Писание о прставлении и о погребении князя Михаила Васильевича Шуйского, рекомаго Скопина

      Отнеле же рече бог: "Да будет свет, небо и земля, и солнечное течение, и лунное умножение и умаление. И егда быша звезды, восхвалиша мя гласом велием вси ангели мои", и сотворенна прочая тварь вся и человецы услишася, изочтоша времена, индикты и по-еврейски, и по-гречески, и по-латынски, понеже по разводцам расчитают времена и лета; по русскому же языку в лета 7118 престивися благоверный и благородный благочестивый прирожденнаго благочестиваго государя царя и великаго князя Василия Ивановича всея Русии Шуйского, - понеже от единаго корени владеющаго вселенную Августа кесаря римского и от единыя православныя веры християнския началника, князя Владимера киевского и всеа Русския земли, и от единоя отрасли великаго князя Александра Ярославича Невскаго разделения ветви государств, - боярин, воин и воевода и ближней советник и правитель и прирожению нетих, сииречь племянник князь Михайло Васильевич Шуйской именуемый, понеже от единаго великаго князя Александра Ярославича Невского, яко же преди рекохом, родишася князь Андрей владимерский и суждальский и князь Данило московский и прочия братия. И от сего князя Ондрея Александровича князи суздальские и шуйские родишася, а от князя Данила Александровича московские князи и цари родишася. Но о сем умолчим, на предреченныя да поидем о преставлении князя Михаила Васильевича Шуйского.
      Егда той воин и воевода князь Михайло Васильевичь Шуйской послушав царя, и приехал в царствующий град Москву из слободы Александровы, и напрасно грех ради наших родися боярину князю Ивану Михайловичу Воротынскому сын княжевич Алексей. И не дошел дву месяц по четыредесять дней рождения, бысть князь Михайло крестный кум, кума же княгиня жена князя Дмитрея Ивановича Шуйского Марья, дочь Малюты Скуратова. И по совету злых изменников своих и советников мысляше во уме своем злую мысль изменную уловити аки в лесе птицу подобну, аки рысь изжарити, змия лютая злым взором, аки зверь лютый: дияволу потеха бесится сатане невеста готовится. И как будет после честного стола пир на весело, и диявольским омрачением злодеянница та княгиня Марья, кума подкрестная, подносила чару пития куму подкрестному и била челом, здоровала с крестником Алексеем Ивановичем. И в той чаре в питии уготовано лютое питие смертное. И князь Михайло Васильевичь выпивает ту чару досуха, а не ведает, что злое питие лютое смертное. И не в долг час у князя Михайла во утробе возмутилося, и не допировал пиру почестного и поехал к своей матушке княгине Елене Петровне. И как всходит в свои хоромы княжецкие, и усмотрила его мати и возрила ему во ясные очи; и они у него ярко возмутилися, а лице у него страшно кровию знаменуется, а власы у него на главе, стоя, колеблются. И восплакалася горько мати его родимая и во слезах говорит ему словожалостно: "Чадо мое сын, князь Михайло Васильевич, для чего ты рано и борзо с честнаго пиру отъехал? Любо тобе богоданый крестный сын принял крещение не в радости? Любо тобе в пиру место было не по отечеству? Или бо тебе кум и кума подарки дарили не почестные? А хто тебя на пиру честно упоил честным питием? И с того тебе пития век будет не проспатися. И сколько я тобе, чадо, в Олександрову слободу приказывала: не езди во град Москву, что лихи в Москве звери лютые, а пышат ядом змеииным изменничьим".
      И паде князь Михайло на ложи своем, и нача у него утроба люто терзатися от того пития смертнаго. Он же на ложе в тосках мечущеся и биющеся и стонуще и кричаще люте зело, аки зверь под землею, и желая отца духовнаго. Мати же да жена его княгиня Александра Васильевна и весь двор его слез и горкаго вопля и кричания исполнися. И доиде в слух сия болезнь его страшная до войска его и подручия, до немецково воеводы, до Якова Пунтусова. И многи дохтуры немецкие со многими лечебными пригодами не можаше никако болезни тоя возвратити. Из двора дохтуры немецкия от князя идяху и слезы испущаху, аки о государе своем.
      И от того же дни в настатьи всенощных, яко же в житии Великаго Василия, солнце к солнцем зайде по исходе дьневных часов месяца апреля в 23 день со дьни великаго воина и страстотерпца Георгия ко дьни воеводы Савы Стратилата, понеже и сей воин, и воевода, и стратилат. Но тогда бо по Московскому государству не слышанно бысть настоящия ради нощи. На утрие же, светающуся вторнику и восходящу солнцу, слышано бысть по всему царствующему граду Москве: отшед от сего света, преставися князь Михайло Васильевич. Тогда убо стекаются ко двору его множество войска, дружины и подручия его хоробраго и множества народа по писанному: "Юноша с девы и старцы со юнотами и матери со младенцы и всяк возраст человечь со слезамии с великим рыданием". От войска же его и дружины хоробрыя князя Михайла Васильевича ближние его подручники, воеводы и дворяне и дети боярские и сотники и атаманы прихождаху во двор его и ко одру его припадая со слезами и со многим воплем и стонанием. И жалостно во слезах глаголаше и причитаху: "О господине нетокмо, не токмо, но и государь наш, князь Михайло Васильевичь! Отшел еси от сего света, возлюбил еси небесному царю воинствовати, а нас еси кому ты оставил? И хто у нас грозно и предивно и хоробро полки урядит? И кому нас приказал служити и у ково нам жалованья просити и за кем нам радошно и весело на враги ехати ко брани? Не токмо, государь наш, подвигом своим врагов устрашал, но и мыслию помыслишь на врагов, на литовских и польских людей, и оне от мысли твоея дале бегут, со страхом емлются. А ныне мы аки скоти безсловеснии, овцы, не имуще пастыря крепкаго. У тебя, государя нашего, в полцех войска нашего и без казни страшно и грозно, а радошны и веселы. И как ты, государь наш, в полцех у нас поедешь, и мы, аки на небесное солнце, назретися не можем". Но бо все вкратце пишем, а недоумеем убо много и жалостнаго плача и причитания их исписати. Но возвратимся убо ко прежнему. Тако убо ко двору его стекаются и держащеи власти и строющеи и правящеи царския и народная; таже и нищии и убогии вдовицы и слепии и хромии, всяк со слезами и горким воплем, кричаще и воплюще, таже и богатии велможи.
      Таже прииде немецкий воевода Яков Пунтусов со двенатцетьми своими воеводы и с своими дворяны. Московские же велможи не хотяху ево во двор ко князю пустити, неверствия ради, к мертвому телу. Яков же з грубными словесы во слезах изглагола: "Како мя не пустите не токмо господина моего, но и государя, кормильца моего, своими очи мне видети? Что ся таково содеяся?" И пустиша его во двор. Шед Яков и виде мертвое его тело, и восплакася горко, и целова его тело; простяся и пошед со двора, плакася горце и захлебаяся, глаголаше во слезах: "Московский народи! Да уже мне не будет не токмо на Руси вашей, но и в своей Немецкой земли, но и от королевских величеств государя такова мне".
      Таже прииде и сам царь и з братыи своими, таже и патриарх, - тогда держа святительский престол великия Росии Ермоген, - и митрополиты и епископы и архимариты, игумены, и протопопы и весь священный собор и иноческий чин, черноризцы и черноризицы. И не бе места вместитися от народнаго множества. Тогда убо посылают во вся торги Московского государства изыскати колоду дубовую, еже есть гроб, в ню же положат тело его. И, меру вземше, во вся торги ходивше, избравше величайшее всех и никако возможе вместити телеси его; и тогда пристрогавши в концех колоды тоя, и тако с нужею пологают в колоду тело его, да изнесут тело его ко церкви. И тогда привезоша гроб каменен велик, но ни той довляше вместити тело его, понеже велик бе возрастом телес своих, по Давиду пророку рече: "паче сынов человеческих". И тако устроивше в древяном гробе, понесше, хотяху положити в Чудов монастырь архистратига Михаила до времени бо и вины ради сицевыя, яко да тело во граде Суздале положено будет и ко гробом прародителъским и родительским присовокупят и он предреченный каменный гроб устроят. Но в Суздале граде в то время нестроение велико суще, понеже осилели воры и литовские люди, паны с войским своим; да егда си отступят, тогды его отвезут в Суздаль град. И слышавше народное множество, что хотят тело его в Чудов монастырь положить, и возопиша всенародное множество, яко единеми усты: "Подобает убо таковаго мужа, воина и воеводу и на сопротивныя одолителя, яко да в соборной церкви у архангела Михаила положен будет и гробом причтен царским и великих князей великие ради его храбрости и одоления на враги и понеже он от их же рода и колена", яко же напреди рекохом.
      И тогда царь велегласно к народу рече: "Достойно и праведно сице сотворити". И тако на главах попесоша в соборную церковь архангела Михаила, последствующу патриарху и митрополитам и всему священному собору; таже по нем царь и весь царский синглит и всенародное множество предидущеи и последствующеи поющих надгробное пение священных собор. От народа же кричания и вопля тяшка гласа поющих надгробное покрываху, и не бе слышати гласа поющих и се бе дивно, яко толику бесчислено народу суще, предидуще и последствующи, яко звезд небесных или, по писанию рещи, яко песок морский, и не бе видети ни единаго человека не плачущеся, но велми слезны, кричь и плачь и рыдание велико всякого человека. Богатии и убозии и нищии, хромии и слепии, а безногие ползующе, главами своими о землю бьющеся, плачющеся и жалостно причитаху. И яко же и самому царю и патриарху плачуще со стенанием и воплем и рыданием горце всему народу, но и аще у ково и каменно сердце, но и той на жалость розлиется, зря своего народа плачущеся.
      И тако с великою нуждею утеснения ради несяху тело его во гробе ко церкви; и от народнаго теснения, яко же некогда Алексея человека божия, не донесоша и положиша среди церкви у архангела Михаила. И певше надгробное подобное пение, и разыдошася, яко да предиреченный каменный гроб устроят и могилу на вмещение гроба ископают. Но убо маломощнии и нищии, такожде вдовицы и черноризцы день той председяху, плачуще и скорбяще. Давыдовы же псалмы над ним непрестанно глаголаху, пременяяся день и нощь.
      На утрие же свитающе дни, утреннему славословию кончану, солнцу паки возсиявшу и второму часу наставшу, и паки стекается всенародное множество со всего Московского царства, понеже во вчерашний день не всем в слухи внидоша и не ведомо, где погребен будет. Ныне обое слышат и сего ради безчисленное множество отовсюду стекаются мужие и жены и, по предреченному, старцы со юнотами, нищии, слепии и хромии; иже есть хто неведаше его во плоти, но слышавше его храбрость и на враги одоление, и поне погребанию его сподобятся причетницы быти. И тако торжыща истощишася и купилища быша порозни оставьше, а раби - господей своих службы, и домы порозни быша житей своих: всяк возраст стекается на погребение его. Таже по времени царь и патриарх и прочий синглит и освещенный собор во церковъ ону собрася, и уставному пению погребению наченшуся и гласу от поющих превозносящуся зелне, понеже в строках роспеваху. От бояр же и от служилых людей, иже с ним в великой оной службе в победе и во одолении бывших, паче же и от всенародного множества люди по предреченному, яко звезд небесных или песка морскаго, вдов же, оставльшихся от муж своих, и черноризиц и нищих и сирот, вопиющих с плачем и кричанием. И не бе гласа поющих слышать и мнетися, аки во иступлении ума сущу, ако и воздуху потутнути и земли стонати и камению колебатися, не токмо церкви стенам, но и граду; и по пророку рещи, яко взятися покрову храма от гласа вопиющих. И не бе слышати гласа поющих, а ереи все во церкви просвещашеся множеством свещей, и мост же церковный наводнящеся пролитием слез от народа.
      И не бе изрещи и исписати; по апостолу глаголюще: "на сердце человеку не взыде", иже народи плачуще и жалостно причитаху. Овии убо столпа его Русские земли глаголаху, инии же тверда и велика града именоваху. Инии же яко новаго Исуса Навина нарицаху его, инии же яко Гедеона и Варака или Самсона, победителя иноплеменником, зваху его, отъехавше в мале и роспространшеся и приехавше во мнозе. Овие же, яко Давида, отомстителя врагом, зваху или яко Июду Маккавейского, в толикое нужное время добре храбровавшего. И, по апостолу рещи, "возмогоша от немощи", и быша крепцы во бранех, обративше же в бегство полки чуждих. Ин же некто, стоя от народа, велегласно вопияху со слезами во храме архангела Михаила: "Взял еси у нас, господи, таковаго воеводу князя Михаила Васильевича, но ты ныне сам заступай нас, яко же при Езекеи на Сенахирима, царя невгицкаго".
      А ин же отслужащих его глаголя:"Не подобает убо таковому телеси ево в земли разсыпатися: вем бо его телесну чистоту, купно же и духовную". Да что убо много глаголати: не вместят ушеса жалостнаго причитания плача их. И мнетися, яко сон видети или внедоумение быти, яко же Петру апостолу, егда ангел изведе его из темницы. Не токмо же Русские земли народом и всему миру плакати, но и иноземцем и немецким людем и самому свицкому воеводе Якову Пунтусову плачуще, и к русскому народу во слезах от жалости глаголет: "Уже де нашего кормилца и вашего доброхота, Русския земли столпа и забрала, крепкаго воеводы не стало". Прочии же от народа, - умолчим бо о сем немецкого воеводы его умилных и жалостных глаголаний, - и возопиша русский народ: "Воистинно бысть тако". И понеже, по Евангелию глаголюще, "не вместити пишемых" плача их "книг".
      И тако отпевше надгробное пение, и полагают его в предреченной каменной гроб и относят его в соборной церкви в придел за олтарем на южной стороне в церковь Обретение честные главы пророка и крестителя Иоанна. И тамо полагают его в "новоископанном гробе, иже никто же", по Евангелию, "прежде сего положен бысть", тамо за олтарем придела же святыя живоначалныя троицы, идеже положени быша благочестивыи блаженныи памяти цари и великии князи: царь и великий князь Иван Васильевичь всея Руси, во иноцех Иона, и сын его, благодатный, благородный и благочестивый царевич Иван, и второй сын его, царь и великий князь Феодор Ивановичь всеа Руси, в соборной церкви, яко же преди рекохом. Мало же о сем побеседуем от древних повестей, коим приложим. Яко же плакашеся прежде по патриархе Иякове Иосиф и прочая братия его и с ним египтяне, или, рещи, во исходе израилеве из Египта в пустыни горы Синайския плакася весь Израиль при Моисеи пророце, или, паки рещи, плакася по Самоиле пророце весь Израиль великим плачем. Не мал же плачь сотвориша людие по цари Иосее, та же плакася уничиженный и расточенный Израиль породе Маккавеи и по братье его. Зде же не меньши того плачь бысть всенародному множеству, новому Израилю, христианскому народу государьства Московского. А о матери его, княгине Елене Петровне, и о жене его, княгине Александре Васильевне, что изглаголати или исписати? Сами весте матерне сетование и рыдание и по своим детем разумейте, как у коей матери и последнее дитя, а не токмо единочадное, смерти предасться, и како убо матерню сердцу по своим детяти. И то, како княгина Елена и княгина Александра горько плачюще и кричаще и вопиюще и бьющеся о гробницу белу каменну князя Михаила и жалостно во слезах причитая. Мати же причиташе от жалости: "О чадо мое, милый князь Михайло! Для моих слез на сесь свет из утробы моея родися! И како еси во утробе моей зародися? И како утроба моя тобою не просядеся излияти тебя на землю?" А жена его причиташе: "Государю мой, князь Михайло Васильевичь! Жена ли тебе не в любве яз грешница? Того ли еси ради смерти предался? И почто ми еси не поведал? И ныне возьми меня под свой каменной гроб, и под гробом смерти предамся! И готова есми за тобя во аде мучитися, нежели мне от тобя на сем свете живой остатися!" И разумейте их жалостное причитание и плача горького исписати.
      Но буди вам известно, яко и сам царь Василей, егда от погребения возвратися, и пришед в полату свою, и на злат стол свой царский ниц пад, и плачася, захлебаяся горко, смоча слезами стол, слезы на пол с стола каплющи. Матерь же его, княгину Елену, и жену его, княгину Александру, ближнии их верныи слузе едва с нужею от гробницы отволочаше в дом свой. Черноризицы же, иноки и вдовицы во слезах же утешаше их: "Да не плачитеся, княгиня Елена Петровна и княгиня Александра Васильевна, но богу убо так извольшу, краткой век жити ему: вам бо от многаго плача и туги великия во иступлении ума не быти". И те же княгины, мати его и жена, пришедше же в дом свой падше на стол свой ниц, плакахуся горце и захлебающе, стонуще и слезами своими стол уливая и слезные быстрины, аки речныя струя, на пол с стола пролияшеся и до утра без пищи пребывая, яко же Давид иногда плака по Анафане, сыне Саулове. Но и старицы же, яко галицы-вдовицы же, яко ластовицы, на утрие около церкви оноя председяху весь день, яко же и матери со младенцы и мнози боярские жены, овдовевше, своею печалию стекаху в место ко оной церкви.
      И бе в мире шатание и колебание и смущение много болезни ради смертной, и глаголаху друг ко другу: "Откуду бо нашедшу на такова мужа такое смертное посечение: бысть бо таковый воин и воевода. Аще ли божие попущение, то воля господня будет". И вси ту в сетовании бяху. Не подобает же сего молчанием покрыти по реченному ангелом к Товиту: "еже дела божия проповедати, таити же царевы тайны".
      Сице же зде случися некто житель града, быв прежде в службе царской в писателях дворцова приказу, сказа нам по тонку глаголя: "Прежде, - рече, - представления его княжа", - о нем же ныне повесть глаголем, - "за 15 день с праздника воскресения Христова к понедельнику в ночь видех видение. Мняхся, стою на площаде государеве меж Пречистою соборною и Архангелом. И позрех на царские полаты. И се видит ми ся, яко един столп розвалися и потече из нево вода, но велми черна, что смола или декоть. Таже полстолпа отломився паде и по сем не вдолзе и другая полстолпа сокрушися, и обое ни во что бысть. И падение оно помнихо ми ся страшно. Аз от страха возбнувся от сна и размышляя видение се. И после заутрени таити сна не могох и поведах ту мужу некоторому, стару деньми, яко 90 лет ему сущу от рожения, и у царей в приказех велику ему бывшу и многу в разумех, для старости оставлься царския службы, но во смирении пребывая, кормяся от своих вотчин. Он же, слышав от меня таковая и и размышляя во уме своем, рече ми: "Мнит ми ся, яко некоторому великому мужу от полаты церевы смертное посечение приближается. И аз сие видение и оного мужа речей размышлях и никому не глаголах до сего, донележе сбышася в сие настоящее время". Прочее же о сем умолчим, да не постигнет нас, по Апостолу, закоснение, но мало побеседуем о мимошедшем.



   назад       далее