позволения вывезти с поля боя тело своего покровителя. Точно так же они официально признали своим собратом Раймунда VI, а после его смерти в 1222 году забрали тело под свою охрану, поскольку граф был отлучен от церкви и не мог покоиться в освященной земле. Некоторое время его останки сохранились в одном из госпитальерских приоратов, пока Раймунд VII не добился от римской курии разрешения похоронить его в часовне. Погребенный оставался там вплоть до XVI века, когда «крысы прогрызли деревянный гроб и останки Раймунда были навсегда утрачены».


Назад| Оглавление| Вперёд