Назад| Оглавление| Вперёд

Со смертью Минамото Ёритомо дом Минамото, который так стремительно возвысился во время войны Гэмпэй, столь же быстро пришел в упадок. Через тридцать лет после основания сёгуната в Камакура третий и последний сёгун Минамото был убит, а его место занято представителем клана Ходзё. В течение полутора веков власть сёгуна была под контролем этой семьи. При этом они уважали традицию, согласно которой титул сёгуна должен был принадлежать семье Минамото, и поэтому принимали титул сиккэна, или регента. Таким образом сёгун, который прежде манипулировал марионеточным императором, сам стал марионеткой регентов Ходзё. Именно при Ходзё, а не при Минамото военное правительство Японии пережило свой самый серьезный кризис – монгольские вторжения 1274 и 1281 гг. Попытки монгольского завоевания интересны прежде всего тем, что это единственный случай в истории самураев, когда Япония подверглась вторжению извне. Это потребовало от самураев, которые в течение двух веков сражались только между собой и которым пришлось теперь столкнуться с внешним врагом, чьи методы ведения войны были отличны от их собственных, радикальной переоценки своего состояния. Кроме того, это был первый случай в истории Японии, когда самураи выступили как ядро японского общества, когда японцы консолидировались и осознали себя единой нацией.

Прежде чем описывать монгольское вторжение, необходимо рассмотреть несколько моментов, связанных с тем, что происходило в Японии в течение столетия после войны Гэмпэй. В стране произошли большие изменения, поскольку конец XII и начало XIII века в Японии были временем возрождения религиозной жизни. Читатель может вспомнить о деятельности монахов-воинов, которая привела к практически полному уничтожению таких традиционных центров монашества, как монастыри Нара и горы Хиэй. После войны Гэмпэй Ёритомо руководил восстановлением храмов в Нара и способствовал возрождению буддизма в обоих центрах. Однако гораздо больший вклад в развитие буддизма в Японии в то время был сделан не старыми монастырями, а горсткой новых сект: некоторые из них возникли перед самой войной Гэмпэй и разрослись в начале XIII в. Первая из этих сект была основана монахом по имени Хонэн Сёнин, который родился в 1133 г. Глядя на жизнь того времени в контексте гражданских распрей, предательства и насилия, не стоит удивляться тому, что японцы стали восприимчивы к учению, говорившему о бренности этой жизни и дававшему надежду на лучшее в будущей. Его секта Дзёдо – «Чистая Земля» – призывала своих приверженцев смотреть на этот мир как на мир зла и греха, в котором невозможно достичь состояния Будды. Поэтому им следует отказаться от погони за тенью и уверовать в то, что придет после смерти, когда благодаря вере в Будду Амиду он обретут блаженство. Войти в «Чистую Землю», говорил Хонэн, можно только посредством молитвы, и он показал пример своим последователям, повторяя имя Амиды до 60 000 раз в день.

Учение Хонэна дало еще одну боковую ветвь секты Дзёдо, под названием Дзёдо-синсю – «Истинная секта Чистой Земли». Ее основатель, Синран Сёнин, начал проповедовать около 1224 г., когда завистливые монахи с горы Хиэй добились того, что его сослали в Канто. Он учил, что спасение, обещанное сектой Дзёдо, не обязательно откладывать до смертного часа, что его можно получить прямо сейчас. «Провозгласите имя Амиды, – гласило послание Синрана, – и вы будете спасены немедленно!» Он отвергал такие религиозные процедуры, как чтение заклинаний и умерщвление плоти, предлагая ограничиваться только молитвой. Еще больше он разозлил монахов с горы Хиэй, отбросив принцип безбрачия духовенства и буддийский запрет на употребление мяса. Отмена этих ограничений привлекла в секту многочисленных приверженцев, и в полной мере ее сила проявилась во время волнений XV в.

Дзёдо и Дзёдо-синсю отвечали запросам простого народа. Самураев же больше привлекала другая буддийская секта, хорошо известная на Западе, а именно Дзэн. «Дзэн-буддизм» для нас стало столь привычным словосочетанием, что для многих Дзэн является синонимом буддизма. Секта Дзэн пришла в Японию в VII в., но не получила распространения до тех пор, пока монах Эйсай не реанимировал ее в 1192 г. Изложить все тонкости учения Дзэн в нескольких словах – задача, достойная Дзэн; достаточно сказать, что Дзэн – это секта созерцания, которая рассматривает спасение как нечто приходящее скорее изнутри, нежели извне. Основным инструментом познания в Дзэн является медитация. Верующий должен избавить свое сознание от всех мирских помыслов и желаний. Сделав это, он приходит к постижению закона и природы Будды, не подпадая под влияние других противоречивых учений. Каким же образом мистическое созерцательное учение нашло такой сильный отклик среди самураев, которые были людьми действия? Ответ, вероятно, заключается в том, что собственно предлагало учение Дзэн. Оно провозглашало путь спасения, который верующий сам избирает для себя, а это должно было нравиться носителям меча и лука. К тому же практика его была суровой, а требования спартанскими, что значительно сокращало путь от залов Камакура до коридоров созерцания. Наконец, медитативная практика Дзэн извлекала человека из его бытия, перенося его на более высокий, нежели его повседневное окружение, уровень – туда, где он мог постичь свою судьбу и изменить ее. Короче говоря, учение Дзэн давало философскую базу, идеально соответствующую тем самурайским идеалам, которые зародились в XI в. и сформировались в эпоху войны Гэмпэй.

Следует рассмотреть еще один аспект религиозного возрождения, любопытным образом связанный с историей монгольского вторжения. В 1222 г. в провинции Канто родился некий Нитирэн. Он стал монахом и отправился учиться в Энрякудзи, откуда вернулся в 1253 г. и стал проповедником. В 1253 г. он выступил с проповедью, которая начиналась словами «Наму мёхо рэнгэ кё», или «Слава Лотосу Божественного Закона», – фразой, которая впоследствии стала лозунгом и боевым кличем его секты. Нитирэнсю (секта Нитирэна) призывала японцев отвергнуть учения всех других сект, старых и новых, и добиваться истины, изучая писание, ибо просветление и спасение могут исходить только от слов самого Будды, содержащихся в сутре Лотоса. Нитирэн был странствующим проповедником, он собирал слушателей звуками гонгов, барабанов и чтением заклинаний. Со временем, поскольку его радикальные взгляды у многих вызывали возмущение, его последователи приобрели репутацию непримиримых и воинственных фанатиков; Нитирэнсю действительно стала единственной нетерпимой ко всем прочим учениям буддийской сектой. Нитирэнсю – вот единственное истинное учение, все остальные являлись ложными и должны были быть прокляты. Вокруг последних лет жизни Нитирэна сложилось множество легенд. Согласно одной из них, когда Нитирэн был приговорен к смертной казни, меч разлетелся на куски, едва он коснулся его шеи.

Нитирэн стремился превратить свою секту в национальную религию и обращал свою пылкую проповедь как к индивидуальному, так и к национальному сознанию. Его обращение к японцам как к нации приобрело самый драматический оборот, когда он предупреждал: если они не покаются в своих грехах, гнев Неба падет на них в форме иноземного вторжения. Здесь Нитирэн проявил себя как проницательный политический наблюдатель и умелый пропагандист.

За угрозой вторжения, о которой говорилось в проповеди Нитирэна, стояло, коротко говоря, следующее. В то время как Япония развивалась, постепенно превращаясь в централизованное государство, Китай, откуда Япония получила столь мощный импульс к развитию, приходил в упадок под натиском наступавших с севера варваров. С 960 по 1120 гг., когда Китаем правила династия Сунь, его захлестывали орды захватчиков: сперва пришли татары, которые вынудили императора откупиться, затем последовала вторая, «Золотая», орда тех же татар, которых император перед тем нанял, чтобы избавиться от первой; наконец, появились монголы, свирепые всадники, которые в своих грабительских походах дошли до Европы.

В 1259 г. Хубилай-хан, великий хан монголов, внук знаменитого Чингис – хана, стал императором Китая и в 1264 г. перенес свою столицу в город, который в настоящее время известен как Пекин. Ко времени воцарения Хубилая соседняя с Китаем Корея также признала власть монголов; таким образом, граница монгольских владений проходила всего в пятидесяти милях от Японии. В 1266 г. Хубилай отправил в Японию двух послов, но они не смогли высадиться из-за сильных штормов в Корейском проливе, к великому облегчению корейцев, которым было приказано их сопровождать.

В сложившейся ситуации положение Кореи было незавидным. Корея подчинилась монголам, только когда их яростное наступление поставило страну на колени. На протяжении всей своей истории эта несчастная страна оказывалась буфером между великими державами и к 1266 г. пришла в полный упадок. Корея не желала ничего, кроме мира с Японией, однако продолжи Хубилай свою завоевательную политику, корейцы неизбежно были бы вынуждены принять участие в его войнах. Дело в том, что монголы, непревзойденные наездники, не были знакомы с мореплаванием и не имели флота. Корейцы же были моряками и имели большой флот. При этом они оказались подданными монголов. Если бы монголы предприняли вторжение в Японию, они могли бы достичь ее берегов только на корейских судах и, возможно, с корейским контингентом на борту. Японцы, со своей стороны, также стремились поддерживать самые дружеские отношения с Кореей. О степени их доброжелательности наглядно свидетельствует та жестокость, с которой они расправлялись с собственными пиратами, совершавшими набеги на корейское побережье.

В 1268 г. послы Хубилая наконец переправились через пролив и вручили письмо представителю местного бакуфу на Кюсю. Оказалось, что японские шпионы в Корее давали сёгунату или, вернее, регентству Ходзё верную картину того, чего им следовало ожидать:

«Мы, милостью и велением Неба Император Великой Монголии, направляем это послание правителю Японии.

Нам известно, что с древнейших времен правители даже маленьких государств стремились поддерживать дружеские связи с владыками соседних земель. В сколь же большей мере наши предки, которые обрели Срединную Империю, стали известны во множестве дальних стран, которые все преклонились перед их могуществом и величием.

Когда мы только что взошли на трон, множество невинных людей в стране Корка страдало от продолжительных войн. Посему мы положили конец войнам, восстановили их земли и освободили пленных, и старых и малых...

Мы просим, чтобы отныне вы, о правитель, установили с нами дружеские отношения, дабы мудрецы могли сделать Четыре Моря своим домом. Разве разумно отказываться поддерживать отношения друг с другом? Это приведет к войне, а кому же нравится такое положение вещей! Подумайте об этом, о правитель!»

Письмо вызвало панику при императорском дворе, хотя страх перед монголами был отчасти вытеснен негодованием по поводу того, что к императору Японии, потомку Богини Солнца, обращались как к обычному правителю, в то время как Хубилай-хан подчеркнуто именовал себя императором. Письмо пришло во время подготовки к празднованию пятидесятой годовщины со дня восшествия на престол отрекшегося императора Го-Сага. Все приготовления поспешно отложили и приступили к составлению ответа на грозное послание.

Если бы императорский двор по-прежнему оставался настоящим правительством Японии, последующие несколько лет могли бы обернуться для страны катастрофой. Однако центр власти теперь находился в Камакура, и Хубилай посылал угрозы воинам, а не придворным. Бакуфу с презрением отвергло составленный двором дипломатичный ответ. Монгольские послы отправились назад с пустыми руками, а самураи приготовились защищать свою страну.

18 апреля 1268 г. регент Ходзё Масамура оставил свою должность и принял на себя обязанности начальника штаба бакуфу. В качестве регента ему наследовал Ходзё Токимунэ, восемнадцатилетний самурай, идеальный символ решимости нации. Он обратился к самураям с призывом оставить все клановые распри и объединиться для защиты дома и очага. Успех его обращения следует во многом приписать тем основам, которые были заложены Ёритомо. Если бы монголы решили вторгнуться в Японию столетием раньше, результат мог бы быть иным.

Как только его первое посольство потерпело неудачу в 1268 г., Хубилай-хан начал готовиться к войне. Несколько дипломатических миссий были направлены им в Японию между 1268 и 1274 гг., но японцы ко всем отнеслись с пренебрежением. Судя по его приготовлениям, Хубилай сильно недооценивал боеспособность японцев, ибо его армия состояла всего из 25 000 монгольских воинов, не считая тех нескольких тысяч корейцев, которых в принудительном порядке превратили в солдат и матросов. Как и следовало ожидать, на Корею легла значительная часть забот по формированию армии: в 1268 г. Хубилай потребовал, чтобы правитель Кореи подготовил войска и корабли для вторжения. Поскольку Корея находилась в весьма стесненных обстоятельствах, корейский ван ответил, что он не в состоянии выполнить этих указаний и не способен также предоставить волов и плуги, чтобы увеличить поставки риса, необходимого для армии вторжения. В 1273 г. пятитысячный монгольский авангард прибыл в Корею. Страна была разорена до такой степени, что провизию для монголов пришлось доставлять из Китая.

В ноябре 1274 г. монгольский флот направился к острову Цусима. Обороной острова руководил Сё Сукэкуни, внук Тайра Томомори, того самого, который последним покончил с собой в битве при Дан-но-ура. Японцы не пытались напасть на монгольские транспорты, пока те пересекали пролив, – у них просто не было такой возможности. Кроме пиратов, японцы были столь мало знакомы с мореплаванием, что в мирное время все регулярные морские перевозки осуществлялись на китайских судах. Несмотря на героические усилия Сукэкуни, остров Цусима пал под натиском численно превосходящего противника. Та же участь постигла через несколько дней и остров Ики. С населением обоих островов монголы расправились с такой жестокостью, что это ужаснуло японских самураев. В Японии воины сражались против воинов, война не подразумевала уничтожения гражданского населения. Японцы впервые осознали, что монгольские традиции ведения войны в корне отличны от их собственных.

Сколь необычны и страшны монголы, стало со всей очевидностью ясно 19 ноября, когда монгольский флот вошел в бухту Хаката и монголы высадились около Имадзу. На следующий день на рассвете монгольская армия при поддержке выстроившихся вдоль берега кораблей предприняла атаку на Хаката, во время которой самураи узнали еще кое-что о своих противниках.

Первый урок касался тактики. Храбрость самурая, в некотором смысле составлявшая его главную силу, в данном случае обернулась слабостью. Традиция, предписывавшая вступить в схватку первым, собрать отрубленные головы и, главное, вызвать на поединок достойного противника, была совершенно неприменима по отношению к иноземному врагу. Как мы уже знаем, во время войны Гэмпэй формальные поединки в действительности едва ли оказывали сколь-либо заметное влияние на исход сражений, однако они стали незыблемой легендой, в которую верил каждый самурай. Если вспомнить, что после окончания войны Гэмпэй прошло почти столетие и что за это время произошла лишь одна война, довольно незначительная (в 1221 г.), станет ясно, что каждый самурай больше всего желал сразиться один на один с каким-нибудь монголом и отсечь ему голову, подражая деяниям предков, подвиги которых с каждым годом казались все более славными.

Монголы же, которые с боями прошли через Китай и Корею, были не просто обучены воевать, но провоевали большую часть своей жизни. Они сражались в сомкнутом строю, наподобие македонской фаланги. И на эту монгольскую фалангу всадники-самураи бросились с немыслимой храбростью, ибо храбрость была их главным преимуществом.

Монгольское вооружение за единственным исключением уступало японскому. Монголы сражались прямыми копьями и мечами, которые не шли ни в какое сравнение с великолепными клинками самураев. Однако, согласно «Тайхэйки», военной истории XIV в., у них было одно «секретное оружие».

«Когда началось сражение, были [выпущены?] огромные железные шары, называемые тэппо. Они катились вниз по склонам как тележные колеса, гремели как гром, а с виду были подобны молниям. Две или три тысячи их [метали?] за раз, и многие воины сгорели насмерть».

«Мёко сурай экотоба» («Свиток монгольского вторжения»), написанный вскоре после войны, изображает один из этих «железных шаров» в момент, когда тот взрывается перед японским воином, чуть выше него. Маловероятно, чтобы эти бомбы метали при помощи взрывчатых веществ. Для этого использовалось, скорее всего, что-то наподобие катапульты, поскольку монголы тогда уже были знакомы с мощными арбалетами и осадными орудиями.

Наконец, говоря о различиях в вооружении, следует отметить тот печальный факт, что в Японии искусство стрельбы из лука было уже не тем, что прежде. Следует признать, что дело защиты страны легло целиком на плечи самураев Кюсю, чьи луки были легче и слабее, чем у воинов Канто, однако есть свидетельства, что и в Канто «в славное время мира» пренебрегали военным искусством.

Несмотря на всю их храбрость, японцам пришлось отступить под защиту каких-то старых укреплений, построенных шестью веками ранее. Самураи укрылись за этой линией рвов и валов. «Всю ночь мы оплакивали нашу судьбу, – писал один из них, – думая, что обречены и будем уничтожены до последнего человека и что не останется семени, чтобы наполнить девять провинций». Вся их надежда была на подкрепления с Сикоку и Хонсю, за которыми послали сразу, как только пришли первые известия с острова Цусима. Бакуфу действовало настолько быстро, насколько это позволяли безмерно растянутые линии связи, и приказы снаряжать войска были отправлены во все области, включая Кюсю. Однако прежде чем подкрепления или приказы достигли Кюсю, на японской земле не осталось ни одного монгола.

Похоже, что оказанное японцами сопротивление стало большой неожиданностью для монгольских предводителей, которые к тому же знали, что к японцам в любой момент может прийти подкрепление. У них подходил к концу запас стрел – они рассчитывали исключительно на «молниеносную войну», стрел не жалели и выпускали их плотными тучами. Они опасались также возможной ночной атаки со стороны японцев, во время которой на местности, хорошо тем знакомой, их примитивная тактика дала бы им преимущество. Поэтому монголы начали тактическую эвакуацию, и, чтобы прикрыть посадку войск на корабли, были подожжены великое святилище Хакодзаки и несколько прибрежных деревень. Засевшие в траншеях японцы видели красное от пламени небо, смотрели, как горят «святилища их богов».

Пожар продолжался недолго, ибо в ту ночь поднялся сильный ветер и принес с собой ливень. Буря застигла монгольский флот в тот момент, когда он покидал бухту, и разметала корабли. Волны разбили те, что успели выйти в открытое море, а один был выброшен на отмель Сига на выходе из бухты Хаката. Корейские хроники сообщают, что потери в этой экспедиции составили 13 000 человек и что многие из них утонули. Так закончилось первое вторжение.

Между 1274 и 1281 гг. монголы были слишком заняты завоеванием южного Китая, чтобы думать о завершении своих планов захвата Японии. Так как японцы были в курсе событий на континенте и предвидели еще одно нападение, сёгунат использовал это время для организации обороны. Вдоль берега бухты Хаката была воздвигнута каменная стена. В длину она была около двадцати пяти миль и около пяти метров высотой. С внутренней стороны она была наклонной, так, чтобы на нее можно было въехать верхом, а другая сторона, обращенная к морю, – отвесной. Можно, конечно, было бы и лучше использовать средства и силы, затраченные на постройку стены, направив их, к примеру, на создание военно-морского флота или постройку транспортных судов, которые позволили бы перенести военные действия на территорию противника. Подобные предложения были, один самурай с Кюсю даже разработал план рейда на монгольскую территорию, но от них отказались под предлогом чрезмерных затрат, а дополнительные военные приготовления свели к постройке небольших, но простых в управлении судов, которые можно было эффективно использовать в прибрежных водах.

Были разработаны планы для проведения быстрой и крупномасштабной мобилизации, как только начнется второе вторжение. Четырем самым западным провинциям Кюсю была поручена защита морского побережья непосредственно в пределах их территорий. На Кюсю были созданы отряды береговой охраны, а на случай внезапной атаки на Кокурикудо там тоже провели мобилизацию. Были приняты меры к тому, чтобы каждый, получивший приказ о мобилизации, его выполнил.

К 1279 г. монгольское завоевание Китая практически завершилось, и в распоряжение Хубилая перешел значительный морской флот южного Китая. От Кореи опять потребовали подготовить дополнительные суда и войско, и она действительно предоставила 900 кораблей, 10 000 корейских солдат и 17 000 моряков. Эти силы были сосредоточены в Айура в Корее, и к ним присоединилось 15 000 китайцев и монголов. Это был авангард армии вторжения, за которым должно было последовать огромное китайское войско в 100 000 человек и 60 000 моряков на 3 500 судах. Этот второй эшелон, получивший название армии «к югу от Янцзы», должен был ко 2 июля соединиться с восточной армией у острова Ики и сосредоточиться для совместной атаки на Кюсю.

Восточная (Корейская) армия отплыла 22 мая 1281 г. и 9 июня вторглась на остров Цусима. Сопротивление было гораздо более упорным, чем во время первого вторжения, и на Цусима, и на Ики, где монголы высадились 14 июня. Китай-ский флот еще не снялся с якоря – у его командиров возникли проблемы с формированием и обеспечением столь огромного войска, поэтому восточная армия попыталась начать наступление раньше намеченного срока, не дожидаясь подкреплений. 21 июня дозорные на побережье Кюсю заметили «круглые носы и складчатые паруса» вражеского флота. Это оказалась, однако, лишь часть монгольского войска, направлявшаяся на западный Хонсю для отвлекающего маневра, чтобы прикрыть высадку основных сил на Кюсю. Пока этот отряд проплывал мимо, главные силы направились в бухту Хаката. Монголы попытались высадиться на отмели Сига, у самого конца стены, откуда им легче всего было бы зайти во фланг японцам. Однако они встретили столь яростное сопротивление, что после нескольких дней непрерывных сражений им удалось высадить только один отряд. Поскольку стену удерживали на всем ее протяжении, японцам удалось перейти от обороны к нападению. Они выходили из Хаката на маленьких, быстрых и маневренных лодках, по десять – пятнадцать человек в каждой, и предпринимали ночные атаки на монгольские суда, нанося внезапные удары и столь же внезапно отступая. Фанатичные самураи подходили к монгольскому кораблю, валили собственную мачту, чтобы использовать ее как абордажный мостик, вступали в рукопашную схватку с монголами и возвращались назад. В одном случае тридцать самураев вплавь добрались до корабля, отрубили головы команде и уплыли обратно. Другой прославленный эпизод связан с неким Кусано Дзиро, который атаковал монгольский корабль при свете дня. Несмотря на ливень стрел и на то, что Кусано потерял в бою левую руку, он сжег корабль и захватил двадцать одну голову.

Наиболее известный из этих рейдов на «малых судах» был проведен Коно Митиари, который также вышел при свете дня на двух лодках, с виду невооруженных. Монголы подумали, что они идут сдаваться, и не стали открывать огонь. Японские лодки подошли вплотную, самураи свалили мачты и бросились на абордаж. Коно Митиари убил капитана корабля, взял в плен военачальника высокого ранга и ушел под прикрытием горящего судна.

В конце концов 30 июня монголы отвели войска на остров Такасима и попытались высадиться на другом участке побережья. Их снова отбросили. Монголам приходилось оставаться на переполненных судах, в страшной тесноте. Стояла удушливая жара. Началась эпидемия, которая унесла 3 000 человек, а корабли стали гнить. Поскольку армия Янцзы была еще в пути, монголам оставалось только ждать и отбивать атаки японцев.

16 июня передовые суда Янцзы добрались до Итоки, а 12 августа великая армада объединилась для последней решающей атаки на японские позиции. Когда два флота встретились, грохот барабанов и приветственные возгласы были слышны на берегу, но это лишь еще больше укрепило решимость самураев. По мере того как приближался переломный момент кампании, для японцев становилось все более очевидным, что одного личного мужества для победы над врагом недостаточно, и вся нация преклонила колени, моля богов о поражении монголов. Бывший император Камэяма в самый решающий миг обратился к основательнице своего рода и отправил посланца в Исэ просить божественной помощи у ее императорской праматери, Богини Солнца. Просьба была услышана.

Вечером того самого дня, когда была вознесена молитва, 15 августа 1281 г., в небе появилось маленькое облачко, величиной примерно с руку. Облако росло, и вскоре, еще до захода солнца, плотная мгла опустилась на море Гэнкай, где дрейфовала монгольская армада. Затем поднялся ветер. Его дикий вой стал слышен еще до того, как он взбудоражил поверхность моря. Волны росли, монгольские суда бешено раскачивались, а ветер превратился в тайфун, который обрушивал на корабли массы воды, бросал их на скалы, сталкивал между собой или просто сдувал с поверхности. Силой ветра и волн армаду разнесло в щепки; казалось, «будто кто-то разбросал божественные гадательные стебли» по поверхности моря.

Когда ками-кадзэ, или «божественный ветер», как его немедленно нарекли, стих, самураи радостно бросились добивать уцелевших интервентов. Потери монголов были огромны, один китайский флот потерял половину своего стотысячного экипажа. Так закончилась последняя попытка завоевать Японию. Хубилай-хан планировал еще одно вторжение, но оно так и не состоялось. После победы над монголами национальная гордость японцев возросла непомерно, ками-кадзэ в буквальном смысле считали оружием посланным с неба, и с тех пор ками-кадзэ воспринимался как символ божественной защиты Японии, а святилище в Исэ стало пользоваться гораздо большим почетом и уважением, чем когда-либо прежде. Пилоты-смертники второй мировой войны, камикадзэ, сознательно отождествляли себя с божественным возмездием.

Вся эта героическая история имела весьма прозаический финал. Победа над монгольской армадой не привела к завоеванию каких либо новых территорий. Таким образом, когда отличившиеся в войне самураи стали требовать вознаграждения, не оказалось свободной земли, которую можно было бы им отдать. К тому же, поскольку сёгунат верил в божественное происхождение ками-кадзэ, религиозные учреждения также потребовали свою долю при раздаче земельных участков, ежели таковые найдутся. Настоятель одного из храмов на Кюсю заявил, к примеру, следующее:

«... были вознесены искренние молитвы. Когда гнусные за-хватчики вновь пришли в 1281 г., все люди, верившие, что изгнание врага может быть осуществлено лишь божественной волей, но никак не силой человеческой... почтительно обратили взоры к небу. И поднялся божественный ураган, и своей могучей силой разметал вражеские суда, и сгинули все враги. То была победа, дарованная всемогущим и совершенным Небесным Божеством».

Некоторые храмы дошли до того, что выдумывали разные истории в надежде на лучшую награду. Верховный жрец синтоистского храма на Кюсю жаловался в 1309 г., что он до сих пор не получил награды, хотя в 1274 г. божество метало стрелы во врага из своего святилища, а за миг до того, как поднялся ками-кадзэ, три пурпурных стяга на крыше храма обратились в сторону вражеского флота!

Перед лицом такого соперника добивавшимся вознаграждения самураям приходилось проявлять большую настойчивость. Однако до 1286 г. ничего им даровано не было. Этому обстоятельству мы обязаны созданием свитка «Мёко сурай экотоба». Такэдзаки Суэнага велел написать эту картину, чтобы проиллюстрировать свои подвиги и подкрепить претензии на вознаграждение. Регентство Ходзё в течение последующих три-дцати лет было обременено чрезмерными расходами на вознаграждения, религиозные службы и содержание прибрежных оборонительных линий. Это бремя в конечном счете привело к падению власти Ходзё, о чем будет рассказано в следующей главе. Выгадали от этого только храмы. Ками-кадзэ был бы совсем дурным ветром, если бы он никому ничего не принес.


Назад| Оглавление| Вперёд